Литераторы Харбина 20-х гг

В Харбине жили и трудились многие старшие представители отечественной литературы - писатели и особенно поэты. Что касается литературной жизни Харбина, то, как мы уже знаем, развитие здесь русской художественной литературы - как поэзии, так и прозы - нисколько не отставало от оперетты и драматического искусства. Но я успеваю рассказать только о харбинских поэтах раннего периода. В Харбине с успехом подвизались поэты:

Сергей Алымов , Федор Камышнюк , Яков Аракин , Венедикт Март ,

Александра Паркау . Силы были значительные, начали издаваться литературные и общественно-литературные журналы -"Окно", "Русское обозрение", газета "Рупор" с ее литературными страницами, другие. См. Алымов Сергей Яковлевич (1892-)

Камышнюк Федор Леонтьевич Переводами стихов китайских поэтов занимался также поэт и драматург Яков Иванович Аракин. Его отличало завидное долголетие, и он, можно сказать,- ровесник нашего времени (умер в 1949г. в Харбине). Биография его полна крутых поворотов и очень интересна. В своем опубликованном в 1922 году сборнике "Мечты и мысли: Лирика, мистика и философия" он приводит пронумерованную (15 названий) библиографию собственных сочинений - но большинство без места и года издания, отчего не совсем ясно, опубликованы ли они или остались в рукописи. Я старательно скопировал ее. Но в работе китайского исследователя Дяо Шаохуа, помещенной в *3 ежегодника "Россияне в Азии" за 1996 год, она опубликована. Не буду повторять. Некоторые пьесы и миниатюры Я.Аракина ставились на сценах харбинских театров. Теперь о харбинских поэтессах старшего поколения.

В статье "Женская душа в поэзии", опубликованной в 1933 г. в журнале "Рубеж" *40 (297), говорится, что к старшим принадлежат Александра Жернакова и Таисия Баженова - светила, которые уже исчезли с харбинского горизонта. Затем - Александра Паркау и Марианна Колосова , благополучно подвизающиеся тут. Предоставлю сначала слово интересным суждениям автора, хорошо знающего предмет разговора. "А.Жернакова и Т.Баженова не получили широкого признания благодаря отсутствию литературного органа, где они могли бы печататься. В Харбине давно назревала потребность в еженедельном литературном журнале, но многочисленные попытки долго не могли увенчаться успехом. Были журналы "Окно", под редакцией Алымова, "Архитектура и жизнь", "Даль", "Фиал", "Китеж" и др., но, выпустив два-три номера, все эти издания хирели и прекращались. Александра Жернакова, оригинальный силуэт которой - силуэт взрослой девочки в беленьких коротких платьицах с лентами, ничуть не соответствовал ее духовному облику, была чрезвычайно образованной женщиной, обладавшей редким даром рассказчицы, и передавала певучими беспритязательными стихами старинные преданья и легенды, которые удерживала в беспредельном количестве ее огромная память.

Таисия Баженова, наоборот, черпала свое вдохновенье из окружающей действительности, рисовала сценки из народного быта, картинки сибирской деревни, беженства и скитанья. Она и теперь, из Америки, присылает "Рубежу" заметки об американской жизни и холливудских нравах. Александра Паркау и Марианна Колосова вначале тоже сотрудничали в газетах, а затем их стихи, как и стихи последующих молодых поэтесс, объединил удержавшийся и получивший общее признанье литературный журнал "Рубеж". Обе поэтессы являются типичными и яркими представительницами эмигрантской поэзии, но между ними есть весьма существенное различие. А. Паркау любовно рисует безвозвратно ушедшее недавнее блестящее прошлое, невольно сопоставляя его с горьким настоящим. Мотивы мести, злобы и черного пессимизма парижских собратьев в ней отсутствуют. Есть, пожалуй, презренье, но больше грусти и жалости ко всему уходящему, страдающему, обиженному, вместе с примиряющей любовью к живым мелочам жизни и быта. Одна из ее любимых тем - осень: "Будем прятаться в платок пуховый, будем думать, будем вспоминать."

Марианна Колосова живей, страстней, напористей. Ее поэзия - поэзия женской боевой души, раненной в самых своих дорогих привязанностях революцией, жаждущей борьбы и лелеющей в мечтах третий клад Пушкинского Кочубея,- святую месть. И поэтому сборник ее стихов в темно-лиловой обложке, с крестом наверху, похож на молитвенник.

Среди ночных чуть слышных шорохов

Работаю тихонько я.

Пусть не выдумываю пороха,

Но порох - выдумал меня". Можно ли согласиться с некоторыми оценками, высказанными исследователями творчества этих харбинских поэтесс, в частности А.Паркау? Остановлюсь на одном частном примере. Да, поэтесса рисует прошлое. Но какое? - Прошлое - Великой России. Она сожалеет о потере этой России, потере этого прошлого величия своей страны, своей Родины - и в этих своих мотивах она глубоко патриотична. Как патриотичны и средневековые китайские поэты, скорбившие о завоевании своей страны полчищами варваров.

Это действительно трудно понять иностранцу, работающему со стихами Александры Паркау (и вообще со стихами эмигрантских поэтов), особенно если подходить к ним с позиции какого-то "громкокипящего времени торжества революции", мнимой всегдашней "правды" революции, с сугубо политическими, "классовыми" оценками,- подход, который, по моему скромному мнению, уже определенно изжил себя. Я думаю, что все-таки на первое место при анализе следует поставить художественность, саму ценность стиха (в чем Александре Паркау никак не откажешь) или отсутствие таковых. Вот почему нельзя согласиться с китайским профессором Дяо Шаохуа, который в своей, в целом интересной, статье посвящает поэтессе несколько довольно пренебрежительных строк (в связи с "Москвой Златоглавою"), определяя ее настроения как "глубокую тоску по барской [?-Г. М.] России, которую революция привела к гибели" (Дяо Шаохуа. Художественная литература русского зарубежья в городе Харбине за первые 20 лет (1905-1925гг.) // Россияне в Азии, 1996, *3, с. 72-73).

А братоубийственная гражданская война с бесчисленными жертвами продолжалась. В харбинской "Заре" был опубликован фельетон Н.А.Тэффи "Радуются". "Не все печально в нашей печальной беженской жизни,- говорилось в нем.- Нам часто предлагают и порадоваться. Например, разве можем мы не ликовать, прочтя о том, что при взятии "русскими" войсками какого-нибудь Бахмача или Лохмача "красные" потеряли до пятисот человек убитыми и ранеными. Не утешает ли нас известие о том, что торговые отношения между Европой и большевиками не налаживаются, что товаров советская Россия не получит и от голода и холода половина населения нашей родины обречена на смерть предстоящей зимой. Разве не радует нас статья под названием

"Добивание 18-ой армии"? 19-й, 23-й и 24-й полки - сдались в плен. Ну а остальные? Ведь не из трех полков состоит 18-я армия, которую на радость нашу "добивают". И еще есть разные радости: взрываются мосты, сжигаются фабрики, разрушаются железные дороги, топятся пароходы. Все это чудесно!

В самом тоне газетных сообщений мы слышим торжество и приглашение присоединиться к этому торжеству.

Наши русские войска так хорошо дрались, помогая польским войскам в борьбе с не нашими русскими войсками, т.е. с большевиками. И мы радовались. Теперь Польша намекает нашим войскам насчет выхода, и Савинков на торжественном банкете торжественно благодарит поляков. Казалось, следовало бы наоборот? Или он благодарит их по какому-нибудь-личному делу? Тогда почему же на торжественном банкете, а не приватно и не интимно? Очевидно, для России действительно очень выгодно умирать с двух сторон польского фронта. Присоединимся же к благодарности Савинкова и будем радоваться! Итак, будем радоваться. Нас так усердно приглашают к этому. Там наши Вани, и Яши, и Гриши, и Алешеньки убивают друг друга. За войну и революцию их убито больше двадцати пяти миллионов. Мил-ли-о-нов! Мы ведь этой цифры и представить не можем. Так какая-то серая тягучая, застывшая масса. Мелькают лица, другие. Вот летчик с испуганными честными глазами, сам бросившийся с аппарата, потому что не мог стрелять в своих. Вот худенький мальчик, убитый китайскими штыками в спину, и бледный офицер с нахмуренными бровями, шедший впереди красных войск, "потому что все равно - надо положить какой-нибудь конец", и безусый юноша, замерзший в ледяном походе. Лица, лица, кажется, без конца будет рисовать и память, и воображение, и все-таки никогда, никогда не представите вы себе и не поймете рассудком, что такое двадцать пять миллионов. Ну, что об этом думать! Будем радоваться. А там в советской России, я точно вижу и слышу их, как читают они свои газеты и радуются. Теперь уже недолго. Еще один напор, и треснет старая Европа по всем швам. Товарищ персидский шах уж обещал свою помощь. Теперь сразу же наладится новая жизнь. За последнее сражение убито около пятисот. Радуйтесь. Мудрые и сильные люди стоят на руле нашей политической жизни. Конечно, не о Ванях и Алешах будут они думать. Смешно! У них иные, высшие соображения и задачи. Одна беда: правители наши, когда они у власти, всегда "голубчики", а чуть сковырнулся, тотчас оказался либо дураком и пьяницей, либо пройдохой и взяточником. Но все равно. Сейчас они мудрые и сильные, и они радуются! Пять тысяч убитых! Семь - раненых! А у нас десять и восемь! Пусть радуются - это их дело. А мы слабые и ненужные - мы будем плакать. Это наше дело". Что к этому еще можно добавить?..

Ссылки: