Головин И.Н.: ополченецы под Вязьмой

Из книги о Головине  

Наконец вошли в деревню Молочная юго-западнее Вязьмы и остановились за околицей на пологом травянистом склоне. "Здесь стоять будем, - объявили нам. - Ждите команды". Мы, уже привычные к жизни под открытым небом, быстро освоили склон, устроили каждый свое место, где положили вешмешок, притащили сена, чтобы мягче и суше было спать. Нас поставили копать противотанковый ров. Два метра ширины, "с головой" глубины. Дали задание отрыть за две недели.

Началась регулярная жизнь. Утром в четыре часа подъем - копать. В одиннадцать вечера отбой - спать. Копали в две бригады. Одна копает, вторая отдыхает, по полчаса. Винтовка и котелки здесь же рядом. У каждого своя, облюбованная и приведенная в лучший вид лопата. В восемь утра завтрак. Всегда с нетерпением ждем, когда на верхней кромке рва появятся дежурные с ведрами. Тогда втыкали лопаты в землю - и за котелками с кружками. В семь часов регулярно чуть севернее нас и подчас над головами летят наши "девятки" - три потри - бомбардировщиков на запад в район Смоленска. Возвращаются часа через полтора. Когда все десять, когда меньше, но всегда строем, по три, а когда не хватает, то неполными звеньями, но не врассыпную. Никогда мы не видели воздушных боев. Днем ли, ночью ли на Вязьму налегали фашистские бомбардировщики. Северо-восточнее был сильный дым и взрывы, ночью зарево. Нас не обстреливали. Наш ров тянулся с севера на юг. Вскоре рядом стали рыть другой ров трудфронтовцы - парни и девушки. Выходили они позднее нас, но работали без наших получасовых смен. Откуда у них силы брались? Многие работали босыми. Серьезные. Шуток не было. Держались в стороне, с нами не общались, хотя некоторые наши солдаты с девушками пытались заигрывать. Там севернее проходила основная дорога Вязьма-Смоленск, но мимо нас начали проходить санитарные машины - фургоны с красным крестом. В низине машины вязли. Их с криками и ревом моторов вытаскивали. Проходили пушки и увязли. На спуске стояла изба. Ее разобрали по бревнышку и гатили самое тонкое место. Прошли. Приходили слухи, что мы в третьем эшелоне, а даже во втором жарко, много убитых и раненых, что под Смоленском очень тяжелые бои, что севернее нас студенты из Москвы строят бетонные укрепления. Блиндажи и доты со стальными балками, толстым бетоном сверху.

Нам велели откапывать землянки, делать перекрытия в два наката. Землянки с проходом и нарами, не наверху, а ложе человек на пятнадцать повыше, чем проход. Перекрытия - бревна, затем слой земли, затем еще раз бревна, еще слой земли и сверху дерн. Вход - ступеньками вниз, над ступеньками земляная крыша вроде крылечка. Утром назначали наряды. Мне досталось дежурить сутки у пушки. Та же французская пушка - бутафория, но дежурить по всем правилам. Один дежурит, второй поддежуривает, третий спит. Пока я дежурю, думаю о способах обнаружения самолетов ночью. Вижу, что вдоль шоссе Смоленск-Вязьма прожекторы шарят по небу, а все впустую, редко когда что-то поймают, и тогда начинают бить зенитки. Вычисляю в уме инфракрасное излучение от выхлопов моторов. Когда поддежуриваю, на бумаге карандашом вычисляю. Получается, что зеркалами в полметра диаметром с термопарами в фокусе можно нащупать самолет с расстояния в несколько километров. Пишу письмо в Генштаб. Даю свой адрес: полевая почта такая-то. В подсознании мечта: прочтут, одобрят, вызовут. Быстро разработаю, скоро применим. А ночью на дежурстве скучно. Когда оба мои напарника спят, а мне надо бодрствовать, нарушаю устав - жую черный сухарь НЗ. К концу дежурства съел два с половиной сухаря - половину НЗ, если не считать сахара и брикета каши. Днем объявляют, что в лесу немецкий десант, надо идти прочесывать лес. Построили. Спросили, кто не вполне здоров, выступите на шаг вперед. Выступили двое. Один боец и я. Боец сказал, что температура повышена, я - что нога болит. Оставили. Все остальные ушли. Было противно сознание своей неполноценности и то, что не проявил достоинства. Ведь, наверное, выдержал бы. А так было жалобно и негероично. Пришли поздно вечером, никого не встретили.

Объявили о наборе желающих в истребители танков. Костромин и Никитин записались, но вроде никаких особых учений у них не было. Повели нас всех на картофельное поле. Велели надеть противогазы и в противогазах ползти через поле. Было душно и трудно. Командир взвода, шумный и злой, ругал, что я плохо прижимаюсь к земле. Начал показывать сам, как надо ползти. Он был в боях на финском фронте , изведал фунт лиха и с ожесточением говорил: "Как попадешь под огонь, не будешь стесняться, что вымазался в пыли, а будешь к земле прижиматься, как к матери". Все это показывал жестами и ползанием по траве. Я молчал, ничего не говорил. Это ожесточало его. Но повторить ползанье за ним почему-то не потребовал. Стали флажками переговариваться на расстоянии метров по триста, потом и морзянку в исполнении ключом по проводам тренировали. Но все эти отвлечения ненадолго, основное - копать ров.

Изнурение нарастало. Б. начал поднывать, что его отцу в плену у австрийцев было легче. Что же это? Свои даже спать не дают. Я его стращал, ясно представляя, что ежели к немцам в плен попадешь, то будет совсем худо. Здесь свои. Свои кормят. Своим мы нужны как солдаты. А немцам будем нужны только как рабочий скот. Ясно представлялось, что немцы с пленными будут беспощадны. Но Б. это как будто не убеждало. Обратился к политруку, что все мы замучены, выбиваемся из сил. Тот ответил, что с копанием рва отстаем от срока. За нашими силами он следит и видит, что еще можем тянуть. Но все же после моего обращения прибавили час сна, тем более что ночи в конце августа стали заметно длиннее. Так что теперь спали по шесть часов. Ночью вдруг впервые пошел дождь. Всех нас завели в деревенскую школу. Заполнили весь пол. Спали дольше. Но спать было противно, не то, что на лугу. Около лица чьи-то башмаки. Доски пола жесткие. Пол грязный. Наутро и помыться негде. Погода снова прояснилась, продолжали жизнь на склоне на своих местах.

Утром Кузьмин построил весь взвод управления с винтовками, вещевыми мешками. Велел из мешков вынуть вещи и НЗ, положить поверх всего. У большинства НЗ был в полном комплекте. У меня - меньше всех.

- Головин, где ваши сухари?

- Съел ночью в наряде у орудия.

- Назначаю вам три наряда вне очереди. Это наказание в корне изменило мою судьбу, сделав пребывание в ополчении более осмысленным, и, возможно, оказалось решающим событием, сохранившим мне жизнь. Игру судьбы не предусмотришь! Первый наряд - на эстафетную связь между батареей и промежуточным пунктом у разбитой автомашины на пути к штабу полка. Это первые сутки. Я выбежал утром с письмом с батареи и побежал трусцой по указанной дороге. Километрах в двух нашел остатки машины и около них скучающего связного. Отдал письмо и остался бродить.

Солнце светило ярко. Стояла безмятежная тишина. Ни души. Я забрался в кабину, стоявшую прямо на земле без колес. Сидение мягкое, но лучше сесть или разлечься под сосенкой на песке. Какое это блаженство! Ты делаешь, что хочешь. Нет над тобой ни Кузьмина, ни взводного. Вместо принудительного копания рва ты отдыхаешь в тени. Вечером с батареи прибежал еще один связной со срочным письмом в штаб полка.

Я пошел по указанной мне устно дороге. Смеркалось. Начался дождь. В потемках с трудом нашел штаб, разместившийся в палатках в лесу. Там кто-то взял у меня письмо. Спросил, ел ли я, а я ничего с утра не ел. Где-то нашел котелок стылой каши. Когда я съел, велел мне устраиваться на ночь. А дождь все шел. Где же спать? "А вон шалаши связных", - показал мне штабной. Я пошел к шалашам. Полно людей до входа. В одном шалаше нашел свободное место и опустился на колени. Попал коленями в воду. Нащупал место посуше. Кого-то потеснил, тот заворчал спросонья. Я попытался лечь и уложил рядом свою винтовку. Но быстро начал промокать. Шалаш из березовых веток протекал. Я выбрался наружу и стал бродить вокруг. Дождь перестал, но была кромешная тьма. "Ты что тут бродишь? - вдруг спросил меня тот самый штабной, что взял письмо и накормил кашей. - Пойдем к полковому знамени. Постоишь у него в карауле". Пошли. В полной темноте подошли к знамени. Штабной кому-то сказал: "Иди, отдыхай". А мою руку взял и дотронулся ею до древка знамени: "Чувствуешь, это знамя полка. Жизнью отвечаешь за сохранность знамени. Стой здесь. Только я могу привести тебе на смену другого. Если кто другой подойдет, кричи, стреляй, к знамени не подпускай". Я остался в полном мраке - ни силуэтов деревьев на фоне неба, ничего не было видно, хоть глаз выколи, как говорится. Долго ли я стоял с намокшей пилоткой, с постепенно промокающим ватником с винтовкой, вещмешком, котелком поверх него, противогазом, саперной лопаткой, двумя гранатами- лимонками на поясе, не знаю, но начало светать. Наконец пришел штабной со сменой, знамя вынули из подставки и куда-то унесли. Началось движение, появились автомашины и мне велели вместе с другими грузить штабное имущество на машину. Затем мы - человек пять - сели в кузов и куда-то поехали. Судя по солнцу, ехали на юг.

Над нами разыгрался воздушный бой. На восток летел бомбардировщик, с востока появились два истребителя. Несколько минут атаки, пулеметной стрельбы в небо, и из бомбардировщика повалил дым. Из него выбросился человек и повис на раскрывшемся парашюте. Бомбардировщик пошел в землю, врезался где-то справа от дороги в лес, и в месте падения раздался взрыв и поднялся столб дыма. Истре- бители вились вокруг парашютиста и стрекотали пулеметами. Затем они улетели на запад. Чей был бомбардировщик, чьи истребители, живым ли остался парашютист, никто из нас не понимал. Мы продолжали без остановки движение.

Ночь на каком-то сеновале. Днем опять движение на машинах. Нас везли. Нашей воли и активности - никакой. Въехали в бедную, черную от намокших деревянных крыш и бревен деревню. Вокруг унылое поле с редкими деревьями. Название деревни - Пустынка. На запад за полем -лес. На восток за нами -тоже лес. На север за бугром с несколькими деревьями ничего не видно. С юга деревья загораживает лес. Мы остановились около сдвоенной избы. В избах уже расположился штаб полка. В правую избу было внесено полковое знамя, и около него стоял часовой. Перед ним расставили столы для работников штаба. За печкой за загородкой располагался начальник штаба майор Звягин. В левой избе расположился командир полка, грубый неразвитый человек. Еще сказывалось предвоенное опустошение офицерских кадров, и полком командовал человек с двумя кубиками (как тогда называли) в петлицах. Именно не с двумя шпалами, а с двумя кубиками. По моим представлениям, это равноценно лейтенанту. Начальник же штаба был с одной шпалой. Правее правой стояла третья изба, в которой оставались жить хозяева- крестьяне, располагалось место ночного дежурного по полку. За печкой настлали большой сенник, на котором спали человек шесть работников штаба. Нас, связных, направили во двор за двумя главными избами штаба, на сеновал. Здесь мы, трое незнакомых друге другом связных, с комфортом переспали ночь.

Ссылки: