Горький сближается с Ходасевичем, осознание этического краха человека

Интересно, кстати, его сближение с Ходасевичем - его симпатии и антипатии позволяют поразительно точно понять его собственное состояние; умел он выбирать спутников по себе, ничего не скажешь. В девятисотые - сближение с Чеховым, Андреевым и Буниным, после революции - с Блоком, после эмиграции - с Ходасевичем.

В Ходасевиче не было блоковского романтизма, блоковского упоения гибелью: это, как говорит у Толстого француз о князе Андрее, "субъект нервный и желчный", и Шкловский - сам не подарок - не зря писал, что у Ходасевича "муравьиный спирт вместо крови". Вот уж у кого не было иллюзий - правда, в отношении других; сам он в воспоминаниях, составивших книги "Некрополь" и "Белый коридор", всегда умнее, дальновиднее и благороднее современников, даже тех, которых любит.

Ходасевич в самом деле исключительно умен и желчен - за что после разрыва получил от Горького такую же язвительную характеристику: всю жизнь, мол, проходил с крошечным дорожным несессером, делая вид, что это чемодан. Может быть, масштаб дарования Ходасевича в самом деле был не таков, чтобы автору сходили с рук столь резкие оценки и ядовитые суждения, но даже если бы он не был крупным поэтом, писавшим стихи высокого классического строя о свихнувшейся русской реальности и европейской послевоенной ночи, его ум и прозорливость вне сомнений;

Ходасевич - лучший мемуарист и критик русской эмиграции. Трагическое разочарование, ужас всеобщей разобщенности, смертельно оскорбленная надежда - вот его темы; ужас перед расчеловечиванием мира, перед утратой того единственного, ради чего стоит терпеть человечество вообще, - вот доминанта его лирики, и Горький в 1922 году ощущает мир и себя примерно так же. Он нуждался в это время в спокойном и умном собеседнике, который помог бы ему с предельной четкостью сформулировать новую жизненную философию после петроградского хаоса; и скоро Горький эту философию формулирует - она сводится к роковой этической недостаточности человека, к необходимости его пересоздать.

Если начал он с восторгов в адрес человеческой природы, если продолжил мечтой о том, что человек должен теперь заново создать Бога, - то в двадцатые годы, в эмиграции, пришел к синтезу: прежний человек доказал свое этическое банкротство .

Пора создать нового, и на кого здесь опираться - пока неясно. Сначала надо с небывалой силой описать уродство и мерзость прежнего мира; и книга "Заметки из дневника. Воспоминания" вся полна описанием жутких картин человеческого безумия. Горький словно решился, как и предупреждал в предисловии, выбросить из головы все, что отягощает его память наиболее мучительно и настойчиво; и книга получилась страшная - ни до, ни после он не писал так кратко и сильно. Пафосом своим она напоминает стихи Ходасевича тех же времен - "Мне невозможно быть собой, мне хочется сойти с ума". Или: "Счастлив, кто падает вниз головой: мир для него хоть на миг, но иной". Это не значит, что в мире, изображенном Горьким, нет места человечности. Есть - но участь ее плачевна, а главное, она никого не спасет.

Ссылки: