ЦКБ-29: освобождают петляковцев!

Несколько дней после свидания мы ходили сами не свои, а тут еще потрясение - освобождают петляковцев! Самого Владимира Михайловича освободили накануне, - прямо с доклада на Лубянке о ходе испытаний пикирующей 100 отвезли домой. Слухи о готовящемся освобождении ходили уже давно, а когда он не вернулся - ожесточились. Во всех трех спальнях далеко за полночь обсуждали, когда и кого? Подсчитывались шансы, строились гипотезы, высказывались предположения. Волновало это не только петляковцев, но и всех остальных, ведь прецедентов не было! Утро было обычным, позавтракав, разошлись на рабочие места. Часов около 10 по ЦКБ молнией разнеслось: приехал вольный Петляков и прошел в кабинет Кутепова. Около 11, когда туда стали по одному вызывать освобождаемых, волнение достигло апогея. Вызванные не возвращались, под разными предлогами зэки спускались на третий этаж, ходили по коридорам, в надежде узнать что-либо, но тщетно. В обеденный перерыв, когда мы сидели в столовой, освобожденных провели в канцелярию тюрьмы, и наше общение с ними закончилось. Мы не поздравили их и не попрощались. Это было жестоко, еще более жестоким было то, что остальным не сказали ни слова. На петляковцев, оставшихся в заключении, трудно было смотреть, они ходили совершенно убитые.

Свобода - химера, незримо присутствовавшая в эти дни рядом, испарилась. Что будет с ними, где они будут работать, да и будут ли работать вообще, освободят ли их в дальнейшем, увидят ли они свободу - вот мысли, роившиеся в их головах. Всякий человеческий коллектив в любых условиях вырабатывает защитные рефлексы. Так было и у нас. Хотя прямо нам обещаний освободить после постройки машины никто не давал, все считали это само собой разумеющимся. А коль скоро так, надо работать и жить, жить и работать. И мы жили, творили, спорили, ругались, читали, мастерили, отчаивались, смеялись. Порой это был смех висельников, порой настоящий. Нельзя же, в самом деле, вечно "стоять перед отчизной немою укоризной". В этот день налаженная жизнь коллектива ЦКБ лопнула, словно мыльный пузырь, обнаружив действительность. Большинство зэков было москвичами, где-то рядом жили наши семьи, жили тяжело, без заработка основных кормильцев, если не впроголодь, то отказывая себе почти во всем.

Вопрос освобождения для нас был не только морально-нравственной категорией, нет, он нес нашим женам и детям право на труд и образование, избавлял их от кличек - сын, мать, жена врага народа, -- наконец, позволял им спать спокойно, не вскакивая ночью от стука в дверь. Тяжелый был этот день, наступивший после освобождения части петляковцев. Во всех помещениях - мертвая тишина, словно в доме потерявшего кого-то из своих близких. Трагизм оставшихся в неволе понимали не только мы, работавшие над другими самолетами, но и вольнонаемные, думается, даже наиболее человекоподобная часть охраны.

Оставшиеся в тюрьме петляковцы были окружены всеобщим вниманием, каждому хотелось хоть чем-нибудь облегчить их участь. Через день, ровно в 9 утра, Путилов , Изаксон , Минкнер , Н. И. Петров , Енгибарьян , К.В. Рогов , Качкачян , Лещенко , Базенков , Стоман , Шекунов , Абрамов , Шаталов , Невдачин , - сияющие, веселые, помолодевшие, - появились на своих рабочих местах. Радостно пожимают они руки друзей, делятся впечатлениями. Но что это, на следующий день между ними, ставшими вольными, и нами, заключенными, возникла отчужденность. Они явно избегают разговоров с глазу на глаз, взгляды потуплены, движения скованы... Что такое? В чем дело? Причину мы узнали позднее. По плану предполагалось сразу же переместить их на 39 завод . Как и обычно, что-то не успели, и переселение пришлось отложить.

Администрация всполошилась, близость "вольняг" с зэками всегда была ахиллесовой пятой системы НКВД. Теперь у Ахиллеса оказались уже не одна, а две пятки. И вот Кутепов собирает их у себя и внушает им: освобожденные оказались не такими как неосвобожденные, общение не нужно, это не в ваших интересах, - и еще какие-то турусы на колесах. А так как он сам понимает, что эти слова и аргументы - несусветная чушь, то и добавляет чисто по-солдатски: "не общаться, разговоры только на служебные темы", и т.д. Тяжелая, для многих трагическая полоса прошла и медленно стала забываться. Через неделю - десять дней ритм жизнедеятельности ЦКБ пришел в норму. Из спален вынесены лишние койки, в столовой убрали пару столов, и поверхность воды стала ровной. Ничто не выдавало бури, пронесшейся над нашей тихой заводью! Впрочем, нет, - всех смутило, когда Енгибарьян с усмешкой бросил: "Да, вот вспоминаю, как мы сытно и вкусно питались, на свободе так не поешь!"

Ссылки: