Горький после смерти

После смерти он был канонизирован окончательно - похоронен в Кремлевской стене, внедрен в школьную программу, провозглашен величайшим из когда- либо живших в России писателей, творцом нового и лучшего из возможных художественного метода. Все это мало способствовало его серьезному изучению, адекватной интерпретации и читательской любви. Правда, изучение "Самгина" оставалось одной из немногих возможностей серьезно разговаривать о русской интеллигенции и вообще о предреволюционных умонастроениях.

После перестройки, когда подпочвенные силы общества вырвались наружу, по выражению Льва Аннинского , с той же стремительностью и властностью, как в 1917 году, - отношение к нему повернулось на 180 градусов: его стали провозглашать певцом угнетения, сатрапом и чуть ли не маразматиком.

Лишь на рубеже веков стало ясно , что в России в очередной раз победила не свобода, а новая, более изощренная форма угнетения; что борьба против тирании была на деле борьбой за торжество энтропии. Эта-то энтропия и стала сводить счеты с Горьким, очерняя идею революции как таковую, утверждая, что любая мечта о переустройстве общества приводит к катастрофе и большой крови, что человеку не нужно работать над собой и делать из себя сверхчеловека, а нужно как можно больше потреблять и как можно меньше при этом думать. Это разложение под видом свободы окончательно, казалось, похоронит и скомпрометирует горьковскую мечту о новых людях - бесстрашных, свободных, обладающих нечеловеческими интеллектуальными и физическими возможностями. Но тут как раз выяснилось, что энтропия не менее убийственна, чем революция. Во многих отношениях она еще хуже - у революции есть хотя бы свои идеалисты, свои святые, а у распада и деградации их нет.

Больше того: оказалось, что отказ от идеалов ведет не к мирному буржуазному существованию, а к стремительному скатыванию в пещерные времена. Нефтяная стабильность никого не обманывает - одичание идет полным ходом. Возвращение средневекового церковного догматизма, триумф невежества и лени оказываются немногим лучше сталинизма - правда, сажают меньше, но это дело поправимое, стабильность террору не помеха. Слова "Жить стало лучше, жить стало веселее" сказал именно Сталин, и именно в 1937 году. Тоже стабильность была.

Тут-то и оказывается, что Горький - обделенный вкусом, неразборчивый в дружбах, тщеславный, часто ошибавшийся, склонный к самолюбованию и вранью при всем своем облике Буревестника и правдолюбца - мечтал о том, без чего человечество не сможет существовать: о новом типе человека , сочетающего силу и культуру, гуманность и решимость, волю и сострадание. И если его сочинения не могут подарить нам убедительный тип этого человека, то уж о том, какими не надо быть, они расскажут достаточно. Ведь он обличал ту самую русскую жизнь, которую мы сегодня обожествляем под именем "национальной матрицы". Ведь он выступал против того, что мы сегодня считаем своей национальной спецификой. Ведь он учил не мириться, не соглашаться, не останавливаться - словом, вылезать из того болота, которое сегодня, после многих лет бурь и путаницы, выглядит таким уютным.

То, что личный путь Горького привел в тупик, - ровно ничего не доказывает. Лишь многочисленные Самгины могут радоваться его жизненной катастрофе, повторяя прекрасные слова Ужа: "Летай иль ползай, конец известен". Если пытаться летать - можно двадцать раз рухнуть в море, а на двадцать первый полететь. Но если всю жизнь ползать, ни до чего хорошего уж точно не доползешь.

Именно поэтому сегодня, на очередном переломе русского исторического пути, стоит помнить, читать и перечитывать странного, неровного и сильного писателя Максима Горького.

Хватит спрашивать себя, был ли Горький. Он - был.

Ссылки: