Отношение Горького к революции 1917 года

Началась вторая русская революция . Но странное дело - на фоне русской интеллигенции, поголовно завороженной и восхищенной Февралем, Горький выделяется скепсисом и бурчанием. Все-таки он знал Россию лучше, чем большинство современников.

Революции и иные катаклизмы, как правило, восторженно приветствуются людьми с внутренней трещинкой, с надломом: их собственная трагедия резонирует с мировой, а постоянное беспокойство наконец разрешается общественной бурей. В России - в силу довольно скотских условий ее жизни - таких людей, как правило, много.

Но немногочисленные здоровые люди воспринимают революции так, как и следует: как серьезную опасность, крах миропорядка и угрозу для культуры. Отношение Горького к революции 1917 года показывает, что он в это время душевно гораздо здоровее и нормальнее, чем в 1905, когда он радовался московскому восстанию.

Впрочем, есть и еще одна причина: Россия была другая. Революция 1905 года была результатом колоссального общественного подъема, а революция 1917-го, о чем обычно забывают, - следствием небывалого упадка. Революцию 1905 года делали революционеры - пропагандисты, пролетарии, интеллигенты.

Революцию 1917 года в огромной степени делали обстоятельства - у нее не было своего движущего класса: Россия рухнула не в результате целенаправленных усилий кучки эмигрантов, называвших себя большевиками, а сама собой, ходом вещей. Революция пятого года была творческим усилием массы, - но то, что случилось в семнадцатом, строго говоря, никакой революцией не было вовсе. Не было и переворота. Было прогрессирующее безвластие, которое могло разрешиться либо узурпацией власти, либо захватом страны извне. В этих-то условиях и победили большевики - просто организовавшиеся первыми. Сам Горький увидел в происходящем только бунт примитива, бунт инстинкта - и заклеймил его раньше других в "Несвоевременных мыслях" .

"Ожидаю, что кто-нибудь из "реальных политиков" воскликнет с пренебрежением: "Чего вы хотите? Это - социальная революция! Нет,- в этом взрыве зоологических инстинктов я не вижу ярко выраженных элементов социальной революции. Это русский бунт без социалистов по духу, без участия социалистической психологии. А иные рабочие говорят и пишут мне: "Вам бы, товарищ, радоваться, пролетариат победил!"

Радоваться мне нечему, пролетариат ничего и никого не победил. Как сам он не был побежден, когда полицейский режим держал его за глотку, так и теперь, когда он держит за глотку буржуазию, - буржуазия еще не побеждена. Идеи не побеждают приемами физического насилия. Победители обычно - великодушны, - может быть, по причине усталости, - пролетариат не великодушен."

Февраль мог вызывать восторг разве что у насквозь политизированной - и уже потому мелочно-недальновидной интеллигенции вроде круга Зинаиды Гиппиус , либо у тех политзаключенных и ссыльных, кому он вернул свободу. Прочие отлично понимали, чем все кончится. В их числе был Горький - восторгов по поводу Февраля не испытавший и сердившийся, когда их при нем высказывали другие.

"В стране, щедро одаренной естественными богатствами и дарованиями, обнаружилась, как следствие ее духовной нищеты, полная анархия во всех областях культуры. Промышленность, техника - в зачаточном состоянии и вне прочной связи с наукой; наука - где-то на задворках, в темноте и под враждебным надзором чиновника; искусство, ограниченное, искаженное цензурой, оторвалось от общественности, погружено в поиски новых форм, утратив жизненное, волнующее и облагораживающее содержание.

Всюду, внутри и вне человека, опустошение, расшатанность, хаос и следы какого-то длительного мамаева побоища. И как бы горячо ни хотелось сказать слово доброго утешения, - правда суровой действительности не позволяет утешать, и нужно сказать со всею откровенностью: монархическая власть в своем стремлении духовно обезглавить Русь добилась почти полного успеха. Революция низвергла монархию, так! Но, может быть, это значит, что революция только вогнала накожную болезнь внутрь организма.

Отнюдь не следует думать, что революция духовно излечила или обогатила Россию. Этот народ должен много потрудиться для того, чтобы приобрести сознание своей личности, своего человеческого достоинства, этот народ должен быть прокален и очищен от рабства, вскормленного в нем, медленным огнем культуры . Опять культура? Да, снова культура. Я не знаю ничего иного, что может спасти нашу страну от гибели".

То, что давняя национальная болезнь оказалась загнана внутрь и победила впоследствии саму революцию, - угадано им совершенно точно. Но это понимал тогда, кажется, он один. Он и вообще был одинокий, трудный человек, потому так радовавшийся малейшему проявлению человечности, что на его собственную долю этих проявлений выпало мало. Отчасти в этом виновата его непрерывная, титаническая работа, отчасти - его любовь к абстрактному человечеству и раздражение по поводу конкретных людей.

Политическая же его позиция в 1917 году настолько расходилась с другими точками зрения, что он не мог выбрать себе ни одной подходящей трибуны и вынужден был создать ее сам. Так появилась газета "Новая жизнь" , первый номер которой вышел 1 мая 1917 года и об источниках финансирования которой сам Горький рассказывал так.

"Новая Жизнь" организована мною, на деньги, взятые заимообразно у Э.К. Груббе , в количестве 275 тысяч, из которых 50 тысяч уже уплачены кредитору, остальную сумму я мог бы уплатить давно уже, если бы знал, где живет Э.К. Груббе. Кроме этих денег, в газету вложена часть гонорара, полученного мною с "Нивы" за издание моих книг. Все эти деньги переданы мною А.Н. Тихонову , фактическому издателю "Новой Жизни". В займе, сделанном мною на организацию газеты, я не вижу ничего позорящего ее и считаю обвинения ее в продажности - полемической подлостью. Но, к сведению вашему, я скажу, что за время с 901-го по 917- й год через мои руки прошли сотни тысяч рублей на дело российской социал-демократической партии, из них мой личный заработок исчисляется десятками тысяч, а все остальное черпалось из карманов "буржуазии".

"Искра" издавалась на деньги Саввы Морозова , который, конечно, не в долг давал, а - жертвовал. Я мог бы назвать добрый десяток почтенных людей - "буржуев", - которые материально помогали росту с.-д. партии . Это прекрасно знает В.И. Ленин и другие старые работники партии. В деле "Новой Жизни" "пожертвования" нет, а есть только мой заем. Ваши клеветнические и грязные выходки против "Новой Жизни" позорят не ее, а только вас". Груббе - известный банкир, владелец банка "Груббе и Небо". Оба - и Груббе, и Небо - эмигрировали еще до октябрьского переворота. Так оправдываться Горькому пришлось потому, что уже в октябре 1917 года его недавние друзья, большевики, принялись упрекать его, что он играет на руку врагам рабочего класса и делает это явно небескорыстно. Впрочем, в его жизни таких "полемических подлостей" было более чем достаточно, он, кажется, уж и реагировать на них перестал - но тут не мог не укусить в ответ: сами-то вы на чьи деньги издавали вашу "Искру"? В "Новой жизни" Горький стал, современно говоря, колумнистом. Из этих колонок он составил потом две книги - "Несвоевременные мысли" и "Революция и культура".

В заметках весны и лета 1917 года он поздравляет русский народ с новообретенной свободой, но тут же ставит вопрос: готовы ли мы к ней? Почти вся его предоктябрьская публицистика - призыв к занятиям наукой и творчеством, к сохранению культуры и преодолению невежества; читать все это в разгар двоевластия было, кажется, довольно странно. Особенно же его настораживает начавшаяся в стране люстрация и публикация списков тайных сотрудников охранного отделения : их оказалось неожиданно, необъяснимо много.

"Это позорный обвинительный акт против нас, это один из признаков распада и гниения страны, признак грозный", - писал он.

Почти сразу же в "Несвоевременных мыслях" появилась крестьянская тема - Горький недружелюбно и подозрительно воспринимал крестьянство еще с босяцких времен, с первых печатных выступлений, видя в крестьянине только собственника, да вдобавок звероватого. Теперь к его услугам все новые факты бессмысленных зверств, и "Новая жизнь" неустанно их протоколирует.

"Вот недавно разграблены мужиками имения Худекова, Оболенского и целый ряд других имений. Мужики развезли по домам все, что имело ценность в их глазах, а библиотеки - сожгли, рояли изрубили топорами, картины - изорвали. Предметы науки, искусства, орудия культуры не имеют цены в глазах деревни - можно сомневаться, имеют ли они цену в глазах городской массы?".

Даже тот, кто терпеть не может Горького, должен признать, что основная черта его тогдашней публицистики - благородство. Он вступается за низложенных Романовых, над которыми гогочет пьяная толпа, вчера еще перед ними раболепствовавшая; он замечает также, что глумливый пасквиль о Романовых подписан еврейской фамилией - и тут же предрекает, что вину за мерзости русской революции обязательно перевалят на евреев, благо они делают для этого все возможное, демонстрируя поразительную бестактность и цинизм.

"Я считаю нужным, - по условиям времени, - указать, что нигде не требуется столько такта и морального чутья, как в отношении русского к еврею и еврея к явлениям русской жизни. Отнюдь не значит, что на Руси есть факты, которых не должен критически касаться татарин или еврей, но - обязательно помнить, что даже невольная ошибка, - не говоря уже о сознательной гадости, хотя бы она была сделана из искреннего желания угодить инстинктам улицы, - может быть истолкована во вред не только одному злому или глупому еврею, но - всему еврейству".

Публицистика Горького - уникальная хроника перерождения революции.

Идеалы, знамена, лозунги, под которыми боролись против самодержавия,- оказались попраны и забыты, как только рухнуло самодержавие. Нельзя сказать, что Горький мечтает о реставрации романовской России, - он все слишком хорошо помнил. Но то, что делается вокруг, заставляет его весьма критично отнестись к социал-демократам, которым он помогал деньгами и словом двадцать лет. Позднее сформировалась легенда о том, что именно в "Новой жизни" Каменев и Зиновьев выдали Временному правительству планы вооруженного восстания, назначенного по требованию Ленина на 25 октября. Это не так, и никакой публикации Каменева и Зиновьева в горьковской газете не было. Напротив, оба они - в особенности будущий хозяин Петрограда Зиновьев - относились к Горькому не лучшим образом, по крайней мере в 1917 году. "Новая жизнь" узнала о закрытом письме, которое Каменев и Зиновьев разослали в партийные комитеты, протестуя против авантюристического, как им казалось, ленинского плана захватить власть. Возможно, именно эту публикацию Зиновьев впоследствии не мог простить Горькому - у Ленина она вызвала бешенство, хотя о позиции Зиновьева он был отлично осведомлен.

В фильме 1938 года "Ленин в Октябре" - к этой роммовской дилогии мы вернемся - Ленин возмущается предательством Каменева и Зиновьева так громко, как будто дело происходит непосредственно во время сталинских процессов. Но до сталинских процессов оставалось 20 лет, и Каменев с Зиновьевым были прощены. Более того - в кулуарах второго Всероссийского съезда советов , происходившего в Смольном, Каменев будто бы сказал: "Сделали глупость, взяли власть - теперь надо формировать кабинет". Так что никакого предательства не было, было несогласие, о котором горьковская газета доложила - вероятно, в надежде предотвратить кровопролитие.

Но переворот 25 октября был и так почти бескровным - кровь полилась позже, с красного террора, с Гражданской войны. Одной из первых жертв этого террора стала свободная пресса "Новая жизнь" была закрыта 29 июля 1918 года, а "Несвоевременные мысли" не печатались в России семьдесят лет. Но сегодня это одно из тех сочинений Горького, которые спасают его репутацию и обеспечивают бессмертие.

Ссылки: