 |
Некрасов В.П. на театральной стезе
<...> Теперь же он опять вернулся к своей студии, где тоже сдает экзамены по истории искусства, всеобщей истории и другим общеобразовательным наукам, необходимым культурному артисту. Но он им, т.е. своему любимому руководителю "подложил все-таки свинью", как говорится. Не посещая студии более двух месяцев, он не мог "проработать" третьего акта "Ревизора" в роли Хлестакова, и поэтому спектакль не могут выпустить, а "Ревизор" был их коронным номером. Но это меня только устраивает. Вика очень устал тут как Дон Кихот и, пускай, немного охладеет к сцене. Тем более что в июне должен опять ехать на месяц, отбывать свою военную повинность, на этот раз не в Киеве, а Виннице. Стараюсь его пока, насколько могу, откармливать. И спит он чуть ли не по двенадцать часов в сутки. Он сам Вам хочет написать о себе, но пока еще занят своими студийными экзаменами.
<...>Теперь к нам приехал из Москвы Художественный Театр, знаешь, тот знаменитый, который, кажется, еще и при нас был, во всяком случае приезжал в Петербург, когда мы жили там. Так Вика, чтобы рассеять меня, взял на несколько представлений билеты, несмотря на мои протесты, что я уже плохо вижу и слышу и лучше предпочел бы на эти деньги купить себе рубашку или простынь. Но он, глупый, удивляется моей ferre a terreности ("приземленности") и хочет внести что-нибудь поэтичное и художественное в мою жизнь, говоря, что ему самому неприятно будет ходить на все эти спектакли, зная что я в это время сижу дома и штопаю его чулки и белье.
Поэтому он взял на себя оформление какой-то художественной выставки и на заработанные деньги купил нам всем билеты на лучшие спектакли: "Вишневый Сад", "Дни Турбиных", "Записки Пиквикского Клуба", "Царь Федор Иоаннович" и передник (премьеру) "Мертвых Душ". Сам он, как ученик Студии, ходит бесплатно и может меня проводить и усаживать и пояснять - кто и что и в чем дело, т.к. я довольно бестолкова стала. Так что и я отвлекаюсь от своего затворничества.
А так вспоминал о зачатках своей литературной деятельности (если не считать детских забав) и театральной студийной жизни сам Виктор Платонович: "Шел 1933 год. К этому времени я успел уже окончить три курса архитектурного факультета Строительного института , позаниматься месяц шагистикой, стрельбой и пением строевых песен в лагере под Киевом и, загорелый, полный сил и энергии, вернулся к концу лета в родной Киев. Занятия в институте еще не начались, и я ежедневно таскался на пляж, а по вечерам писал рассказы. Мы все тогда писали рассказы. Мои друзья - во всяком случае. Сначала читали их друг другу, потом этого оказалось мало, и те из нас, кто верил в свою литературную звезду, стали ходить в литературную студию при Союзе писателей . Руководил ею Дмитрий Эрихович Урин . Он был молод, ему не было еще и тридцати, но талантлив и уже известен - на полке в кабинете стояли его собственные книжки, а в Русской драме шла его пьеса. Кроме того, он был завлитом этого же театра" (из биографического очерка "Чужой").
В.П. Некрасов с двумя своими друзьями был приглашен Д.Э. Уриным на вступительные экзамены в студию при Киевском театре русской драмы. И всех троих приняли, и учил их бывший провинциальный актер Иван Платонович Чужой (Кожич): "Первый год в студии мы играли этюды и ставили отрывки из Чехова. На втором курсе мне дьявольски по-везло - дали Хлестакова, второй акт "Ревизора"<...>. После первого курса (и четверто-го архитектурного) институт послал нас на практику. Мы с приятелем попали в Севастополь <...>. Всю зиму я работал над Хлестаковым. А в институте по утрам корпел над проектом Киевского вокзала . За вокзал я получил четверку, за Хлестакова - пять!
<...>Окончив студию, я "подвизался", пока не началась война, на сценах Владивостока, Кирова, в Ростове-на-Дону , колесил малость с "левым" театриком по клубным сценам Правобережья Днепра, в августе сорок первого был мобилизован, и на этом моя актерская карьера кончилась. И навсегда <...> Театр требует полной отдачи себя. У меня это не получалось. И я ушел из театра. Вернее, после фронта не вернулся назад".
Про эти времена "творческих поисков" тетка нашего героя вспоминала более критически: "У меня не было никогда [личного] времени: то стояла в очередях, то продавала наши вещи на базаре, то по две, по три службы все время. Уроки. Это мы все трое Вику в люди выводили. Когда он кончил и Институт, и свою драмстудию, я настаивала, чтоб он уже зарабатывал. А мама*, оправдывая его, говорила: "Что ты к Вике пристаешь? Твой отец не работал, твой дед не работал, почему Вика должен работать?". А сама мама работала сверх сил. Сидит Вика, развалившись со своими приятелями на прекрасных бабушкиных креслах, разглагольствует о театре, а мама бегает из далекой кухни и приносит им отбивные котлеты. А они даже не пошевелятся, чтоб грязные тарелки на кухню отнести. А теперь Вика упрекает, почему его не учили музыке!? Откуда нам было платить за пианино?". Осенью 1936-го А.А. Мотовилова, отчитавшись перед Лозанной о своем летнем отдыхе (этот "отчет" мы приводили в очерке "Софья Мотовилова - "семейная связь" "), конечно же, рассказывала и о любимом внуке:
<...> К счастью еще, нам Вика в этом году ничего не стоил, а, напротив, и питался как никогда сытно после своей трудной все-таки и непривычной работы гребца, и удо-вольствия получил на все 100%, как у нас говорят, и, кажется, они будут еще чем-то премированы за свой поход: не то часами, не то велосипедами, но это еще слухи. Во всяком случае, экскурсией своей они остались довольны, испробовав все виды передвижения и повидав очень много нового, и Днепрогэс и сталелитейные заводы.
В Балаклаве они встретились с Gi de'Oun (не знаю, как это пишется). Узнав его по портретам, они подошли к нему и Вика, набравшись храбрости и вспомнив свои крохи оставшихся знаний французского языка, отрекомендовался ему так: "Nous sommes les jeuns architecteurs de Kieff et voulans photographier avec Vous"("Мы - молодые архитекторы из Киева и желаем сняться с Вами"). Он охотно согласился и, положив руку на Викино плечо, стал в позу. Тогда Вика, желая сказать, чтобы не двигались, выдал: "Messuers, une minute silence!" ("Господа, минуту тишины!"). За что любезные французы сказали, что он прекрасно говорит по-французски! Вика им объяснил, что, напротив, он совсем забыл этот язык, на котором только и говорил до пяти лет, живя в Париже. Но они опять-таки поняли, что он только пять лет тому назад вернулся из Парижа и еще раз похвалили его акцент и то, что он еще помнит язык.
Вот один из эпизодов его путешествия, теперешнего. Но восторг на Эльбрусе и возвращение через Сванетию, Кавказ и Крым, был для них гораздо интереснее!
<...>Вика пока еще определенной службы не имеет, но чертит у одного из своих профессоров модели, т.е. планы разбиваемого громадного парка на берегу Днепра от Аскольдовой могилы до бывшего Царского Сада. Парк этот будет спускаться до самого Днепра, где построят новый летний театр, а сады эти будут как декорации. Он сам Вам об этом напишет, а теперь он очень занят. Я почти весь день одна и хандрю.
<...> Теперь Вика усиленно работает и по реконструкции города Киева, как новой столицы Украины, и по студии театра, которую ему не хочется бросать, т.к. на это дело было потрачено уже три года и ему жалко бросать свою мечту об артистической деятельности. Мое мнение совсем другое, но не у меня жизнь впереди, а у него, и пускай делает как хочет. Мне только жаль, что он так переутомляется.
Стоит отметить, что "работа архитектором" не оставила заметных следов в трудовой биографии нашего героя, зато до конца его жизни воплощалась в пристальный интерес к мировой и российской архитектуре (чему имеется множество свидетельств в его произведениях).
В очерке "Станиславский" В.П. Некрасов обрисовал свою довоенную актерскую жизнь:
Летом 1937 года я окончил театральную студию при Киевском театре русской драмы , и тут же большинству из нас предложено было остаться в труппе театра. Предложение было лестное, но не очень заманчивое. Театр, конечно, неплохой, и артисты хорошие, ничего не скажешь, но есть же и МХАТ ! И мы поехали во МХАТ. Держать экзамен. Человек пять или шесть - точно не помню. Провалились. Тогда ринулись в студию Станиславского. Опять провалились. Все, кроме одного - моего ближайшего друга Ионы Локштанова .
<...> Вернувшись в Киев, узнал, что все мы за "измену" театру из труппы исключены. Потом дано было понять, что, если подадим соответствующие заявления, будем возвращены назад. Все подали. Я отказался - был горд. Чем же заняться? Возвращаться в архитектуру? Год тому назад я кончил строительный институт. Не хочется. Хочется быть актером. И тут подвернулось нечто, именуемое "Железнодорожным передвижным театром" . Так, во всяком случае, мне было объявлено, когда предложили в него поступить. До этого я пытался втиснуться в одну драматическую труппу, но что-то там не получилось, и я принял предложение "Ж.-д. передвижного театра".
<...> Но вот кончилось лето 1938 года, Винницкую область мы исколесили вдоль и поперек, перекинулись на Киевскую, более избалованную всякими там выездными спектаклями "настоящих" театров, сборы стали падать, настроение портиться, появился микроб деморализации, все чаще вспыхивали какие-то идиотские споры, а я к тому же получил письмо от Иончика Локштанова, в котором он писал, что "школа Станиславского - это действительно чудо, храм искусств" и тому подобное и что он "кровь из носа, а сведет меня со "стариком".
Далее наш герой описывает свою поездку в Москву в 1938-м и показ самому мэтру - Константину Сергеевичу. Сразу его в студию К.С. Алексеева-Станиславского не приняли, предложили подождать до осени, после пересмотра мэтром ее состава. В.П. Некрасов вернулся в Киев, но к осени мэтр умер, и перспектива поступить в его студию отпала "естественным образом". Последний раз В.П. Некрасов вышел на подмостки в июле 1941 го-да, перед самым призывом в армию.
Его тетка приводила такой живописный эпизод по поводу "смотрин" у мэтра: "Внешне он говорит неплохо, недаром же все-таки в студии учился на актера: ясно, громко. Когда он, юношей еще, показывался Станиславскому, тот нашел, что Вика лучше читает вслух, чем играет. Это было незадолго до смерти Станиславского. Вика прочел ему свой собственный рассказ. Станиславский спросил - кто автор? Вика выдумал какую-то Латышскую фамилию, и Станиславский сказал: "Да, я этого автора знаю" (!?). Это Зина мне рассказывала, тогда еще ей можно было верить, а теперь все путает".
С.Н. Мотовилова в одном из писем упомянула дальневосточный эпизод "линии жизни" своего племянника: "Вика зарабатывал много, живя во Владивостоке, но содержал на свой счет всякую сволочь. Нам он, правда, за год прислал тогда 6 000 руб., выходило по 500 руб. в месяц. Но сам-то ведь заработал больше 20 000!".
А в другом письме развернула живописнейшие бытовые подробности (с непременными реминисценциями): "Когда мама была еще жива, Вика уехал почему-то на Дальний Восток . От знакомых мы узнали, что встретили его - он жалуется: у него слишком много денег, не знает, куда их девать! Казалось бы просто: прислать бабушке и матери? Нет, он стал содержать во Владивостоке одну знакомую актрису [ Нанину Прахову ], с ребенком от какого-то актера, который ее бросил, и с нянькой для ребенка. На Новый год он прислал в Киев дорогое испанское шампанское, по дороге оно разбилось, может быть, от холода лопнуло, получили мы одни осколки бутылки. Все находили: "Ах как мило, ах как очаровательно!". Глупее, по- моему, нельзя!
Мама ему тогда пишет: "Ты лучше купи нам простынь". Это было в 1937 году, у нас в Киеве за мануфактурой стояли бесконечные очереди. Вика, обожаемый внук, пишет своей любимой бабушке: "Простынь я купить не могу, для этого надо встать в 10 часов утра!". Как будто бабушка не вставала для него во все часы утра! Простыни, однако, он поручил кому-то купить и прислал.
Очень тяжела у нас была жизнь в эти советские годы. Помню тоже, Вика маленький сидит в столовой в меховой детской шубе перед коптилкой и говорит: "Ты знаешь, я читаю рассказ о собаке, и эта собака в таком же положении как мы". "В каком же положении?". "Ей нечего есть". Сколько лет мы просидели с этими коптилками, в неотапливаемых комнатах, и когда я сейчас вижу, как они (Зина и Вика) швыряются деньгами направо и налево, содержат десятки всяких паразитов, мне просто противно!
Ну что хотите, это refrain всех моих писем и разговоров. Зина жаловалась недавно, что у Вики вычли 32 000 за бездетность. До какого возраста вычитают у мужчин? У женщин до сорока пяти лет, а Вике в июне [1961-го] уже минет пятьдесят. Сколько же он теперь, больше полмиллиона, получил? Ведь налог на бездетность всего 6%".
Эту тему - "швыряются деньгами направо и налево" мы систематически будем будировать, поскольку "неожиданное богатство" весьма сильно повлияло на образ жизни нашего героя и его мамы после войны. Наиболее концентрированно он отражен в главке "Советский "Вишневый сад" Зинаиды и Виктора Некрасовых" из "Воспоминаний С.Н. Мотовиловой" .
Ссылки: