Карпачева С.М. в совхозе "Земетчино"

В городе агроному найти работу непросто, поэтому мужа направили в совхоз "Земетчино" , обслуживавший сахарный завод. Это случилось уже в 1929 году, так что трагедия сплошной коллективизации разворачивалась на его глазах.

Страстные политические дискуссии и споры 1927-28 годов затихли. Мы вдохновлялись лозунгами пятилетки, такими, например, как "518 и 1040" (то есть 518 крупных строек и 1040 машинно-тракторных станций). Для нас, горожан -"технарей", трагическая история отрыва крестьянства от земли и его уничтожения оставалась где-то в стороне. На партийных собраниях ход коллективизации обсуждался в мажорных тонах, причем никто не вспоминал, что в общем-то это - реализация лозунга троцкистов о ликвидации крестьянства как класса.

Во время каникул я поехала в совхоз, где работал Юрий. Мы жили во флигеле прежнего управляющего, в большом парке, вдали от деревни. Юра ничего не рассказывал, но ходил мрачный, а в дом приходили люди, просившие у него помощи. Иногда он в сердцах восклицал: "Зачем отрывают от земли самых работящих людей "середняков" Ведь земля-то остается пустой! Совхоз ее не берет, сил не хватает". Воспитанный на агрономии частных хозяйств Германии, где каждый клочок земли обихаживался с любовью, Юрий никак не мог понять такого расточительства.

В Москву мы возвращались в рабочем поезде. Вагон был битком набит крестьянами. Юра запихнул меня на верхнюю полку и строго-настрого приказал спать и ни с кем ни о чем не разговаривать. Но заснуть я не смогла, стала слушать разговоры вокруг.

"Ну вот, скажи, - обращался к Юрию какой-то человек с бородой, в темном тулупе, - ты, видно, человек образованный, зачем моего брата с семью детишками сослали в Сибирь? У него были две коровы и две лошади, но их же девять человек. Как им прожить?" Другой рассказывал о том, что его тоже за две коровы раскулачили. Сам он успел убежать и теперь убивается, зачем он это сделал, ведь без него детишки пропадут, а он даже не знает, где их искать. Женщина, сидевшая на нижней полке, горько плакала, рассказывая, как раскулачивали ее брата.

Отовсюду доносились подобные разговоры, а иногда и злобные выкрики. Все ехали за правдой в Москву. Я просто приходила в ужас.

Домой мы вернулись подавленные и измученные. Юрий сразу поехал в свой наркомат, а я, отдохнув пару дней, чуть успокоившись, отправилась в институт. Секретарю факультетской ячейки Осе Кацу пересказала разговоры, услышанные в поезде и в деревне. Ося, помолчав, серьезно ответил: "Разберутся, наверное. Я сам еще не понимаю, что происходит".

Наша квартира пополнилась еще шестью жильцами - семьями двух няниных братьев, приехавших из-под Тулы. Один из них, Алексей, участвовал в войне 1914 года, а от призыва в Красную армию во время гражданской войны уклонился, а может дезертировал. Теперь, испугавшись, что это ему припомнится, и не дожидаясь появления в деревне уполномоченных, сбежал в город. Младший брат Василий, горький пьяница, решил уехать с ним. Все комнаты в нашей квартире были уже заняты. Братья попытались устроиться на кухне, но остальные жильцы запротестовали, и тогда семья Василия заняла шестиметровую комнату, служившую раньше мастерской техника, а Алексей поселился в ванной. Как они размещались в этих шестиметровых каморках, трудно представить.

В начале нового учебного 1929-30 года мы проводили воевать на Дальний Восток двух моих двоюродных братьев - Петю и Леонида. После конфликта на КВЖД оба брата остались на Дальнем Востоке и стали пограничниками. Леонид дослужился до подполковника, а Петя, бывший детдомовец, преданный коммунист, был репрессирован в 37-м году из-за фамилии "Каширин" такой же, как у какого-то богатого московского купца. Его исключили из партии, отправили в лагерь на Камчатке, где он вскоре заболел туберкулезом. После освобождения Петя женился и прожил на Камчатке до семидесятого года, а после реабилитации переехал на Украину.

Ссылки: