 |
Бланкенбург город в Германии
Это был чистенький курортный городок. Непосредственно за ним начинались горы Гарца, покрытые буковым лесом. Везде были дорожки, и в местах с хорошим видом стояли скамейки с надписями "герцоаугенблик" или какой-нибудь иной "аугенблик" [(вдохновение)]. На горе возвышался замок герцога Брауншвейгского. В это время герцог жил в замке. Два его сына в офицерской форме носились на мотоциклетах. Они были удалены из гитлеровской армии, как недостаточно благонадёжные.
Население Бланкенбурга было не то, что на Рейне. Это были люди, вышедшие в отставку, обзаведшиеся собственностью и извлекавшие из неё деньги, сдавая помещения приезжавшим курортникам. В большинстве это были люди жёсткие и скупые, рабы марки. Идеалом их было иметь собственный "гешефт" [(бизнес)].
Место работы киевлян находилось теперь за четыре километра от их жилья. Выходить надо было ещё до рассвета, идти в темноте за город. Потом тянулась дорога, обсаженная яблонями и черешнями, в это время года голыми. Входили в лес, дорога поднималась в гору. Вырисовывались на бледном небе здания бывшего ресторана.
Место это называлось Регенштейн . В главном зале ресторана висела большая картина, изображавшая рыцарский турнир. Отопление и освещение газовое. Слева от зданий находились остатки какого-то замка или укрепления. Остались только пещеры, выдолбленные в скале. Прямо же находился глубокий обрыв. Внизу видны были верхушки деревьев. Беженцы, работавшие на вершине, не знали, что вся гора источена, как муравейник подземными ходами и залами, в которых сложены неисчислимые запасы на ведение войны многие годы.
На работу теперь поставлены и женщины, кроме Дюк и Зориной (по возрасту) и Коржеевой, которая обзавелась младенцем. Ясутова работала полдня, у неё была девочка трёх лет.
Когда было уже совсем темно, шли обратно, но ещё не в зал. Сначала заходили в столовую "Эрголлюнг", где толстый заведующий-наци наделял всех водой, в которой плавало немного картошки и много брюквы. Человек мог выпить очень много этой воды без насыщения, уподобляясь фильтру. Потом шли в заведение фрау Роппе, на котором висела вывеска "Чёрный медведь". Все были уставшими, голодными и обозлёнными.
Иногда разбиралась жалоба Ясутова на Серёжу, дразнившего Катю Ясутову. Ясутов требовал наказания, грозя, что он сам его накажет. Чехонина, краснея и бледнея, защищала Серёжу, но потом соглашалась поставить его на колени.
Вечером ещё закусывали. Ия Григорьевна Петрученко намазывала хлеб повидлом, несколько раз перенося часть повидла с одного куска на другой, чтобы никого не обидеть из членов своего семейства. Ясутова, похожая на цыганку, шепталась около печки с Коржеевой:
- Ты знаешь Катьку в "Эрголлюнге", ну да, ту самую, что крутит с этим толстым немцем...
Из-за одеяла раздавался голос Ясутова: "Подите сюда!". Когда Ясутов сердился на жену, он переходил с ней на "вы".
- Что вы там лясы точите? А за ребёнком вы не смотрите.
- Да как же за дитём иначе смотреть? Уж я кажется так, как никакая мать.
Раздавался сухой звук пощёчины, и Ясутова выходила из-за перегородки, размазывая по лицу слёзы и грязь. Через минуту слышался несколько пониженный шепот:
- Так вот эта самая Катька стала крутить с Фрицем, а толстый немец...
В другом углу сидели госпожа Дюк с Зориной. Дюк повысила голос и обратилась ко всем:
- Господа! Фрау Раппе велела передать, чтобы воду не смели брать в доме, наливают на пол, а чтобы ходили за водой к крану на дворе.
Голос её становился твёрдым и слова звучали приказанием, как если бы она сама при этом перевоплощалась в фрау Раппе. Затем она вернулась к своему разговору с Зориной:
- Да, так я сижу за табльдотом, было это на одном прибалтийском курорте, а там было много немцев. Я, значит, делаю вид, что по-немецки не понимаю. Немцы видят, молодая, интересная дама, и начинают прохаживаться на мой счёт. Через неделю я возьми да заговори по-немецки. Вы можете себе представить, как они были сконфужены.
- Простите, я вас покину. Чехонина пошла вниз, она наверно стащит у меня пару брикетов.
И Зорина пошла вслед за Чехониной, по дороге немного подвинув шкаф, стоявший между её и чехонинской территорией. Через десять минут вернулась Чехонина:
- Что за чудеса! ? вскричала она, - этот шкаф как живой, всё ползёт в мою сторону. Скоро нельзя будет пролезть между шкафом и кроватью.
Кто-то стал уже ложиться спать. На антресолях показались два каких- то немца. Они стали рассматривать сверху зал, как посетители зоопарка рассматривают семейство бурых медведей в клетке. Потом они ушли.
Дюк читал книгу. Над столом горела люстра, "фердункели" плотно закрывали окна*. Часы показали десять. Ясутов без предупреждения выключил свет.
- Дурак, - сказал в темноте голос Дюка.
- От дурака слышу, - ответил голос Ясутова.
Голос Коржеевой, вероятно обращённый к Ясутовой, продолжал излияния:
- Мой Володька вахлак. Он не может достать "киндервагена" [(детскую коляску)]. Каждая паршивая немка имеет "киндерваген". Володька - шляпа. Я не знаю, чего я за него вышла. А за мной ухаживали такие мировые парни...
Понемногу в разных углах послышался храп. В полночь раздался громкий стук. Это Зорина, оступившись спросонья, скатилась вниз по лестнице. В два часа ночи зазвучали сирены "алярма". Ясутов и Коржеев схватили детей и побежали в бомбоубежище, высеченное в скале. Остальные продолжали спать.
С немецкими инженерами отношения были вежливые, но безразличные. Когда Бургхардт посылал киевлян на физические работы по разгрузке прибывших ящиков, они не отказывались, но шли только при условии, что идут работать и немецкие инженеры.
Впрочем, один немецкий инженер пользовался общей любовью. Звали его Шуман . Он не имел обычной немецкой военной выправки и ходил в пальто, подпоясанном сверху верёвкой. Когда между немцами начинались политические разговоры и кто-либо говорил: "Мы ещё вернёмся на Украину", Шуман подмигивал Глебу или Петренко и говорил: "Гм! Оптимист!". Когда Шуман должен был переехать из комнаты в комнату, Ясутов и Глеб добровольно пошли ему помочь. Он переезжал в комнату, из которой выезжала немка. Пришлось вынести её вещи и внести их в другую комнату, в которой висел портрет Гитлера.
- А это, пожалуйста, снимите, - сказала она.
Портрет Гитлера был поставлен в угол лицом к стенке. Немка предложила Глебу и Ясутову деньги. Они отказались. Тогда она наполнила вином стаканы. Значит, есть немцы, которые не любят Гитлера, подумали они.
Было голодно. Оля купила мешок картошки у голландцев, которые приехали вместе с киевлянами с Рейна.
Жизнь в Бланкенбурге была не столько тяжела благодаря враждебному немецкому окружению, сколько благодаря внутренней неприязни, существовавшей между беженцами различных слоев и разного воспитания, которые брошены в одну большую западню. У Мопассана есть рассказ, где хозяйка бросила свою собаку в глубокую яму. Потом она решила бросать ей пищу в яму. Через несколько дней кто-то сбросил в яму вторую собаку. Она стала загрызать первую. Глебу казалось, что беженцы в "Чёрном медведе" напоминали собой этих собак в яме.
Однажды, придя на работу, киевляне увидели здания Регенштейна в огне. Пожар произошёл от газового отопления. Теперь их перевели в город.
С Олей происходили иногда комические происшествия из-за немецкого языка. Однажды она встретила на улице немку, старую деву, которой была подчинена по службе. Желая быть вежливой, Оля хотела спросить немку:
- Ви гетест иннен?
Но спросила:
- Ви гайсен зи?**
Немка удивилась, но ответила:
- Фрауляйн Краузе.
Другой раз с Олей заговорила в саду посторонняя немка. В разговоре она спросила Олю:
? Сколько вам лет? Ви альт зинд зи?
На что Оля ответила:
- Фифцен, пятнадцать [(вместо ? f?nfzig, пятьдесят)].
Немка удивилась и сказала:
- Эс ист унмеглих [(Это невозможно)].
Несмотря на мрачное настроение, а, может быть, и благодаря тому мрачному настроению, которое вызывалось и условиями работы, и тяжёлой атмосферой, существовавшей в царстве фрау Раппе, Беклемишевы старались в свободный день убежать куда-нибудь в лес. Однажды Глеб на такой прогулке познакомился со старым немецким инженером. Ему было уже 80 лет и он находился на пенсии. Они разговорились, насколько позволяло ограниченное знание Глебом немецкого языка. На его примере Глеб мог убедиться, что среди старых немцев были люди не похожие на новую породу, выросшую в нацистской Германии.
Иногда вечером шли в кино. Часто картина прерывалась "алярмом". Публика шла в подвал, превращённый в примитивное бомбоубежище при помощи деревянных балок и подпирающих их брёвен. В подвале сидели совсем юные немцы, одетые в военную форму. Забывая о грозной опасности, нависшей над их страной и над ними самими, они флиртовали с такими же юными Гретхен.
Иногда картина переносила Олю и Глеба в другую жизнь, заставляя забыть о безрадостном настоящем. Но тушили свет в зале, и они выходили на совершенно тёмную улицу. Чтобы не наталкиваться друг на друга, люди носили на груди слабо фосфоресцирующие кружки. Они возвращались в военную обстановку.
Наконец немецкое начальство догадалось закрыть бюро инженера Бургхардта, продолжавшее проектировать никому не нужные десантные суда. Киевлян передали в третье бюро, помещавшееся в курхаузе*. В нём приготовлялись чертежи электротехнических схем с тысячью условных обозначений. Чертежи аккуратно наводились тушью. По-видимому курхауз, принадлежавший одному шведскому семейству, был занят бюро по ордеру правительства.
Когда хозяйка с детьми проходила через бюро на балкон, немецкий инженер сделал ей замечание: бюро не проходная комната для посторонних.
- Я иду на свой балкон.
- Можете забрать свой балкон, а через бюро не ходите.
Сначала при звуке "форалярма" [(сигнала предварительной тревоги)] все покидали бюро и спешили в бомбоубежище, но "форалярмы" повторялись так часто, что был дан приказ покидать бюро только при "алярме". Однако "алярм" давался тогда, когда бомбардировщики были уже над головой и бежать было поздно. Они летели иногда в количестве трёхсот или четырёхсот, блестя на солнце как армия валькирий. Между ними шмыгали истребители. Немецкой авиации нигде не было видно.
- Не напоминает ли это вам, - говорил Глеб Виктору Константиновичу Петренко , - рассказ Льва Толстого о трёх братьях и чёрте? Старший брат Иван всё воевал, завоевал полмира. Но потом соседний царь посадил баб на воздушные шары. Они стали посыпать армии Ивана с шаров порошком, и Иван должен был капитулировать.**
- Жалко, что Гитлер не читал этой сказки, - сказал Петренко, - может он не начал бы войны.
В бюро ввели ночные дежурства. На нижнем этаже дежурил немец, на верхнем - "ауслендер". Они не имели права покидать здание при "алярме" и должны были тушить его при пожаре. Но в их распоряжении не было никаких приспособлений для тушения пожара. Здание сгорело своевременно, когда бюро прекратило своё существование, а с ним прекратились и дежурства. Это случилось в последние дни войны.
Дежурные не имели права спать, но могли лежать, и для них были поставлены кровати. Глеб лежал на кровати, слушал, как выли сирены и как затем летели бесконечные полчища бомбардировщиков. Они не бросали бомб. Бланкенбург, где размещались лазареты, но не имелось никаких военных сооружений, был для них нестоящей целью. Они летели дальше, на Ганновер, Брауншвейг, на Мюнхен или Берлин. Потом наступала тишина.
Глеб услышал приглушенную музыку. Сначала он думал, что это ему снится, но нет, музыка продолжалась и что-то ему напоминала. Да, он слушал её давно на квартете у Янушевских, когда он был студентом первого курса. Это был Шуман. Мелодия начиналась призывом - Кла-а-ра. Глеб встал, спустился на несколько ступеней по лестнице и заглянул вниз. Четыре немца сидели перед нотами и играли. Дежурный немец пригласил на своё дежурство трёх коллег, и они устроили ночной квартет.
Иногда вечером на улице Беклемишевы слышали русскую речь. Происходили знакомства. Так познакомились они с милым доктором Клеменцем и его женой. Доктор Клеменц много лет проработал врачём пограничной стражи в России и любил вспоминать это время. Во время первой мировой войны он был старшим врачом санитарного поезда. После революции жил в Эстонии, из которой бежал в Германию, когда маленькую страну проглотил советский колосс.
Следующее знакомство было с литовским семейством. Инженер Кляумайтис был женат на русской, Ольге Михайловне . У них были взрослые сын и дочь. Сын был женат, дочь - замужем. Так что путешествовали они целым родом. И сын, и зять были инженерами.
Потом состоялось знакомство с Волоховыми. Волохов был прежде инженером Брянского завода в Бежице . Его жена была из Ростова, а сестра её Ольга Александровна была замужем за немцем, Карлом Ивановичем , прекрасно говорившим по-русски. Он стоял во главе транспортной колонны грузовиков, шоферами которых были бывшие врангелевские офицеры.
Солнце светило всё ярче. Приближалась весна, а вместе с ней и конец войны, а с концом войны - неизвестность.
- Нас несёт поток, - говорил Глеб, - мы муравьи на щепке. Ни предвидеть, ни рассчитать ничего нельзя. Можно жить только сегодняшним днём.
- Какой отсюда вывод? ? спросила Оля.
- Вывод? Пойдём в это воскресенье в Рюбелянд , в сталактитовые пещеры
К Беклемишевым присоединилась Мария Гербертовна, беженка из Царского Села, жившая на положении фольксдойче. До Рюбелянда было двенадцать с половиной километров. Таким образом, всё путешествие укладывалось в 25 километров. Дорога была нетрудной, [шла] долинами между невысокими горами Гарца. Несмотря на время, на близящийся конец войны, всё было в порядке. Кассир продавал билеты в пещеры, старичок- проводник давал объяснения. В одной из пещер было небольшое озеро. На земле лежали кости прошлых поколений, как в развалинах церкви на Иверской горе в Новом Афоне. Сталагмиты и сталактиты блестели в свете электрических лампочек.*
Фото: В пещерах Рюбеланда (R?beland)
Признаки конца войны увеличивались. С английских и американских самолётов сбрасывали тысячи листовок, призывавших немцев к сдаче. На заборах были расклеены прокламации Гитлера, обещавшие перелом в последние дни войны и объяснявшие, как уничтожать танки панцер-фаустами.
Глеб и Петренко стояли под соснами небольшого городского парка.
Эскадрилья из 15-ти бомбардировщиков пролетала над их головами в направлении Хальберштадта. Они сбросили свой груз бомб на железнодорожную станцию, и над местом их падения поднялся чёрный дым. За ними летели новые и новые соединения, все по 15 самолётов, и каждое сбрасывало бомбы над чёрным дымовым знаком. Хальберштадт располагался в 16-ти километрах от Бланкенбурга, и бомбёжка была видна, как на ладони. Не было слышно ни криков умирающих, ни воплей раненых, но Глеб и Петренко знали, что там умирали люди. Часть их, вероятно небольшая, была ответственна за войну, большинство были случайными жертвами. Чёрный дым разрастался. Три дня он закрывал своим покровом половину неба.
Беклемишевы и Петренко в определении конца войны в Бланкенбурге ошиблись на один день. Они ушли ночевать в лес в ночь с 18 на 19 апреля. В лесу было тихо, между вершинами деревьев ярко горели звёзды. Пролетел самолёт. Под утро забарабанил по листьям дождь. Пошли домой через спавший городок.
Ссылки: