Галич и Михоэлс перед убийством, ожидание ареста

За день до отъезда в Минск Михоэлс в своем театральном кабинете показывал Галичу материалы о восстании в Варшавском гетто , полученные им из Польши. Это была крупнейшая попытка европейских евреев во время Второй мировой войны противостоять их массовому уничтожению гитлеровскими войсками. Организованное сопротивление продолжалось с 19 апреля до начала июня 1943 года. В результате было уничтожено 13 тысяч повстанцев, 8 тысяч - захвачены и отправлены в лагерь уничтожения Треблинку , спастись смогли лишь около трех тысяч. В "Генеральной репетиции" Галич описывал эпизод, где Михоэлс, всхлипывая, показывал ему документы и фотографии и все время перекладывал их на столе, как пасьянс: "Прощаясь, он задержал мою руку и тихо спросил:

- Ты не забудешь? Я покачал головой.

- Не забывай,- настойчиво сказал Михоэлс,- никогда не забывай!" Узнав о гибели Михоэлса, Галич был потрясен. Конечно, он понимал, что никакой "автокатастрофы" там не было, а было злодейское убийство [ 162 ], и считал своим моральным долгом после этого приходить на заседания еврейской секции Московского отделения Союза писателей , хотя в то время не знал даже идиша. И вот в начале 1949 года он явился на очередное заседание этой секции. Председатель Перец Маркиш , увидев его, вдруг нахмурился, подошел к нему и нарочито громко сказал: "А вам что здесь надо? Вы зачем сюда явились? А ну-ка, убирайтесь отсюда вон! Вы здесь чужой, убирайтесь!.." Совершенно ошарашенный Галич повернулся и, с трудом сдерживая от обиды слезы, вышел из зала. Он никак не мог понять, что же случилось: ведь еще накануне Маркиш был с ним приветлив. И лишь две недели спустя, когда почти все члены еврейской секции были арестованы, а позже многие, включая Маркиша, расстреляны, он понял, что те слова были адресованы стукачам и сотрудникам МГБ, прослушивавшим все разговоры, которые велись на секции. Маркиш же, громогласно назвав Галича чужим, просто спас ему жизнь.

Прав оказался Илья Оренбург , когда во время ночной беседы с Галичем по поводу пьесы "Матросская тишина" сказал ему: "А знаете, фашизм -то победил. Он умер как система, но победил как идеология. И это на много, много, много лет" [ 163 ].

Но и даже в такой обстановке Галич находил в себе силы шутить. А иначе как еще можно превозмочь кошмар окружающей действительности? Только с помощью юмора. Вот характерный рассказ Зиновия Гердта : "Гнусные годы - 1951-й или 1952-й: погоня за космополитами, расшифровки псевдонимов, убийство Михоэлса. Жуть, в общем. И в это время мы оказались в одном ленинградском гостиничном номере - приехавшие из Москвы Утесов , Саша Галич и я, живший в Питере целый год. Галич и Утесов прямо с поезда пришли ко мне завтракать. Мы обнялись и сразу друг другу показываем: только тихо. К губам прижимается палец, губы безмолвно шевелятся! Через три минуты мы про все, естественно, забыли. И пошли самые жуткие антисоветские анекдоты. Хохочем, валяемся по диванам! И вдруг звонит телефон. Резкий такой звонок. Боже, пропали? Саша взял трубку, и я слышу - отбой, пи-пи. Галич между тем делает вид, что внимательно слушает, вставляет: "Хорошо, хорошо. Потом кладет трубку и произносит: "Просили подождать. Меняют бобину." [ 164 ]. По-другому этот розыгрыш запомнила Алена Галич, которой тогда было семь лет (а значит, дело происходило в 1950 или 1951 году): "Жила с ним в гостинице "Европейской". Надо спать было, а они разговаривали, разговаривали. Зашел Утесов. Была очень веселая компания, и был Меркурьев . Было много народу. Они сидели. Ну, естественно, я оставлена была спать. Мне семь лет было. И я помню, как они там рассказывали анекдоты, а потом папа снял трубку и сказал: "Вы записали? Ну, извините. Мы, может быть, что-то лишнее наговорили?. Все сразу замолчали, и была такая пауза. И никто больше не звонил. Это был такой вот розыгрыш" [ 165 ]. В 1948 году, вскоре после гибели Михоэлса, Алена пришла к отцу домой и застала его в минорном состоянии. Дотронулась до него, а он говорит: "Сядь, я тебе кое-что покажу". Алена села, а Галич достал из письменного стола фотографии Таирова, Мейерхольда, Михоэлса и рассказал о каждом из них, после чего добавил: "Аленушка, запомни этих людей. Сейчас об этом говорить запрещено, но придет время, когда о них скажут правду" [ 166 ]. Между тем с конца 1940-х годов над Галичем висела реальная угроза посадки. Сначала в 1949 году взяли его отца Аркадия Гинзбурга , который тогда работал в сфере снабжения Москвы продуктами. Правда, арестовали его не по политической, а по хозяйственной статье (172-я ст. УК РСФСР - "халатность"), и поэтому родные приняли решение его выкупить: "Для меня в то время несчастье ассоциировалось с роялем,- вспоминает Алена.- У нас был замечательный рояль, и вдруг он пропал. И мы с бабушкой гуляли на Садовом кольце, там был такой магазин "Музыкальные товары", и я не могла понять, почему наш рояль стоит в этом магазине" [ 167 ]. Рояль действительно был роскошный, однако пришлось его отдать в этот комиссионный магазин. Покупатель нашелся не скоро, но рояль все же продали. К вырученным деньгам Галич добавил свой гонорар за "Таймыр", потом всеми правдами и неправдами нанял адвоката, с помощью которого дал взятку соответствующим лицам, и процесс был выигран [ 168 ]. В результате Аркадий Самойлович провел на принудительных работах один год и после освобождения до самого выхода на пенсию проработал директором швейной фабрики Промкооперации * 23 [ 169 ]. А в 1949 году уже сам Галич получил вызов, в котором его просили прийти по такому-то адресу. Прочитав письмо, он не на шутку перепугался - решил, что его хотят арестовать (подобные письма тогда люди получали очень часто), тем более что в адресе была указана частная квартира. Сначала он даже не хотел никуда идти: ведь если он им нужен, то пусть сами за ним и приходят. Но потом все же решил сходить. В квартире за письменным столом, склонившись над бумагами, сидел какой-то измученный старичок. Увидев Галича, он начал допрашивать его насчет одного из бывших студийцев:

"Вы, Александр Аркадьевич, во время войны, кажется, давали концерты в Мурманске? Помните? Так вот? Не говорит ли вам о чем-нибудь фамилия - Сергеев?

Да-да, Сергеев. Он еще в ансамбле участвовал, на аккордеоне играл".

- "Ну и что же, что играл?"

- "Дело не в том, что он играл на аккордеоне, а в том, что он передавал англичанам секретные сведения! У нас есть подтверждающий материал. Однако нужны дополнительные сведения. Вы можете подтвердить?" Галич сказал, что может, после чего старичок оживился и спросил:

"Ну? Ну и что?.. Они с ним встречались?"

- "Да, встречались".

- "И разговаривали?"

- "Да, и разговаривали".

- "И на корабль к нему приходили?"

- "Приходили. В каюте у него бывали". Старичок так обрадовался, что встал из-за стола, начал прохаживаться взад- вперед и потирать руки:

"Чудесно! Спасибо вам за ценнейшие сведения, Александр Аркадьевич. Вы себе даже представить не можете, как вы нам помогли! Именно такого рода сведения нам больше всего и полезны. Спасибо за помощь! Только теперь вы их нам изложите, пожалуйста, письменно, Александр Аркадьевич".

- "С удовольствием". Галич на нескольких страницах "изложил" все, чтобы было нужно, но перед тем, как их отдать, сказал: "Однако довожу до вашего сведения, что именно в тот момент, о котором идет речь, я как раз в Мурманске не был. Подробно в этих записях указываю. Меня тогда в Мурманск не пустили по вашему же специальному распоряжению. Так что я тогда остался без работы в Москве и чуть не подох от голода без продуктовых карточек". Старичок невероятно разгневался: "Так вы еще над нами издеваетесь! Вы - так! Вам все хаханьки! Вам все насмешечки! Но не беспокойтесь, товарищ Галич. У нас вы по-другому будете смеяться. Вон отсюда!" [ 170 ]

Придя домой, Галич собрал узелок и стал ждать ареста. Даже спать перестал, поскольку людей тогда забирали по ночам. Однако, к счастью, все обошлось.

Ссылки: