Истоки авторских песен Галича

Если говорить об истоках авторских песен Галича, то следует заметить, что все главные темы в них были уже так или иначе заявлены в его пьесах, сценариях и даже - как ни странно - в комсомольских стихах и песнях к кинофильмам, тем более что Галичу пригодился имевшийся у него опыт стихосложения. Более того, можно утверждать, что, не будь Галича-драматурга и Галича - автора бравурных советских песен и стихов, мы не знали бы Галича-барда и диссидента. Кстати, и сам он говорил об этом вполне открыто: "Для меня работа в жанре песни - та работа, обсуждением которой мы сейчас занимаемся,- это есть прежде всего продолжение моей профессиональной литературной, писательской деятельности" [ 345 ].

Прямыми предшественниками авторских песен Галича действительно являются его драматургические произведения. Вспомним для начала, что первые же три его детские пьесы ("Северная сказка", "Улица мальчиков" и "Я умею делать чудеса") были запрещены цензурой. Такая же судьба постигла и подлинно трагическую "Матросскую тишину" (1946), в которой присутствует и тема репрессий, и еврейская тематика, и проблема "отцов и детей" - то есть все то, что будет в полной мере развито Галичем в его авторских песнях. С другой стороны, скажем, в пьесе "Вас вызывает Таймыр" при всей ее внешней "несерьезности" присутствуют многочисленные иронические реплики как со стороны авторов, так и от лица персонажей, в чем проглядывают истоки сатирических песен Галича. А кроме того, во многие его пьесы входят обширные стихотворные фрагменты, которые произносятся от лица либо автора, либо персонажей, и в них также можно отчетливо проследить преемственность с будущим песенно-поэтическим творчеством. Например, пьеса "Начало пути" ("Походный марш"), написанная еще в 1946 году, вскоре после "Матросской тишины", уже свидетельствует о достаточной зрелости поэтического дарования ее автора и содержит целый ряд параллелей с будущими галичевскими песнями. Выше мы уже отмечали несколько таких перекличек. Коснемся еще некоторых. В эпизоде, где паренек (Илья), девушка (Варя) и боец (Глеб) собираются бежать из фашистского плена, первый произносит такие слова: "В эту ночь, в этот город, в родные края, / Мы должны, мы обязаны с вами пробиться!" А в 1970 году Галич напишет поэму "Кадиш", в которой речь пойдет о Польше, оккупированной фашистами, и там будет представлена аналогичная мысль, выраженная вдобавок тем же стихотворным размером: "?Но дождем, но травою, но ветром, но пеплом / Мы вернемся, вернемся в родную Варшаву!" В другом монологе Ильи наблюдается еще одна перекличка с поэмой "Кадиш". Илья обращается к Глебу с такими словами: "Встанет солнце над миром - посмейте унять! / Если ж новая нечисть поднимется тучей - / Ты оружие выбей из лапы паучьей, / Ты не дай им оружие снова поднять!" И характеристика нечисть, и эпитет паучий встретятся в "Кадише" при описании фашистской свастики на территории оккупированной Польши: "В черной чертовне паучьих знаков, / Ныне и навеки - "юденфрай"!" Пьеса "Ходоки", а также сценарии "Степное солнце" и "Гость с Кубани", хотя и написанные с "советских" позиций, в полной мере демонстрируют знание автором фольклора и умение мастерски воспроизводить его в поэтической (в том числе частушечной) форме. Вот, например, обширный монолог, которым начинается вступление к первому действию "Ходоков". Формально его произносит строитель Кузьма Башашкин, но в этом монологе явственно слышится авторский голос. Более того, перед нами сразу же предстает поэт с крепко сбитым, отточенным стихом, очень напоминающим "изощренный" стиль авторских песен Галича: "Прямо с хода, с первым словом / Так вот сразу и начнем! / Дело было под Ростовом!.. / Нет, поближе, под Орлом!.. / Нет, подальше / Впрочем, можно / В спешке спутать широту, / Впопыхах, неосторожно, / Долготу назвать не ту, / Перепутать - что там с краю, / Где там лес, а где - поля. / Но одно я твердо знаю, / Место действия - родная / Наша русская земля! / Край счастливый, край советский, / Полный силы молодой. / А какой он там - зарецкий, / Приозерный, луговой, / Разберемся! / Что чиниться?! / Нам идти - к плечу плечо. / Это все, как говорится, / Только присказка еще! / Сказка - дальше? / Нет, не сказка! / Сказка - ложь, а это - быль. / Вез меня дорогой тряской / Легковой автомобиль. / И бежала путь-дорога / Мимо пастбища и лога, / Мимо елей и столбов, / Мимо яблонь и хлебов. / И сосед, косясь с опаской / На клубящуюся пыль, / Рассказал мне эту сказку? / Тьфу ты, черт! / Не сказку - быль. / Председателю колхоза / Из Москвы письмо пришло? / Дальше мне нужна бы проза, / Дальше в рифму - тяжело. / Или вовсе - речи вместо / Вспыхнут пусть прожектора, / Дрогнет занавес? / Маэстро! / Дайте музыку - пора!" [ 346 ] Стихотворный размер этого текста будет перенесен Галичем в его поэму начала 70-х годов "Вечерние прогулки". И не только сам размер, но и некоторые любопытные поэтические приемы. Например, инверсия, встречающаяся в словосочетании "речи вместо", в "Вечерних прогулках" будет использована в таком контексте: "И опять, оркестра вместо, / Работяга говорит". Кстати говоря, и в пьесе "Ходоки" весь этот стихотворный монолог также произносится от лица "работяги". Концовка монолога: "Дрогнет занавес? Маэстро! / Дайте музыку - пора!" - в поэме будет представлена так: "Эй, начальство! Света брызни! / Дай поярче колорит!.." А строки "Это всё, как говорится, / Только присказка еще!" в "Вечерних прогулках" лишь слегка видоизменятся: "Это всё была петрушка, / А теперь пойдет рассказ!" И уж совсем "в духе Галича" написан его сатирический водевиль "Сто лет назад" по мотивам пьесы Ф.А.Кони "Петербургские квартиры". Ранее мы уже приводили ироническое "Предисловие в стихах". Однако еще больше сходств наблюдается в стихотворных фрагментах, которые встречаются внутри текста пьесы. Вот, например, персонаж по имени Петр Присыпочка ("человек без определенных занятий") произносит саморазоблачительный монолог и читает не менее саморазоблачительное стихотворение, посвященное себе любимому:

ПРИСЫПОЧКА. Мне-бы только деньги, а уж с деньгами я, Иван Ильич, чего хочешь открою! И вот-с, вообразите, за все это благодарное потомство ставит Петру Петровичу Присыпочке при жизни памятник! Вот-с!

КУТИЛИН. Непременно при жизни?

ПРИСЫПОЧКА. Непременно! На черта мне, извините, вам памятник после смерти?! Что я его - другому покойнику перепродам, что-ли?! Нет-с, при жизни! Обязательно при жизни. И вилла, где-нибудь в этаком фешенебельном месте. Ну, хоть на рижском взморье или в Петергофе, рядом с Мон плезиром. А?! И на вилле этак будет изображено - "Вилла Петруша"!

Говорят шопотком о Присыпочке,

Мол - Присыпочка жулик и плут.

А в душе у Присыпочки скрипочки

Про святое искусство поют!

Ну а плутни, друзья, это блажь!

Не обманешь, друзья, не продашь!

Был воспитан в купеческой вере я,

Думал лавку открыть сгоряча.

Но святое искусство - материя,

Подоходней, чем шелк и парча!

И с искусством возможен куртаж!

Не обманешь, друзья, не продашь!

Розы, грезы и слезы горючие,

Я романом и сам согрешу.

Сам прикончу героя при случае,

Сам обратно его воскрешу!

Пусть приходят читатели в раж!

Не обманешь, друзья, не продашь!

Буду жить я на взморье в обители,

Получая с изданий процент.

И воздвигнут мне в городе Питере

Момент, момент, монумент!

Друг науке и прекрасного страж!

Не обманешь, друзья, не продашь! Если не знать дату создания этой пьесы, то вряд ли бы кто осмелился предположить, что она написана в 1950 году, за одиннадцать лет до появления Галича-барда! А ведь сходство-то с его авторским песнями просто поразительное. К примеру, строки "А в душе у Присыпочки скрипочки / Про святое искусство поют!" вызывают немедленную ассоциацию с песней середины 60-х годов "Смерть Ивана Ильича": "Ходят дети с внуками на цыпочках, / И хотя разлука не приспела, / Но уже месткомовские скрипочки / Принялись разучивать Шопена".

Этот же Присыпочка через несколько страниц обращается к "важному чиновнику" Афанасию Щекоткину, сообщая ему о повышении в должности, и тот сразу же начинает превозносить себя до небес:

ПРИСЫПОЧКА. <...> И вы не сомневайтесь, Афанасий Гаврилович! Присыпочка никогда не врет-с! Мне лично его превосходительство говорить изволил - господин Щекоткин, говорит, первый человек в Министерстве! Иной тридцать локтей на фраке протрет, да так и останется - ни бе, ни ме! А вы-ж орел, Афанасий Гаврилович! Чистый орел!

ЩЕКОТКИН. Да уж? Это конечно! Это, конечно, правильно!

Начальник отделения

Персона хоть куда!

Везде ему почтение,

Все чтут его, как гения.

И правы, господа!

К нему не лезь с указкою -

Он сам и царь и бог.

Захочет - дарит ласкою,

Иль распушит с острасткою,

Согнет в бараний рог!

Начальник отделения,

Хоть и не фон-барон,

Ни замков, ни имения,

Однако, тем не менее,

Персона из персон!

<...>

Начальник отделения -

Преважная статья!

Везде ему почтение,

Все чтут его, как гения,

А гений этот - я! Еще один колоритный персонаж - это Абдул Фадеич Задарин, "известный журналист", в котором без труда угадывается знаменитый реакционер Фаддей Булгарин (1789-1859) :

КУТИЛИН. <...> Меня следующее интересует - ?Петербургские квартиры? уже десять лет со сцены не сходят! Билетов достать нельзя! Публика валом валит!

ЗАДАРИН. А что, почтеннейший, публика? То-то и плохо, что она валом валит!

Предо мною держат все экзамены.

Все несут творения свои.

Я-ж, друзья, не каменный!

Я душою пламенной

Рвусь в литературные бои!

В них своя стратегия и тактика.

Я их с малолетства изучил.

Не стерплю я фактика,

Что по сотне с актика

Водевильчик Кони получил!

Валит валом с рубликами публика.

Я о сем подумав - трепещу!

Я ему не публика!

Я ему ни рублика,

Подлецу такому, не прощу!

Недосчитаю каждую копеечку.

Не забуду ровно ничего.

Он в карман копеечку -

Я в журнал статеечку -

Поглядим, приятель - кто кого?! И уже в самом конце пьесы, где все действующие лица собираются вместе, автор обращается к ним напрямую с гневным обличительным монологом, в котором представлена по сути характеристика всех отрицательных песенных персонажей Галича: "Да и где она среди вас, добродетель, господа?! Где среди вас положительные лица? Покажите! Выйдите сюда, перед публикой! Нет, все вы - ходячие пороки - двуногая злоба, шипящая зависть, пронырливая корысть, суетное тщеславие! Я видел тысячи таких, как вы! Я ходил по Петербургским квартирам и собирал черты ваши, одну за другой! Нынче над вами смеются с горечью, через сто лет посмеются с радостью, что нет больше на свете таких, как вы! Вот она, в сущности, мораль моего водевиля! /к публике/ Но будьте осторожны, господа! Порок, черт его возьми, живучая штука! Он во всякие одежды может вырядиться! Другом прикинуться! Хитростью втереться в доверие! Его нужно преследовать без пощады! Гнать без жалости! Высмеивать в высокой комедии и в легком водевиле!" [ 347 ]

Как уже говорилось ранее, постановка этой пьесы в Московском театре сатиры была запрещена. В жанровых песнях Галича справедливо отмечают сходство с рассказами Зощенко . Здесь-то и помог ему драматургический опыт, а также актерское мастерство, проявившиеся в построении сюжетных линий и диалогов. Недаром в середине 1960-х к Галичу даже обратился Московский театр сатиры с предложением написать по мотивам "Баллады о прибавочной стоимости" целую пьесу с зонгами. Вскоре после "Леночки" была написана еще одна "женская" песня - "Тонечка". В народе ее сразу же прозвали "Аджубеечкой", поскольку сюжет очень напоминал историю женитьбы известного дипломата и журналиста Алексея Аджубея на дочери Хрущева Раде . Тогда же появилась и соответствующая пословица: "Не имей сто рублей, а женись, как Аджубей". Как-то во время очередного домашнего концерта к Галичу обратились с просьбой: "Спойте "Аджубеечку"". Он удивился: "Помилуй Бог, я вроде такой песни не писал".- "Ну как же, это ваша песня: "Она вещи собрала" "Да, но песня называется "Тонечка?". "Нет! Песня называется "Аджубеечка", и вы уж с нами не спорьте". Так рождаются легенды. А между тем, по собственному признанию Галича, когда он писал эту песню, то даже не думал об Аджубее.

Она вещи собрала, сказала тоненько:

"А что ты Тоньку полюбил, так Бог с ней, с Тонькою!

Тебя ж не Тонька завлекла губами мокрыми,

А что у папи у ее - топтун под окнами,

А что у папи у ее - дача в Павшине,

А что у папи - холуи с секретаршами,

А что у папи у ее - пайки цековские

И по праздникам - кино с Целиковскою!" Однако наряду с положительными женскими образами ("Тонечка") или нейтральными ("Леночка") Галич создавал и не менее яркие отрицательные, в которых сатирически высмеивались советские номенклатурные дамы. В качестве примера назовем песню "Красный треугольник", у которой, согласно воспоминаниям барда Ибрагима Имамалиева, был подзаголовок: "Доподлинный случай, происшедший в Министерстве культуры РСФСР" [ 348 ]. В те годы действительно ходили слухи, что эта песня вызвала большой гнев начальства из-за того, что в образе "товарища Парамоновой" угадывался тогдашний министр культуры "товарищ Фурцева " [ 349 ]. А уж достоверность этих образов сомнений не вызывала - мир советских чиновников Галич знал как никто другой: "К чиновничьей хитрости, к ничтожному их цинизму я уже давно успел притерпеться. Я высидел сотни часов на сотнях прокуренных до сизости заседаниях, где говорились высокие слова и обделывались мелкие делишки",- напишет он в "Генеральной репетиции" , где встретится описание двух других номенклатурных дам - Соловьевой и Соколовой. Сарказм заложен уже в самом названии песни: "Красный треугольник", то есть обыкновенный любовный треугольник, помноженный на советскую ("красную") действительность. Как было принято в те времена, все семейные конфликты разбирались на партсобраниях, и незадачливому герою, погулявшему с любовницей, пришлось по требованию своей жены "товарища Парамоновой", которая работала в ВЦСПС, рассказать обо всем "людям на собрании", где "из-за зала мне кричат: "Давай подробности!"". Но и это не помогло: "Взял я тут цветов букет покрасивее, / Стал к подъезду номер семь, для начальников, / А Парамонова, как вышла, стала синяя, / Села в "Волгу" без меня и отчалила! / И тогда прямым путем в раздевалку я, / Тете Паше говорю: мол, буду вечером, / А она мне говорит: "С аморалкою / Нам, товарищ дорогой, делать нечего?". О широкой известности этой песни свидетельствует популяризатор авторской песни в Свердловске Евгений Горонков: "Помню, как-то раз на встрече нового 1966 года на квартире у Жени Рудневой (очень яркая личность. Потом она сама стала сочинять песни, сейчас живет в Израиле) я спел никому тогда не известную "Парамонову" А.Галича. В той компании интеллектуалов удивить кого-либо было трудно, но вы не представляете, какой у этой песни был успех. Меня заставили исполнять ее несколько раз" [ 350 ]. Но не только у интеллигенции была популярна эта песня. Поэт и литературовед Александр Сопровский в своей статье "Правота поэта", написанной уже в перестроечное время, вспоминал, как в середине 1960-х годов его "отец, работавший тренером по шахматам в ЦДСА, приносил оттуда переписанный от руки текст песни о товарище Парамоновой - стало быть, популярной и в офицерской среде. Мне рассказывали, что и солдаты в частях тайком слушали Галича" [ 351 ]. Екатерина Брейтбарт, двоюродная сестра писателя и основателя журнала "Континент" Владимира Максимова, в своих воспоминаниях о Галиче приводила два таких эпизода. Первый - рассказ одного своего приятеля; "Еду в троллейбусе номер 4. Два парнишки, совсем простые, ведут какой-то свой разговор. Вдруг один у остановки ВЦСП спрашивает другого - Ты у "Парамоновой" выходишь? <...> Не один, видимо, я вспомнил, несколько человек заулыбались". И второй пример - из собственной практики: "в сельпо, под Владимиром, забулдыга канючит у немолодой продавщицы бутылку: "Давай хоть перцовую?" - а она ему в ответ: "Конечно, сегодня будешь пить за советскую семью, за образцовую?" Потом выяснилось, что у тетки этой студенты-практиканты жили, крутили ночами "какого-то хрипатого, с короткой фамилией" [ 352 ]

Ссылки: