Кинд Н.В. в Париже, 1962

В 1962-1963 гг. Наталья Владимировна прожила целый год в Париже, где Иван Дмитриевич работал в ЮНЕСКО от Президиума Академии наук СССР. Там Наталья Владимировна устроилась на курсы французского языка и вступила в Геологическое общество, чтобы иметь возможность ездить на разные интересные экскурсии.

Вместе с родителями в Париж приехала и их шестилетняя дочь, которую здесь отдали в настоящую французскую школу, чтобы Надя быстро освоилась в новой языковой среде. Сохранился отрывок из "дневника" Н.И. Рожанской, в котором непосредственным детским языком Натальей Владимировной со слов Тяпки описан один день из жизни их семьи. 23 декабря 1962 г., воскресенье.

"Температура утром у меня была 36,8 и мама сказала, что мы можем поехать погулять куда-нибудь в город. Папа вынул план Парижа, долго его рассматривал и бормотал себе под нос разные непонятные названия, а потом сказал, что если ехать, то скорее, уже скоро 11 часов, а вы все копаетесь. А мама сказала, что я же не виновата, что вы так долго валялись и читали газеты, не могу же я бросить грязную посуду и не мести комнаты, посмотри, какая кругом пыль. Потом мама стала быстро ходить из комнаты в кухню, а из кухни в комнату, сначала с посудой, а потом с метлой, а папа таскался за ней следом и читал вслух газеты про разных художников и Евтушенков.

Прошла ровно неделя, как мы ездили в город в первый раз, на i следующий день после приезда в Париж. В то воскресенье я и заболела. Папа нас водил тогда по разным набережным и улицам и через каждую минуту повторял слово "знаменитый" и как будто нарочно выбирал места, где было холоднее всего и дул ветер. Он нас водил и водил, пока мама не сказала, на ребенке нет лица, нельзя быть эгоистами, поехали скорее домой. Тут-то и оказалось, что я заболела и почти неделю сидела дома и даже четыре дня лежала.

Болеть мне в Париже понравилось, мама все больше сидела рядом в кресле и писала поздравительные открытки с Новым годом и еще читала мне Хоттабыча и Короля Маттиуша. Папа принес мне нейлонового зайца с морковкой за 20 франков. Мама сказала, ужас как дорого, совсем это ни к чему.

Почти каждый день приходил Роберт, наш консьерж, и говорил: бонжур, Надья, и пытался схватить меня за нос грязными пальцами, а я хохотала и не давала. Он всегда весь в краске и в белой краске, так как красил разные стены белилами. Он нам чинит разные механизмы дома, разные там нагреватели в кухне, мусоропроводы, выключатели и вентиляторы.

А потом еще приходили консьержкины дети Патрик и Сильвия, и мы с ними играли в разные игры и визжали так, что мама затыкала уши. Патрик тоже, когда входил, говорил, бонжур Надья, а остальное я не понимаю и еще разные мерси и пардон. Это и мама всем говорит и в магазине, и на улице: мерси, мадам, пардон, мадам; и продавщицы тоже говорят: мерси боку мадам. Просто надоело уже слушать.

Потом папа мне подарил краски, и я рисовала разные абстрактные картинки, а потом они мне надоели, и я нарисовала картинку с домиком, забором, скамейкой и деревом. Мама меня спросила, как я думаю, какая картина понравилась бы больше Хрущеву - абстрактная или с домиком, я сказала - с домиком, а мама сказала - какой проницательный ребенок, а папа почему-то при этом закрыл дверь в прихожую.

По вечерам мама несколько раз уходила в кино, а папа ей рисовал, как надо идти и писал на бумажке названия улиц и станций метро. С папой оставаться тоже было ничего. Мы клеили марки, и он тоже читал мне на ночь. Потом мы с ним изучали разные механизмы, как зажигать фонарики на елке, разные предохранители и трансформаторы. А елку мы купили вчера у Призюнекса за 6 франков.

Так вот, мы поехали в город и опять на метро. Я, конечно, села у окна и смотрела на разные картинки, расклеенные по стенам. Больше всего мне нравятся картинки, где смешной дядька в черных кляксах удирает от разных резинок. Их штук по 100 наклеено на стенах. На станции я опять упросила папу выбить в автомате коробочку мятных леденцов за 40 сантимов и еще взвеситься на весах тоже за 20 сантимов. А жевательной резинки мама сказала потом, хватит уже конфет и весов.

Папа опять нас водил по разным улицам и опять было холодно. Мама не давала мне рассматривать разные интересные витрины с часами и механизмами и еще с дорогостоящими камнями, и все тащила меня и говорила, ну пошли же. И как в первое воскресенье, мама повторяла по 100 раз, какая прелесть и как хорошо, что нет зелени и все дома просвечиваются, как на гравюре. Правда, Ваня? А папа отвечал: возможно.

А потом мы зашли в громадную церковь, и там опять были ясли с коровами и маленьким Иисусом Христом и горели свечки, и из дырок на полу шел теплый воздух, мне поэтому не хотелось уходить. И все почему-то говорили шепотом, и я тоже шепотом спросила маму, был ли на самом деле Христос, а она сказала мне что-то непонятное, а потом спросила, а ты как думаешь. Это она всегда так делает, когда не знает, что ответить. И когда я ее спрашиваю, где лучше игрушки - в Париже или в Москве и где удобнее квартира и где вкуснее еда, она всегда говорит: а ты как думаешь. Я тоже не всегда знаю что лучше, но насчет Христа я знаю точно, что он был, потому что зачем тогда так много про него пишут и везде рисуют.

Когда мы выходили из церкви, мама сказала папе: сними очередных бегемотов на фоне ля Мадлен. Она то же говорила, когда папа нас снимал в то воскресенье на фоне Эйфелевой башни. Папа спросил меня, понимаю , ли я, что такое бегемот, а мама сказала, что это понимает только дядя Миша Поливанов и еще говорила про какого-то художника, но я ничего не поняла. Потом мама сказала, хватит ходить и мерзнуть, опять простудим ребенка, пошли в кафе и выпьем что-нибудь горячего, а папа нас все тащил по каким-то ветреным улицам. Оказалось, что он хотел нам показать гостиницу, где он жил много раз раньше. Мама сердилась и говорила, что это можно было сделать и в другой раз. Наконец мы пошли в кафе, я выпила горяченького молока с сахаром, а мама с папой кофе с бриошей. Теперь скорее домой, сказала мама, а то это кончится, как в прошлое воскресенье, но тут она увидела киоск с цветами и фиалками и стала охать и ахать про эти фиалки, что 23 декабря мы их покупаем и какая это "прэлесть". Про эти фиалки мне уже под конец надоело слушать и хотелось скорее домой, потому что я замерзла и надоело ходить по разным улицам, а на Эйфелеву башню, папа сказал, можно забраться только весной, когда будет тепло и солнце. Потом мы еще заходили в наш магазинчик напротив дома к итальянцам и купили мои любимые длинные батоны с хрустящейкорочкой.

После обеда я стала просить маму пойти в Булонский лес вместе с Уланкой (собачка Тяпки), а то все говорили в Москве, вот будем жить рядом с Булонским лесом, будем ходить гулять, а сами ни разу там не были. Папа сказал, ну идите, а я уж посижу дома. Мы ходили на первое озеро, там много птиц, разных уток и лебедей, и все они стараются поплавать в маленькой лужице, так как остальное озеро замерзло. А многие просто стоят на льду. Когда мы возвращались домой, то было уже темно и, кроме нас, никого не было, только машины одни. Я решила, что в следующий раз мы обязательно возьмем птицам хлеба, чтобы покормить их,бедненьких.

И еще мы проходили около ипподрома, это еще на том пути, и мама обещала меня сводить весной сюда, когда будут скачки на большой приз и будет весь Париж, но я не совсем поняла, о чем она говорит.

Совсем вечером папа опять читал вслух газеты про разных абстракционистов, а потом они с мамой кончали писать поздравительные открытки, и я тоже написала поздравления Ванечке, Коляше и бабушке".

Ссылки: