Галич: первая книга стихов, издательство "Посев", 1969

В 1969 году в эмигрантском издательстве "Посев" , во Франкфурте-на-Майне, вышла первая книга Галича - "Песни". Разумеется, без его ведома и притом с искаженной биографией. В те годы постоянно циркулировали слухи о том, что он - бывший зэк, и поэтому на суперобложке было написано: "Принадлежит к поколению сталинских узников. Провел в тюрьмах и сталинских лагерях до двадцати лет. После смерти Сталина был реабилитирован". Действительно, как же могут не быть автобиографическими знаменитые строки из "Облаков": "Ведь недаром я двадцать лет / Протрубил по тем лагерям"! Впоследствии автор послесловия к сборнику "Песни", председатель исполнительного бюро НТС Евгений Романов написал: "было непредставимо, что "сидел в лагере" - это ошибка. Но таков оказался строй души поэта Галича, такова оказалась сила его чувствования, что он сумел побывать там, где не был" [ 929 ]. А из-за того, что песни расшифровывались с магнитофонных пленок очень плохого качества, в тексты вкралось множество ошибок. Кроме того, Галичу приписали заключительный фрагмент детского стихотворения Генриха Сапгира "Лесная азбука" (со слов "Скользит змея, в траве шурша") и песню Михаила Ножкина "Четверть века в трудах и в заботах я" с припевом "А на кладбище так спокойненько".

Для того чтобы понять, чем такая публикация могла обернуться для автора, нужно знать существовавший в СССР неписаный закон, который запрещал писателям публиковать свои произведения за рубежом (если они не были опубликованы в СССР), а уж тем более в антисоветских издательствах. Составители сборника, несомненно, желали Галичу добра, но в действительности лишь усугубили его положение. 15 ноября 1968 года Лидия Чуковская записывает в своем дневнике: "Был у меня как-то днем Галич. На этом свидании сильно настаивала Ел.Серг. [ Елена Сергеевна Вентцель ], уверяя, что оно якобы очень нужно Галичу, который бедствует, нуждается в добром слове и пр. <...> Ему не дают никакой работы и травят по-всякому. Жена и дочь [Ангелина Николаевна и Галя] - и он сам!- избалованы, денежного запаса нет, он к тому же болен. Да еще вечное питье. Как он выйдет из беды - непонятно.

Книга его вышла на Западе. Он получил ее и с испугу отнес к Ильину . А ведь он художник смелый до безрассудства" [ 930 ]. Ильин - это тот самый генерал КГБ и по совместительству секретарь Союза писателей. Однако Чуковская здесь допускает неточность. По словам Раисы Орловой , Галич отнес Ильину не книгу (которая выйдет лишь в следующем году), а номер зарубежного журнала "Грани" , где были напечатаны восемь его стихотворений: "Этот номер подложен ему в почтовый ящик. Он сразу же отослал конверт ответственному секретарю Союза писателей, Ильину, с письмом - не хочет непрошеных защитников, непрошеных публикаций" [ 931 ]. Причем сам Галич во время заседания секретариата Правления СП 1971 года, посвященного его исключению, утверждал, что принес этот журнал лично: "Когда я был болен, я получил неизвестно от кого журнал по почте, и в этом журнале было сообщение о выходе книжки. Об этом я сообщил в Союз сразу. <...> Просто принес журнал, показал и оставил журнал" (см. главу "Исключения из союзов" ), С книгой же дело обстояло куда серьезнее. Сценарист Игорь Шевцов вспоминал свой разговор с Высоцким, состоявшийся в 1980 году: О Галиче: "A-а "Тонечка"!.. "Останкино, где "Титан-кино?" Когда вышла его книжка в "Посеве", кажется,- он еще здесь был,- там было написано, что он сидел в лагере. И он ведь не давал опровержения. Я его тогда спрашивал: "А зачем вам это?" Он только смеялся" [ 932 ]. Этих "опровержений-отречений" в те годы было, увы, немало. В ноябре 1972 года "Литературная газета" напечатала письмо Булата Окуджавы , в котором он отказывался от вышедшего на Западе сборника своих стихов с "антисоветским" предисловием. Тогда же было опубликовано покаянное письмо Анатолия Гладилина . Более того, 23 февраля в "Литературке" появилось письмо Варлама Шаламова , где он отрекался от публикации "Колымских рассказов" журналом "Посев" и говорил, что проблематика этих рассказов "давно снята жизнью". В воспоминаниях Ирины Сиротинской дается этому правдоподобное объяснение: оказывается, Шаламов давно подготовил к изданию сборник своих стихов "Московские облака", но его всё никак не подписывали в печать. А когда в "Посеве" опубликовали "Колымские рассказы", Шаламов решил, что это поставит крест на издании сборника, и написал свое отречение. В результате книга "Московские облака" 17 апреля была сдана в набор [ 933 ]"

Отречение Шаламова и в Советском Союзе, и на Западе было воспринято многими с недоумением и горечью. Особенно огорчило оно Галича, так как с Шаламовым они близко дружили. На одном из домашних концертов в начале 1970-х перед тем, как исполнить посвященную Шаламову лагерную песню "Всё не вовремя", он сказал: "В общем, мы с ним познакомились при странных обстоятельствах, полюбили друг друга. Хотя сейчас он стал курвиться. Ну, так сказать, в общем, Бог с ним. Ему так пришлось, наверное". Познакомились они в середине 1960-х годов, и история их знакомства действительно необычна: "Я у одного нашего знакомого пел песни,- рассказывал Галич,- потом сказал, что вот песня, посвященная Варламу Тихоновичу Шаламову. Сидел какой-то очень высокий человек, костлявый, сидел, приложив руку к уху, так слушал меня. Когда я сказал, что вот песня, посвященная Варламу Тихоновичу Шаламову, он подсел совсем близко, просто прямо лицом к лицу - мне было очень неудобно петь, и я очень злился во время того, как я пел эту песню. А потом, когда я кончил, он встал, обнял меня и сказал: "Ну вот, давайте познакомимся - я и есть Шаламов Варлам Тихонович ?". Вскоре после этого Шаламов подарил Галичу книгу своих стихов "Шелест листьев" и надписал: "Александру Аркадьевичу Галичу - создателю энциклопедии нашей жизни".

Впоследствии Шаламов часто приводил к Галичу бывших зэков, и однажды произошел такой случай. С Шаламовым пришли несколько человек, и он попросил Галича спеть лагерные песни. Галич исполнил все, что они хотели. А среди слушателей находился один, который был в таком восторге, что все время спрашивал: "Александр Аркадьевич, скажите, а где вы сидели?" А Галич говорил: "Да нигде я не сидел",- и ему было как-то неловко, что сам не сидел, но вот пишет на эту тему. А тот опять: "Александр Аркадьевич, а где вы сидели?" И так продолжалось весь вечер. Наконец Галичу это надоело, и он сказал: "Да сидел я, сидел!" Тот сразу обрадовался: "Да, а где?".- "Все мы сидели в огромном страшном лагере под названием Москва!" [ 934 ] На этом вечере присутствовала и Алена , которая в то время была студенткой ГИТИСа и с этого момента стала серьезнее относиться к песням своего отца: "И вот тут я начала задумываться. И я подошла к нему с вопросом: "Пап, а ты считаешь, это очень острая песня?" У него был очень интересный ответ: "Нет". - "А почему?" - "Ну конечно, они достаточно актуальны. Но я еще не написал то, что я бы хотел". - "А что бы ты хотел? Что ты считаешь острым?" - "Вот острое, Ален,- это то, о чем ты не думаешь, а о чем ты даже боишься подумать. И когда ты боишься подумать, но все-таки ты эти вещи пишешь, вот тогда это будет острое!" [ 935 ].

В другой раз Алена рассказала, что этот разговор с отцом произошел после того, как она посмотрела в театре "Современник" пьесу Михаила Шатрова. Вероятно, речь шла о пьесе Шатрова "Большевики" , премьера которой состоялась в 1967 году (в ней затрагивалась тема "допустимости" границ красного террора): "Знаешь,- говорю,- такая острая пьеса, мне показалось!" И он мне сказал: "Нет, это не острая пьеса. Ты неправильно понимаешь "остроту".- "Но об этом все говорят и все думают",- возразила я. "Острая - это о чем ты боишься даже подумать, но все равно напишешь" [ 936 ]. Но вернемся к посевовскому изданию. Не зная, как поступить в сложившейся ситуации, Галич решил спросить совета у Станислава Рассадина : "Помню, Галич, смущенный, советовался с наивной беспомощностью: как быть?

- Да никак! Не давать же опровержение в "Правду" [ 937 ].

И действительно: публикация такого "опровержения" в тех условиях могла означать только одно: признание своего поражения. Дал бы Галич "опровержение", и все. Конец автору диссидентских песен. Нет уж, увольте, такой путь неприемлем. Однако после выхода этой книги никаких крайних мер власти пока не предпринимали. Продолжали только блокировать Галичу контакты со слушателями и устраивать мелкие пакости, вроде следующей. Новый 1969 год Галич вместе с женой встречал в Дубне . К ним должны были приехать киносценарист Наталья Рязанцева и еще несколько человек. "Галичи нас пригласили,- рассказывает Рязанцева,- там у них друзья. Но друзья встречают сконфуженно: билеты в Дом ученых, оказывается, именные; как узнали, что билеты для Галича, так и отобрали билеты или не дали - не помню. Это был удар" [ 938 ]. В Москве по-прежнему велось круглосуточное наблюдение за домом Галича и прослушивался его телефон, поэтому основное время он проводил в Дубне - работал над сценарием о Шаляпине и время от времени выбирался в Москву, в том числе на Студию Горького, с которой у него был заключен договор.

15 января 1969 года Галич записывает в дневнике: "Работал. Ездил на студию - смотреть сборку Шукшина. О, боги, до чего же все мы невежды - и как только дело доходит до философии - беспомощны" [ 939 ]. Речь идет о фильме "Странные люди", который Василий Шукшин в 1969 году снимал на Студии Горького по композиции из трех своих новелл: "Братка", "Роковой выстрел" и "Думы". Но почему же Галич ездил смотреть этот, еще не готовый фильм? Очевидно, его пригласил туда брат Валерий , который работал на съемках оператором. Такая ситуация уже возникала в 1964 году во время съемок другого фильма Шукшина, о чем впоследствии рассказал Валерий Аркадьевич: "Когда мы с Шукшиным снимали картину "Живет такой парень", я позвал Сашу - с разрешения Шукшина, естественно,- посмотреть материал, задолго до монтажа картины. Мы еще не кончили снимать. И Саша пришел в полный восторг от одного эпизода, который, к сожалению, так и не вошел в картину. Это эпизод, когда Паша Колокольников идет к разведенке Лизуновой, ждет и видит: сидят они вечером, крестьянская семья, и молча едят. Это была такая длинная молчаливая сцена, как люди едят и даже не глядят друг на друга, и сказать им нечего" Но потом сцена выпала. А Сашка говорил Васе Шукшину, что это одна из лучших сцен картины и, так сказать, беречь ее надо как зеницу ока. <...> Да, мы приезжали и сидели втроем - Галич, Шукшин и я. И Шукшин просил: "Саша, спойте что-нибудь". Это примерно 66-й, 65-й. Шукшин был человеком молчаливым, но все пропускал через себя. Все чувства выражались у него на лице, начинали ходить скулы, он был, наверное, немножко сентиментальным, у него увлажнялись глаза, он всегда слезинку кулаком смахивал, такой характерный жест. Слушали песни Саши. Потом Шукшин молча поднимался, говорил: "Поехали!". И мы уезжали. Ни слова не было сказано - ни "спасибо", ни критики, ни оценки, ничего. Таких поездок было три, а может быть, четыре. Мы работали над фильмом и вдруг: "Валь, поедем к Саше!" [ 940 ]. 2 октября 1974 года Шукшина не стало . Галич в это время прилетел из Норвегии в Мюнхен , где вскоре должен был выступать с концертами. Узнав об этом событии, он сразу же прибежал в студию радио "Свобода": "Материал срочный, необходимо немедленно дать его в эфир: умер Шукшин". После чего, импровизируя у микрофона, отдал дань памяти друга: "Он понимал, что чьи-то руки вычеркивают из его произведений самые важные сцены, слова, калечат фильмы, которые выходят не в том виде, в котором он их задумывал. Как же может выдержать человеческое сердце? Теперь мы знаем: не смогло сердце Шукшина выдержать это" [ 941 ].

То, что Галич говорил о Шукшине, отчасти справедливо и для его собственных кинематографических работ: после выступления в Новосибирске количество заказов на киносценарии резко сократилось. В 1968 году на экраны вышло всего две картины по сценариям Галича: мультфильм "Русалочка" (на студии "Союзмультфильм") [ 942 ] по мотивам одноименной сказки Г.Х.Андерсена и цветной документальный фильм "Море зовет отважных" (на ЦСДФ) по мотивам одноименной повести (1963) Олега Щербановского, посвященной службе военных моряков в подводном флоте [ 943 ]. И еще был фильм "Старая-старая сказка" по сценарию Фрида и Дунского, к которому Галич написал несколько легких песен ("Дорожная", "Песня ведьмы" и "Песня слуг"). Добавим к этому снятие с репертуара пьес "Будни и праздники" и "Утоление жажды" [ 944 ] и получим вполне безрадостную картину.

Ссылки: