Саша Гинзбург (Галич) в семье родителей, сборник стихов "Мальчики и девочки"

В Москве студийцы провели все лето - репетировали пьесу "Бессмертный". И осенью 42-го с тремя спектаклями - "Бессмертный", "Парень из нашего города" и "Ночь ошибок" - выехали в Мурманск и в Полярный, правда без Саши Гинзбурга. Какие-то инстанции вычеркнули его из списка имеющих право выезжать в закрытые регионы - якобы из-за наличия родственников за границей . Саша тяжело переживал отказ, да и для всего театра это был ощутимый удар. Все сочувствовали Саше, но поделать ничего не могли. Однако, когда в следующий раз театр собрался ехать на Западный фронт, Плучек с Арбузовым добились Сашиного возвращения, и он поехал туда уже вместе со всем коллективом. На фронте ему не раз приходилось выступать в санитарных поездах, где были специальные "кригеровские" вагоны для тяжелораненых солдат, перед которыми он исполнял тут же сочиненные частушки. Сашина семья тем временем продолжала находиться в Ташкенте , и он время от времени туда приезжал. Осенью 1942 года к ним пришел 17-летний студент Московского архитектурного института Сергей Хмельницкий . Институт тогда находился в эвакуации в Ташкенте, и мама Сергея прислала ему из Москвы письмо, где говорила, что в случае крайней нужды он может пойти к ее старым знакомым по фамилии Гинзбург. "Раз в день я получал в студенческой столовой миску затирухи - смесь муки и воды. <...> Это меню я разнообразил джидой - мучнистыми ягодами с жесткой кожицей и косточкой, как у финика. <...> Когда вид затирухи и джиды стал мне окончательно невыносим, я пошел к Гинзбургам. И попал в мир, почти невероятный по тому времени и месту. Чета Гинзбургов занимала половину большого особняка. И были они пожилыми, лет эдак пятидесяти. Их дом был как волшебный остров среди враждебного и опасного моря: обильная, отборная еда, напитки, чистый сортир, просторные и хорошо обставленные комнаты. Все как бы из недалекого, но безвозвратного прошлого. А за большим столом, застланным белой скатертью, сидели знаменитые люди - литераторы, режиссеры, актеры. Я запомнил толстого режиссера Лукова , творца фильма "Большая жизнь", и Алексея Толстого ,- он недавно сказал по ташкентскому радио, что счастье, которое человечество безуспешно искало тысячи лет, наконец найдено и надежно хранится в ЦК партии. Хозяева были со знаменитостями почтительны, но не лебезили. Знали себе цену. Они, видать, и прежде были хлебосольными, и теперь могли себе позволить пиры во время чумы: товарищ Гинзбург занимал какой-то высокий пост в системе снабжения населения, супруга была в его кадрах. Как-то она, смеясь, рассказала, как недовольный ею проситель пригрозил, что пожалуется ее начальнику, и скис, услышав, что начальник - ее муж. Кроме супругов в доме имелась еще очень красивая молодая женщина с ребенком лет двух. Отношение к ней было сдержанное. Это были, как я понял, жена и дитя отсутствующего сына Саши" [ 98 ]. Эта последняя информация не соответствует действительности, поскольку Сашин ребенок появился на свет только в мае 1943-го. Соответственно, эта женщина с ребенком не имеет к Саше никакого отношения. Как рассказала впоследствии Алене Архангельской ее мама Валентина, эту женщину с ребенком звали Алла, и была она женой одного корреспондента - Сашиного приятеля. Поскольку в Ташкенте ей было негде жить, Саша попросил своих родителей приютить ее у себя дома [ 99 ]. Но продолжим цитату из воспоминаний С. Хмельницкого: "Хоть и отсутствующий, этот сын Саша как бы постоянно незримо присутствовал. О нем охотно и с гордостью рассказывали, его успехами восхищались. <...> Мне наизусть читались стихи сына Саши. Некоторые я, представьте себе, запомнил навсегда. Например, вот такие: "Я влюблен в шофершу нежно, робко. / Ей в подарок от меня коробка. / А в коробке той лежит манто вам / И стихи поэта Лермонтова. / По заборам я, голуба, лазаю, / Чтоб увидеть Вас, голубоглазую." <...> Время от времени давалось понять, что Саша вот-вот приедет. И он в самом деле приехал, появился в родительском доме в конце 1942 или в начале 1943 года. <...> Это был высокий молодой человек, в меру упитанный и необычно для того времени выхоленный, с небольшими залысинами. Со мной он поговорил раза два или три о чем-то необязательном, приветливо и со слабо скрытым высокомерием. Терпеливо выслушал мои стихи про Врубеля и Рериха и высказал что-то сурово-патриотическое,- дескать, такое время, и как же я могу. Стихи и правда были так себе. И худо одетый мальчишка, сын знакомых его родителей, допущенный к их богатому столу, нисколько его не интересовал. У него, несомненно, были свои проблемы". В действительности же процитированное Хмельницким стихотворение никакого отношения к Галичу не имело. Руфь Тамарина свидетельствует: "знаю доподлинно, что пародию на нее [на шутливую песенку Михаила Светлова "За зеленым забориком / ты не можешь уснуть".-М.А. ] написал кто-то из первых выпускников Литинститута - то ли Ян Сашин, то ли Саша Раскин, пародия называлась "Шоферша", посвящалась Нине Бать, студентке. Хотя она была старше курсом и пятью годами - тоже, мы с ней подружились и дружим по сей день, несмотря на то что нас разделяют границы и расстояния - она уже много лет живет в Риге." [ 100 ] К тому же текст песни имеет множество вариантов, один из которых, вероятно, и стал известен Саше Гинзбургу в начале 40-х годов. А в ноябре 1942-го вышел уже его собственный поэтический сборник "Мальчики и девочки" [ 101 ]. Скорее это был даже не сборник, а тоненькая брошюрка, отпечатанная на двенадцати листках папиросной бумаги. Туда вошло восемь стихотворений. Причем эту брошюрку, если верить мемуарам Андрея Гончарова, окончившего в 1941 году ГИТИС и ушедшего добровольцем на фронт, а после ранения ставшего режиссером фронтового театра ВТО, Саша издал за свой счет: "Денег нет. Есть нечего. Холод. Голод. Но мы, будущая 5-я фронтовая театральная бригада , все равно начинаем. Транспорт не ходит, и мы частенько остаемся ночевать в тире неподалеку от ГИТИСа. А иногда ходим в дом *17 по Большой Бронной [ 102 ] и остаемся на ночь у моего друга Саши Галича. Там и сейчас живет его брат. <...> В Сашиной квартире бывали самые разные люди, но дело неизменно кончалось тем, что Галич читал свои стихи или садился за рояль: "И если горнист заиграет побе-е-еду? / Не жди, дорогая, не жди, дорогая, меня." Он хорошо играл на рояле и пел эти печальные слова. В те холодные, страшные и вместе с тем счастливые дни Саша Галич издал на свои деньги сборник стихов, посвященных эстетике страдания. Никогда не бывший на фронте, он очень трудно переживал войну" [ 103 ]. На титульном листе сборника "Мальчики и девочки" стояла виза Главного управления репертуарного контроля (ГУРК) Комитета по делам искусств . О тематике этого сборника можно составить представление уже по одним названиям включенных в него стихотворений: "Куклы и солдаты", "Колыбельная", "Когда мы вернемся домой", "Вечером, после войны", "Не волнуйтесь, мамы.", "Путем войны", "Если ты остался?", "Мужество". Стихи эти ничего особенного собой не представляют - слишком сильна в них вторичность стиля, да и содержание в целом банальное. Правда, встречаются и отдельные удачи: "Мы верим - за мглою ада / Есть неба большого синь / Родная моя! Не надо! / Не мучай и не проси! / Молчи, / не томи, не сетуй! / Уймись, не сходи с ума! / Когда-нибудь нас к ответу / Судьба призовет сама. / И все, что рвалось на части, / Казалось последним днем, / Все горести, все напасти / Мы самым обычным счастьем / С улыбкой назовем!" Не исключено, что именно стихи из этого, тогда еще не изданного, сборника Саша читал Анне Ахматовой , которая тогда тоже находилась в эвакуации в Ташкенте. Об этом говорит дневниковая запись Лидии Чуковской за 1 апреля 1942 года: "Вчера вечером я пошла к NN [ 104 ]. У двери я услышала чтение стихов - мужской голос - и подождала немного. Оказалось, это читает Саша Гинзбург, актер, поэт и музыкант, друг Плучека и Штока. Стихи "способные". На грани между Уткинско-Луговской линией, Багрицким и какой-то собственной лирической волной. NN., как всегда, была чрезвычайно снисходительна. Послушав мальчика, она выгнала нас с Исидором Владимировичем [Штоком] и стала читать ему поэму" [ 105 ]. Чуковская отметила элементы влияния поэзии Луговского на поэтическое творчество Саши Гинзбурга, и это вполне возможно, так как знакомы они были еще с середины 1930-х годов - в "Генеральной репетиции" Галич напишет, что после смерти Багрицкого "перебывал в кружках Сельвинского, Луговского, Светлова". Однако в дружбу их отношения перерастут лишь четырнадцать лет спустя. В одном из поэтических сборников Луговского сказано, что с Галичем "Луговской близко подружился летом 1956 г. в Переделкине; Галич был одним из первых слушателей многих поэм, вошедших в окончательный вариант "Середины века"; Луговской очень доверял вкусу и мнению Галича, считался с его советами, использовал в "Дербенте" его впечатления, связанные с Северным Кавказом" [ 106 ]. Близкая дружба Галича с Луговским продлится всего один год - 5 июня 1957-го Луговского не станет. Поэму "Середина века" он писал до конца своих дней, а работать над ней начал еще в 1942 году - возможно, в ту пору он также продолжал общаться с Сашей Гинзбургом.

Ссылки: