Галич: хроника отъезда

Утром 25 июня Александр Аркадьевич и Ангелина Николаевна навсегда покинули Советский Союз. Детально восстановить события этого дня помогают многочисленные свидетельства очевидцев. Драматург Леонид Зорин, живший с Галичем в одном доме, этажом выше, видел, как тот выходил из подъезда вместе с семьей: "К шести утра к сонному дому подъехали две черные "Волги". Тучная седая старуха, мать Галича, тяжело переваливаясь, вышла из нашего подъезда, за нею - бледная Ангелина, губы ее были скорбно сжаты, черты еще более заострились. Саша стоял в пиджаке и шляпе, он посмотрел на нас с Андреем [ 1466 ] с растерянной печальной улыбкой и виновато раскинул руки. Этот непроизвольный жест я никогда не мог забыть - "вот так оно вышло, я не хотел!" [ 1467 ]. Во дворе Ангелина устроила истерику, не хотела садиться в машину, начала кричать и плакать. Галич тоже был на взводе и, не сдержавшись, накричал на жену, что привело ее в чувство: она позволила усадить себя в машину и даже улыбнулась провожавшим [ 1468 ].

Но и сам Галич не мог удержаться от слез. Ленинградский поэт Лев Друскин , прошедший через сталинские лагеря и лишившийся обеих ног, вспоминал: "Я помню, как за полгода до своего исключения из СП Галич сидел у моей постели, гладил меня по голове и говорил: "Ну мы-то с тобой, Левочка, никуда не уедем".

Мне рассказывали потом: когда надвинулось неотвратимое, он, спустившись к машине, рыдал посреди огромного московского двора" [ 1469 ]. Когда Галич выходил из подъезда, все окна были распахнуты, и многие жильцы махали ему на прощание. Юрий Нагибин утверждает, что "много народа, презрев пугливую осмотрительность, высыпало во двор" [ 1470 ], однако соседка Галича по подъезду Наталья Холенко, которая звала его "дядей Сашей", свидетельствует: "Во дворе почти никого не было - считаные люди из писателей вышли. Я не помню, к сожалению, имени лифтерши, к которой он подошел (она дежурила в четвертом подъезде), и она перекрестила его, а он поцеловал ей руку. Это я очень хорошо помню" [ 1471 ]. Среди провожавших была соавтор Галича по "Будням и праздникам" Елена Вентцель . Ее родственница Александра Раскина так описывает эти события: "Когда Галич уезжал, Е. С. воспринимала это очень тяжело. Пошла прощаться к ним домой и, вернувшись, упала в обморок: мы с Сашей еле успели ее подхватить. <...> На прощание она подарила ему свой крестильный крестик. Галич уезжал с этим крестиком на груди" [ 1472 ]. В действительности же на Галиче будет его собственный крестильный крест, и с ним будет связана одна очень показательная история, о которой мы вскоре расскажем. Даже для того, чтобы просто проводить Галича в аэропорт, нужна была определенная смелость, так как за всем происходящим внимательно наблюдали люди в штатском. Но, несмотря на это, Галича провожали: Андрей Сахаров, Наталья Горбаневская, Юрий Айхенвальд, Валерий Гинзбург, Леонид Пинский, Лев Копелев, Николай Каретников, Александр Мирзаян, Марина Фигнер, Юрий Нагибин, Леонид Агранович и еще человек десять-пятнадцать. Галич прекрасно понимал, что у этих людей могут потом возникнуть серьезные неприятности, поэтому даже своему племяннику, теле- и кинорежиссеру Евгению Гинзбургу , запретил себя провожать: "Если ты, идиот, пойдешь, то и тебе придет конец" [ 1473 ]. И действительно, если бы он проводил Галича, ему была бы закрыта дорога на Центральное телевидение. И он не пошел, за что теперь себя корит. Иначе об этом случае рассказала Нина Крейтнер: "своему родному племяннику Жене Гинзбургу - вы знаете его по "Бенефисам" музыкальным, по комедиям музыкальным, которые выходят на экран, по картине "Волшебный фонарь" - Галич запретил его провожать, потому что у него тогда родилась дочка, и Галич простился с ним накануне и сказал: "Не смей приезжать в аэропорт." [ 1474 ]. Однако другого своего племянника, кинооператора Анатолия Гришко , Галич, наоборот, даже звал поехать с собой в эмиграцию, но тот отказался [ 1475 ]. Из тех же, кого реально коснулись неприятности, достаточно назвать Леонида Аграновича : "проводы Галича, кто-то видел снимки, где Саша и Копелев представляют меня Сахарову, а я в глубоком поклоне, в умилении. Мируша [ 1476 ] не сомневалась, что эта шереметьевская мизансцена послужила причиною бед и срыва нескольких работ" [ 1477 ]. Итак, прибыли в аэропорт. По всему периметру стояли кагэбэшники, ожидая, видимо, каких-то эксцессов. Леонид Блехер (в то время 25-летний юноша, а ныне сотрудник Фонда общественного мнения) был одним из тех, кто провожал Галича и оставил об этом событии подробные воспоминания: "Мне позвонила Лена Зарембо и, захлебываясь от слез, сказала, что Галич уезжает. <...> Приехал я, стал в сторонке. Лена в меня вцепилась и все плачет, тихо плачет, остановиться не может. Рядом еще кто-то стоит, кто вместе со мной был на недавнем квартирнике Галича. Смотрю. Народу много. Знакомые лица: вижу малышку Горбаневскую, прохаживается, в синем джинсовом костюмчике. Академик Сахаров, вижу, набрал в платок землю, отдал Галичу. Гэбисты вокруг. У них интересная такая манера, они как бы бесшумно возникают, а потом дёрг!- и нету, уже в другом месте. <...> От Галича - глаз не оторвать. Он и спокоен, и растерян одновременно. Жена недалеко стоит, сморщенная такая.

А в стороне от всех стоит группа, от которой я вообще, если бы не Галич, не мог бы глаз оторвать. Это человек шесть-восемь невероятно, удивительно красивых девушек. Каждая из них красавица, а чтобы вместе одновременно столько разных и прекрасных - я такого ни до того, ни после во всю свою жизнь никогда не видел. Ни в кино, ни в жизни, ни сам, ни ребята не рассказывали. И они все в голос, обнявшись, рыдают и причитают: "Саша! Саня! Сашенька! Родной!" И прочее. Как рязанские бабы на похоронах. Больше никто в толпе не плачет, разве что слезу украдкой. А эти - голосят. Причем они к Галичу не подходят, стоят в стороне. И он к ним не подходит. И другие вокруг как бы их не видят и не слышат. Особенно жена" [ 1478 ]. А дальше начались проблемы с таможней - сначала у Ангелины Николаевны, которая прошла первой. Несмотря на жару, она была одета в норковую шубу и нацепила на себя сережки и брошь с драгоценными камнями (Галичи рассчитывали, что эти ценности помогут им первое время перебиться за границей). Кто-то из друзей даже пошутил, обращаясь к Ангелине: "Ты - как Остап Бендер на румынской границе" [ 1479 ]. Однако таможня не пропустила ценности.

Подошла очередь Галича идти на досмотр. И тут таможня прицепилась к золотому кресту, который был на нем: "Мы вас не выпустим, золото в граммах превышает норму" [ 1480 ]. Но Галич сказал, что этим крестиком его крестили и без него он никуда не поедет. Вдобавок пригрозил, что, если его не выпустят, он сообщит всем аккредитованным в Москве иностранным корреспондентам о "неслыханном издевательстве и насилии", как он потом рассказывал об этом Виктору Спарре [ 1481 ]. Но таможня стояла на своем. И Галич стоял на своем. Так продолжалось около часа. Друзья отправили на помощь Александра Мирзаяна , который был старшим научным сотрудником Института теоретической и экспериментальной физики, но его оттуда быстро выперли. Тогда в комнату досмотра отправился Сахаров и выяснил, что Галича пытаются заставить снять крест, объясняя это перевесом. После вмешательства Сахарова таможенники по вертушке позвонили "наверх", откуда им проорали: "Да выпускайте же вы его, сколько можно!", и дальше - мат-перемат.

Это версия Алены Галич, основанная на рассказах Валерия Гинзбурга и Александра Мирзаяна [ 1482 ]. Сохранился и подробный рассказ самого Мирзаяна о том, как Галич проходил таможенный досмотр (разговорный стиль рассказа сохранен): "Мы стояли там несколько минут, десять-пятнадцать, с Сахаровым. Поговорил.

А там знаете, стеночка была такая стеклянная. И все, что в таможне происходило, нам с этой стороны было видно. И вдруг к нему [к Галичу] подходят. Я помню эту сцену, когда ему стали показывать: что у вас там, дескать? Ну, жестами. Тот объясняет. Ему опять что-то говорят, он начинает расстегивать рубашку. Я посмотрел на Андрея Дмитриевича - он стоит и смотрит спокойно. И Галич показывает крест, что-то начинает разговаривать, потом опять застегивает. И Андрей Дмитриевич пошел что-то выяснять. Там была смешная сцена. Галич мне показал: "Иди". Я говорю: "А как?" Он показывает: "Туда". Чего он хотел, я так и не знаю. Короче, я пошел туда, но меня там схватили за шиворот и, естественно, не пустили. Я прихожу и говорю: "Андрей Дмитриевич, беда! Аркадьич что-то просит, а меня не пущают!. - "Ну, я сейчас пойду". Пошел, и его пропустили. Он вошел туда. В общем, выяснил - я детали уже не помню,- что он что-то там забыл. Вернулся. И когда он туда пошел, я только тут увидел, что нас стояло человек двадцать. Ни с кем особо близко знаком не был, потому что многие близкие за день [до отъезда] собрались у Галича на провожальный вечер. И я не был на этом вечере. Я приехал уже в аэропорт и вдруг обратил внимание, когда уже смотрел, как Андрей Дмитриевич возвращается из этого входа в таможню, что по всему периметру этого аэропорта стояли люди в штатском. А мы как-то вот в центре - такая группка. Ну, там не полк стоял, естественно. Видно, что человек минимум тридцать стояли по этой площади. Они, может быть, ожидали каких-то эксцессов или что-то" [ 1483 ].

Свою версию событий приводит и кинорежиссер Алексей Симонов : "Я помню, как он уезжал. Сидел поддатый в полосатой маечке, и - большой золотой крест на золотой цепи. И тут кто-то пришел и сказал, что вывезти можно только одну золотую вещь. Тогда Саша со взрыдом воскликнул: "Я выкину эту цепочку, надену крест на бечевку - и уйду с бечевкой на шее из этой страны!" [ 1484 ] Поэтесса Мария Романушко, направляясь по улице Лавочкина к метро "Речной вокзал", заметила в проезжавшем мимо шереметьевском автобусе Александра Мирзаяна и своего знакомого по имени Гавр, которые только что посадили Галича на самолет: "Я машу им, но они не видят меня. Я вскакиваю в подошедший другой автобус и догоняю их уже в метро, у турникетов. -Проводили,- говорит Алик.- Улетел! такой грустный был, прямо смотреть на него было больно". - Особенно когда его заставили показать крестик на груди,- говорит Гавр.- Это уже было за стеклом. Такая пантомима выразительная! Таможенник тычет ему в грудь пальцем, и Галич делает такой жест, как будто разрывает на груди рубаху, так рванул ее, что пуговицы, наверное, отлетели. А на груди - золотой крестик. Видимо, таможенник требовал, чтобы все вывозимое золото было включено в опись - и требовал показать." [ 1485 ] Сам же Мирзаян описывал это так: "Его очень долго досматривали, шмонали, то есть раздевали вплоть до того, что рубашку заставили снять" [ 1486 ], и говорил, что рейс Москва - Вена из-за обыска Галича задержали на 40-45 минут [ 1487 ]. После прохождения таможни Галич поднялся на самолет. Этот его одинокий проход навсегда остался в памяти провожающих.

Валерий Гинзбург: "Длинный стеклянный коридор - пустой. Саша шел один, в руке у него была гитара, мы уже вышли из помещения, и нам был виден этот коридор стеклянный. И он шел по стеклянному коридору, подняв гитару, махал этой гитарой" [ 1488 ].

Александр Мирзаян: "Когда мы вышли его провожать, уже вся эта толпа вышла к такому забору решетчатому железному. Мы знали, что он сейчас пройдет. И вот он шел на фоне синего июньского неба - в одной руке у него была гитара, в другой у него была шляпа. И он шел и так нам махал. Очень символично - человек как по небу шел. Для нас он исчезал" [ 1489 ].

Лев Копелев: "Когда мы провожали его в Шереметьевском аэропорту и он взошел по диагональной лестнице к последнему посту пограничников и помахал нам уже отрешенно, рассеянно, показалось: всё!" [ 1490 ] Леонид Блехер: "Потом Галич спустился на предполетный шмон, а потом уже сам вышел и пошел к самолету. Шел он без вещей, только с гитарой, а мы все повалили к заборчику, откуда его было видно, а Галич оглянулся, увидел нас, поднял гитару за гриф и отсалютовал нам. Ну, тут уж все заорали, заплакали?" [ 1491 ]

Плакали все, кроме одного человека. Этим человеком была Фанни Борисовна , мать Александра Галича. Когда ее кто-то спросил: "Почему же вы не плачете?" - она сказала: "У меня сегодня слишком большое горе - я не могу плакать" [ 1492 ]

Ссылки: