Воспоминания д-ра М.Е. Шмигельского о Первой киевской гимназии (1872-1879 гг.)

В 1872 г. я выдержал экзамен и поступил во 2-й класс К.I Г. Я был живым, бойким мальчиком, легко привык к школе, ученье давалось мне легко; с первого же года я был награжден похвальным листом и до окончания курса всегда шел в числе первых учеников. Первый год я был приходящим учеником и жил на частной квартире, но перейдя в 4-й класс, был принят, по просьбе отца, на казенный счет в пансион при гимназии. Первые 2 года мне жилось хорошо в пансионе; меня любили, как товарищи, так и учителя. Директор А.Ф. Андрияшев особенно благоволил ко мне; инспектор Ю.И. Сенинский , ближайший руководитель пансиона, поручал мне занятия с младшими малоуспешными учениками, оказывал мне полное доверие и покровительство и часто отпускал меня и жившего со мною в пансионе младшего брата к учившейся одновременно в Фундуклеевской гимназии нашей старшей сестре.

Но, к концу 5-го класса, весною 1876 т., в жизни нашего пансиона и гимназии случилось крайне печальное обстоятельство, положившее конец этому счастливому периоду моей гимназической жизни и внесшее вообще недоверие и озлобленность в отношения между нашими воспитателями и учениками. В числе моих товарищей по классу был некто П. К., старше меня на 2 года, сын богатого помещика и предводителя дворянства. Он был более развитым опытным юношей, чем остальные товарищи (хотя и был оставлен на 2-й год в 5-м классе из-за греческого языка). В пансионе мы занимались рядом на одной скамье, и он сильно импонировал мне своим умственным превосходством, начитанностью и светским лоском. Мы сдружились, и он стал посвящать меня в свой умственный мир. Правда, сперва мне было тягостно и больно его влияние, так как из семьи я вынес глубокую религиозность и уважение к церковной обрядности. Мой друг старался всеми силами разрушить во мне эти отсталые взгляды и привить свои передовые: он посвятил меня, 15-летнего мальчика, в выводы теории Дарвина об эволюции животного мира и происхождении человека и пр.

Со всеми этими вопросами он был знаком, конечно, из вторых рук и крайне поверхностно - по сочинениям Писарева . Скоро К. стал посвящать меня и в социальные вопросы, по источникам подпольной революционной литературы, и знакомить с женевскими и лондонскими изданиями, весьма распространенными среди гимназистов старших классов того времени.

Признаюсь, что меня неизмеримо больше интересовала охота, рыбная ловля, всякие игры, катанье на лодке (увы! тогда запрещенное и сильно преследуемое в нашей гимназии), чем чтение тех запрещенных книг, которыми увлекался мой друг, и я больше делал вид, что разделяю его вкусы и взгляды, чтобы не вызвать его насмешки и презрения. Так шло время, пока К. не уехал на масленицу в деревню к отцу, где был арестован - за чтение запрещенных книжек рабочим своей деревни. Его привезли в Киев и посадили в тюрьму. Жандармы сделали в пансионе общий обыск у всех воспитанников, в присутствии наших перепуганных воспитателей и инспектора. Запрещенные книги были найдены у двух лучших учеников 6-го и 7-го класса, Ш. и В., которые были исключены из гимназии и арестованы.

Многие ученики пансиона были вызваны на допрос, в том числе и я, как друг К. Допрашивал жандармский офицер в присутствии директора Андрияшева. Понятно, что я не хотел выдать товарища, упорно отговаривался полным незнанием и ничего не показал против него. Милейший А.Ф. Андрияшев , раньше так меня любивший, не понял этого законного чувства юношеской души и с той поры прямо возненавидел меня за это "злонамеренное запирательство". Исключенные товарищи были сурово наказаны и сосланы, и карьера их была разбита. Только самому К., благодаря связям отца, удалось отделаться высылкой в деревню на поруки отцу, но курса он так и не окончил; 15 лет спустя я встретил его в Крыму мирным, многосемейным буржуа, которому было смешно даже упоминание об этой нелепой, проделанной в юности "пропаганде".

После этого события, жизнь в пансионе, особенно моя личная, стала крайне тяжелой. Обидное недоверие, заподазривание каждого шага оскорбляло меня. У нас периодически делало обыски гимназическое начальство. Отпуски сократили и во время отпуска посылали к родным педелей для проверки. Около года я терпел этот гнет, наконец, не выдержал. Однажды, незадолго до переходных экзаменов из 6-го в 7-й класс, получив отказ в отпуске к сестре, я ушел к ней произвольно без отпуска, поручивши сторожу передать инспектору, что я в пансионе больше жить не могу и не буду. За этот проступок меня судили в педагогическом совете и едва не исключили из гимназии, как желал директор. Но мои добрые учителя заступились за меня, как за лучшего ученика, и я отделался суточным карцером. Желание мое было удовлетворено: из пансиона я выбыл на частную квартиру и в течение 7-го и 8-го класса добывал себе средства уроками, так как средств, получавшихся из дому, было недостаточно. Окончил я гимназию очень хорошо и заслужил награждение, по меньшей мере, серебряной медалью, но ничего не получил за "подозрительное направление"... Я окончил курс с первым выпуском, прошедшим впервые всю классическую систему министра Толстого , причем из 40 товарищей учеников, бывших со мною во 2-м классе, дошло до 8-го класса без задержки всего около 10 человек. Грустно вспомнить, как тяжело было учиться в то время и как сравнительно много легче и целесообразнее стало все преподавание теперь! А ведь тогда и не смели произнести слова "переутомление"...

Из всех своих дорогих учителей я всегда с особою благодарною памятью вспоминаю учителя русской словесности Д.А. Синицкого и учителя географии Н.Т. Черкунова . Первый глубоко любил и понимал русскую литературу, превращая уроки в полные вдохновения лекции; от всего его существа веяло истинным благородством. Второй - редкий педагог по призванию. Оставшись на всю жизнь холостяком, он обожал детей и жил исключительно своим любимым предметом - географией; он был всегда окружен своими учениками - в классах или на прогулках, а у себя дома придумывал для нас различные забавные и поучительные географические игры, на которых победитель получал, в виде премии, шоколад, фрукты, книжечку и т.п. До сих пор я помню интересные рассказы и анекдоты его из путешествий по России и по Европе. Ему я обязан не только любовью к географии и природе вообще, но и тем, что впоследствии, воспользовавшись благоприятно сложившимися обстоятельствами, я многие годы сам провел в заграничных путешествиях, изъездил всю Западную Европу, Северную Африку, Малую Азию и всю Европейскую Россию.

Из других наших наставников я с глубоким уважением вспоминаю учителя математики и физики Д.П. Извекова , доброго идеалиста, из всех сил старавшегося заинтересовать нас своим предметом. Собственно, под его влиянием у меня сложилось решение по окончании гимназии избрать специально естественные науки, хотя, конечно, много повлияло также чтение модных среди моих товарищей книг, как например Писарева , Шелгунова и др.

Учитель немецкого языка Г.Р. Бергман , он же воспитатель в нашем пансионе, педантичный и вспыльчивый, но в сущности добрый и крайне добросовестный труженик, научивший меня играть в шахматы и постоянный мой партнер, принес мне большую пользу, внушив любовь к немецкому языку, немецкой литературе и культуре.

С теплым чувством вспоминаю нашего доброго законоучителя, о. Николая Флоринского , которого часто огорчали и ставили в неловкое или затруднительное положение нашими коварными вопросами и замаскированными насмешками. Давно забыта схоластическая церковная мудрость, которой он нас научал, но не забыт его кроткий образ в простоте душевной верующего и ко всем терпимого христианина...

На 19-м году, в 1879 г., я поступил на естественное отделение физико-математического факультета Университета св. Владимира . Естественное чувство жизнерадостности при переходе к новому, свободному существованию сильно омрачилось, благодаря тяжелому времени в общественно-политическом отношении. Это был крайне обостренный момент политической борьбы. Шли всевозможные покушения, политические убийства и, как ответ на них, обыски, аресты, казни. С первых же дней, когда, выслушав приветствие ректора университета проф. Н.X. Бунге , мы получили матрикул, я очутился в крайне бурной атмосфере, мало располагавшей к спокойным научным занятиям. Студенты волновались, в университете шли сходки, по частным квартирам происходили тайные собрания, на которых страстно обсуждались разные программы политических партий и злободневные вопросы переживаемого момента.

В одной из таких квартир, куда привел меня на тайную сходку двоюродный брат, студент старшего курса, я с увлечением слушал красивую речь приезжего из Петербурга делегата студентов, известного впоследствии эмигранта и писателя Плеханова . В университете на сходках страсти до того разгорелись, что ректор Бунге, сознавая свое полное бессилие восстановить порядок и боясь введения в университет полиции, обратился за советом и помощью к маститому попечителю учебного округа, генералу П.А. Антоновичу , жившему в здании К. I Г., которого я хорошо знал и часто встречал. Это был человек высокой души; в юности, в бытность студентом Московского университета, он был исключен за либерализм и сослан на Кавказ простым рядовым; пробился он в первые ряды жизни тяжелыми испытаниями. Он понимал и любил молодежь и немедленно прибыл на сходку, с трудом пройдя в средину аудитории, в которой раздавались отчаянные речи. Славный старик, не обращая внимания на грубые крики и оскорбительные возгласы по своему адресу, зная уже заранее о требованиях студентов (перемена университетского устава, созыв Земского собора, отмена репрессий), со слезами на глазах, дрожащим голосом умолял их разойтись, чтобы предупредить большое несчастье; говорил о своем сочувствии нам, о своем личном тяжелом опыте, о невозможности достигнуть исполнения наших желаний беспорядочными взрывами неопытной молодости. Хотя речь его не оказала влияния на заправил сходки, и он ушел расстроенный и сокрушенный, но все же большинство студентов разошлось, и сходка растаяла.

Вообще, этот первый год был для меня почти потерян для серьезных занятий; я расстроил свое здоровье и ранней весною уехал отдыхать в деревню к родителям, а осенью 1880 г. перевелся в Новороссийский университет в Одессе , куда меня привлекла слава профессоров Ковалевского и Мечникова . Условия для занятий здесь были несравненно благоприятнее.

В ту пору в Одесском университете было на 3-х факультетах (медицинский еще не существовал) всего около 400 студентов, а на естественном около 120 человек на всех курсах. Профессора знали своих слушателей в лицо и по фамилиям, и это сближение было чрезвычайно благотворно для каждого серьезного студента. Два года, проведенные в Одессе , навсегда остались в числе лучших моих воспоминаний. С большим сожалением покидал я этот университет, перейдя с 3-го курса в Петербург в Военно-медицинскую академию . Главной причиной этого моего перехода был уход из Новороссийского университета лучших профессоров, и в том числе нашей гордости и красы И.И. Мечникова , который совсем покинул Россию и уехал в Париж, чтобы там предаться своим научным трудам, вдали от политических дрязг. Медицинскую академию я окончил с отличием в 1886 г. и в том же году сдал экзамены на доктора медицины. Около года занимался я при академических клиниках, но затем вынужден был, по семейным обстоятельствам, поступить на службу - карантинным врачем в Севастополе.

Деятельность эта не дала мне никакого удовлетворения, а потому в 1890 г. я перешел на частную службу к известному московскому миллионеру А.Г. Кузнецову , с которым стал путешествовать за границей на его большой паровой яхте "Форос". Ум, образование и огромные средства владельца яхты давали ему возможность вращаться за границей в лучшем, избранном обществе. Нашими гостями, во время плаваний по берегам Южной Европы и Северной Африки, бывали разные знаменитости из мира спорта, искусства, общественные деятели, многие русские великие князья : Алексей Александрович , Александр Михайлович и Михаил Михайлович , герцог Евгений Лейхтенбергский и Георгий Лейхтенбергский , великий герцог Мекленбург-Шверинский с женою, великою княгиней Анастасией Михайловной , императрица Евгения (вдова Наполеона III), покойная императрица австрийская Елизавета; наконец неоднократно посещал нас в 1894 г. в г. Канне наследный принц валлийский, недавно скончавшийся король Эдуард VII, горячий любитель морского спорта. Эта приятная жизнь, полная захватывающего интереса, продолжалась пять лет. Летом, на 3-4 месяца, мы возвращались в Россию через Севастополь, а к концу октября отплывали в Средиземное море, кроме 1893 г., когда лето провели в Англии. Особенно счастливым жребием своим считаю, что мне довелось близко узнать все страны старого классического мира по берегам дивного Средиземного моря. Я посетил их не бегло, как обычно делают туристы, но провел многие дни в великих центрах древней цивилизации и культуры - в Афинах, Александрии, Каире, был в Тунисе на развалинах Карфагена, объездил всю Италию, подолгу оставаясь в Риме, Неаполе, Сицилии, 2 месяца жил в Испании, преиму-щественно в Гренаде и Севилье и пр. Мы бросали наш якорь на Балеарских островах (в г. Пальме и Maгоне), на Корсике (в Аячио), на Сардинии (в Кальяри), на Эльбе (для осмотра места жительства Наполеона I), на Мальте, на многих островах греческого архипелага (Лесбос, Самос, Кос, Родос, Сира, Крит и др.), в Танжере и Алжире.

Смерть незабвенного А.Г. Кузнецова, немало сделавшего и для русского просвещения, положила конец нашим планам отдаленных путешествий в Индию и на Дальний Восток. Его яхта "Форос" была приобретена для нужд русской императорской семьи и еще теперь служит в дворцовом ведомстве под названием "Зарница"...

Ссылки: