Галича исключают из Союза Писателей, как антисоветчика

В целом выступавшие говорили одинаковые вещи: мол, надо отделять песни, исполняемые в узком кругу, от песен, которые выносятся на широкую аудиторию. Причем в этом сходились абсолютно все - от генерала КГБ Ильина до поэта Наровчатова, который, по его собственному признанию, вообще не слышал песен Галича, но зато прочитал статью Мейсака.

Последним выступал Сергей Михалков . Помимо традиционных слов о том, что Галич потерял политический такт, не чувствует зрительскую аудиторию и т.п., было сказано и нечто, заслуживающее особого внимания: "На такие вещи мы должны реагировать. Если бы вы сидели на этом месте, вы бы тоже реагировали и сказали: "Как ни неприятно, тов. Михалков, но мы должны разобраться, почему вы вышли в полупьяном виде на эстраду и допустили такую басню - о советской власти или еще о чем-то!. Есть поэзия застольная, есть подпольная. <...> Я бы еще посмотрел, кто сидит за столом, и не спел бы, потому что соберут ваши песни, издадут, дадут предисловие, и вам будет так нехорошо, что вы схватите четвертый инфаркт. <...> И потом вы будете объяснять: "Я не думал, что так получится!. Поэтому от имени Секретариата, относясь к вам с уважением, любя вас как хорошего писателя, мы должны вас строго предупредить, чтобы вы себе дали зарок. Не портите себе биографию. Вы не знаете, кто сидит в зале,- не ублажайте вы всякую сволочь" [ 700 ]. До чего же тертый партийный калач этот Михалков! Ведь все произошло именно так, как он предсказал! Уже через год за рубежом вышел первый поэтический сборник Галича с "антисоветским" послесловием, а через три года состоялось его исключение из Союза писателей и очередной инфаркт. Единственное, в чем Михалков ошибся,- это когда посоветовал Галичу не портить себе биографию. С точки зрения советского обывателя и номенклатурного работника, Галич, конечно же, "испортил" свою биографию. Но есть и другая точка зрения - что Галич как раз спас свою биографию, разойдясь с этой камарильей и став свободным человеком. А тогда, в мае 68-го, обсуждение завершилось вопросом Льва Кассиля : "Надо принять какое-то решение?" и репликой Сергея Михалкова: "Я думаю, мы примем решение - предупредить А.А. Галича, чтобы впредь этого не повторилось. Нет возражений?" [ 701 ] Возражений не последовало, и решение было принято единогласно. После этого Галич выступил с заключительным словом - снова на тему "я не плохой, я хороший, я буду приносить пользу, только не бейте меня": "Я принимаю все высказывания товарищей и рассматриваю их как высказывания дружеские. Иначе я рассматривать не могу. Но, как ни странно, я хочу сказать о другом. И уже обращался по этому поводу. Получилось так, что я в течение целого ряда лет несу большую общественную работу по Союзу кинематографистов, но я вне общественной жизни Союза писателей. Скажем, мне известно, что бывает целый ряд поездок наших писателей по стране, поездок редакционных, консультационных. Это дело, которым я очень люблю заниматься. Например, будет поездка в Азербайджан. Я жил там, я знаю эту республику. Я прошу учесть Секретариат мою просьбу и желание этим заниматься. Вроде я умею это делать. Я даже занимался Луговским , который посвятил в связи с этим мне свою поэму "Дербент" [ 702 ]. Весь этот спектакль завершился в тот же день закрытым заседанием, на котором под председательством Михалкова было вынесено решение: "строго предупредить тов. Галича А.А. и обязать его более требовательно подходить к отбору произведений, намечаемых им для публичных исполнений, имея в виду их художественную и идейно-политическую направленность" [ 703 ]. Надо сказать, что ситуация с оправдательным письмом, которое Галич зачитал на этом заседании, почти буквально повторяет сюжет его песни "Красный треугольник": "И на жалость я их брал и испытывал, / И бумажку, что я псих, им зачитывал". И так же, как в этой песне, все окончилось благополучно: "Ну, поздравили меня с воскресением, / Залепили строгача с занесением!", то есть строгий выговор с предупреждением и занесением в личное дело? В постановлении секретариата нет ни слова о запрете публичных концертов, хотя подразумевалось именно это: "После того как в 68-м году мне было запрещено выступать публично - в Советском Союзе, кстати, нет такой формулы "запрещено", - мне было НЕ РЕКОМЕНДОВАНО. Меня вызвали в соответствующие инстанции и сказали: "Не стоит. Мы не рекомендуем". Я продолжал выступать в разных квартирах у моих друзей, иногда даже у совсем незнакомых людей. Кто-нибудь из друзей меня туда звал, и я выступал" (фонограмма 1974 года). Московский корреспондент "Нью-Йорк таймс" Хедрик Смит приводит другие подробности этой беседы: "В общем никто не запрещал мне,- улыбнулся он.- Вы же знаете их лицемерие: "Мы не рекомендуем. У вас плохое сердце. Не стоит перенапрягаться!" [ 704 ]

Вместе с тем эти же люди в частном порядке говорили Галичу: "Ну, Саша, ты же понимаешь, ты же сам все понимаешь!" [ 705 ] Поскольку Галич зачитал на заседании оправдательное письмо и вел себя в высшей степени лояльно, то члены секретариата решили ограничиться предупреждением. Тем более что на фоне "процесса четырех" , "письма сорока шести" и событий Пражской весны выступление Галича в Новосибирске уже не выглядело чрезмерной крамолой. Результатом всех этих событий явилась записка Комитета партийного контроля от 16 июля 1969 года: "В секретариате правления Московской писательской организации была попытка обсудить недостойное поведение Галича во время гастролей в Новосибирске, но, к сожалению, она свелась лишь к указанию ему на отсутствие должной требовательности и политического такта при выборе песенного репертуара для публичных выступлений?" [ 706 ]

Ссылки: