 |
Виктор Некрасов в юности
А вот "приземленные воспоминания" С.Н. Мотовиловой о своем подросшем племяннике:
"На даче в Алуште, где мы обыкновенно останавливались в нашу цистерну бросили дохлую кошку. Пить этой воды мы не решались, а только умывались ею. А за питьевой водой приходилось из бывшего "профессорского уголка" (который после революции назвали "рабочим") спускаться вниз в Алушту.
Хотела рассказать, как мама с викой остались одни в двухэтажной даче, называлась "Сказка". Смеялись, говорили, что все живут там без денег, как в Сказке. Вика заболел. Мама провозилась с ним весь день и вечером спустилась в Алушту за водой. Это было в 1927 году. Маме уже было семьдесят лет. Поднимается мама в гору в темноте с водой и слышит, Вика выбежал и кричит: "Бабушка! Бабушка!" Он проснулся один на даче, и бедная мама спешит в темноте подняться по крутому подъему.
Сколько мама для него делала, а он теперь, когда я больна, не может последить, чтоб была в порядке мамина могила! "Шуба [на гагачьем пуху] досталась Вике, как тулупчик, подпоясанная. А на голове он носил круглую шапочку, с бобровым мехом от маминой бывшей шубы. Бывший мальчик [из благородных]. Его остановили киношники на улице и просили придти сниматься у них в какой-то картине из прошлого. Ну он, конечно, счастлив был. Избалован он тогда не был и всему радовался. Вечно пел. Однажды (он или кончал школу или был уже в институте) его пригласил приятель ездить с ним в автомобиле, вынимать почту из всех почтовых ящиков. Вика был счастлив. Тот-то этим зарабатывал. Когда в Киев приезжал Художественный Театр, им давали контрамарки, но мало. Вика, чтоб попасть туда, влезал по водосточной трубе через окно в фойе. Они все обожали Качалова. Тот удивлялся, как им удается так часто попадать в театр. Очевидно, контрамарки свои они отдавали "девочкам".
В 1929-м В.П. Некрасов попытался поступить в вуз. В очерке "Алина Антоновна" он описывал подробности этой попытки и контакт со старым парижским знакомым, ставшим при большевиках наркомом просвещения:
В 1929 году я поехал к Луначарскому [в Москву] по настоянию своих родителей (Точнее, матери и бабушки). Дело в том, что в этом году я не попал в Художественный институт. Доброжелатели мои объясняли мой провал неподходящим, мол, социальным происхождением. Я же твердо знал, что произошло это совсем по другой причине. Просто на экзамене надо было сделать портрет маслом, а я умел только рисовать, и один-единственный и первый в жизни урок живописи (за день до экзамена) вряд ли мог спасти положение. Нечто мерз-ко-зеленое, беспомощно размазанное по холсту должно было повергнуть в ужас приемную комиссию (что, по-видимому, и произошло), а передо мною навеки захлопнуть двери Художественного института.
И вот тут-то, очевидно, те же доброжелатели посоветовали моим родителям обратиться за помощью к бывшему нашему соседу [в Париже] по рю Роли, 11. Записка, в которой отмечались мои "недюжинные архитектурные способности", адресованная ректору института, сохранилась у меня до сих пор и сыграла, думаю, свою роль на следующий год, когда я держал экзамен уже не в Художественный, а в Строительный институт. Записка эта и послужила поводом для моего визита к Анатолию Васильевичу. Надо было, воспользовавшись поездкой в Москву (я работал тогда на постройке Киевского вокзала и имел бесплатный железнодорожный билет), зайти и поблагодарить свою бывшую "няньку" за помощь.
В повести "Записки зеваки" наш герой описывал, с каким упоением он работал на строительстве Киевского вокзала (в Киеве) :
Итак, в 1929 году начали строить новый вокзал. Это было событием. Объявили конкурс. "Первую премию получил киевлянин - Александр Матвеевич Вербицкий , добропорядочный последователь дореволюционного модерна, маститый киевский архитектор, с которым впоследствии столкнула и меня судьба. Мне проект вокзала очень понравился.
И вот, о счастье: окончив профшколу, я стажером пошел на строительство этого самого вокзала. Два года корпел в техотделе над синьками арматуры, а потом мастерил "восьмерки" и "кубики" из литого бетона, которые "схватываясь" на двадцать восьмые сутки, разрывались и сдавливались в бетонной лаборатории Политехнического института. Все это мне казалось знаменательным и важным - я строил вокзал, красу и гордость нового Киева. Вокзал был весь в лесах - и снаружи, и внутри, - я бегал по ним, как матрос по реям, и любовался с 45-метровой высоты вестибюля расстилавшимся внизу городом.
А так про попытки племянника поступить в институт и его работу на Вокзалстрое вспоминала С.Н. Мотовилова:
Вика по окончании железнодорожно-строительной школы пошел подавать заявление в архитектурный вуз. Сказали: "Детей интеллигентов в архитектурный не принимают. Подавайте в художественный". Бедный мальчик растерялся, всю жизнь он привык делать то, что ему говорила бабушка. Он звонит в наш дом, чтоб бабушка по-дошла к телефону. Вы не находите, что это трогательно? Студент спрашивает бабушку , куда ему поступить? Мама послала [к телефону] меня. Я сказала: "Подавай". Он подал. Пришлось пригласить художника его учить живописи. Он выдержал лучше всех, многим решил задачу, и его не приняли: сын интеллигента. Мы, именно мы все, устраивали его в техникум Вокзалстрой. Я еще посоветовала поступить на вечерние французские курсы. Ну и тут он, конечно, был один из лучших. Его преподаватель называл "Le jeune homme du Вокзалстрой" ("Молодой человек с Вокзалстроя"). У них был консультант американец, и с ним Вика говорил по-английски. Правда, однажды спросил: "Where is your woman?". Забыл, что по-английски жена - "wife". По- французски ведь и то и другое понятие - "femme".
В конце месяца, получив свою зарплату, он, считая ее, очевидно, своим личным заработком, положил в свой письменный стол и стал ждать воскресенья, взять на кино. Но когда в воскресенье он открыл свой ящик, там уже не было ни копейки. Маме понадобились деньги на хозяйство, и она все забрала. В следующую получку он сделал так, как делали все мы, все деньги сдал маме на руки. До конца жизни мама была у нас полной хозяйкой в доме.
Вот как А.А. Мотовилова описывала их жизнь в сентябре 1929-го своей младшей дочери:
Дорогая моя Веруся. Если ты думаешь, что мы уже на Кавказе, то очень ошибаешься. Мы все еще в Киеве, и я не знаю, когда и выедем. Прежде всего, Зину так и не отпустили до 20 сентября. Новый старший врач - тряпка и хотя он обещал, что отпустит Зину раньше на месяц, но когда прежний старший врач сказал, что в этот месяц он хочет взять отпуск, то он с ним согласился, и Зину опять отодвинули до 20 сентября.
Зина пошла на "врачебную" комиссию, говоря что она до такой степени переутомлена, что не может уже добросовестно исполнять свои обязанности (все-таки она замещала двух врачей, которые были в отпуску, не считая и своих больных). Ей дали два раза по пятидневному отпуску, но это ее ни капли не освежило. Если бы еще сразу на десять дней ее отпустили, она бы уехала куда-нибудь на дачу поблизости. Но необходимо было проходить по каким-то бюллетеням, являться на новый осмотр, на но-вую комиссию. Ее надежда, что ее отпустят на более длительный срок, в который она могла бы проехаться и переменить обстановку, необходимость эта сделала то, что она за эти десять дней волнений еще больше устала и, не получив отпуска, опять приступила к работе.
У Вики же в этом году такой аппетит развился после восьмичасовой работы [на Вокзалстрое], что он в перерыве между двенадцатью и часом там съедает обед в 45 к. и, придя домой, с удовольствием по две тарелки супу и по две жареного ест. И толь-ко удивляется, как мог он в прошлом году довольствоваться обедом M-me Брюно. А я жалею, что она закрылась, выдав замуж дочь. Это было и близко, и если не так обильно, зато вкусно и выручало меня. А то и теперь очень утомительно поджидать Зину до шести-семи часов и все вновь разогревать.
<...> Если наш общий знакомый Гофенберг еще не скоро поедет за границу, то очень попрошу тебя в будущей посылке выслать пару шерстяных чулок спортивных для Вики, с моточком подходящей шерсти для чинки. Прошлогодние уже совсем износились. Вика давно собирается написать Вам о своей работе и всяких своих впечатлениях и переживаниях, но он до сих пор так уставал, что ничего не успевал делать. С непривычки раннее вставание его утомляет, но выглядит он хорошо, оттого что ест теперь с гораздо большим аппетитом.
Ссылки: