Трагическая поездка на огневые испытания в Леестен

Спустя месяц после начала деятельности "Рабе" стала сказываться слабость организационно-финансового руководства немецкой части института. Директор Розенплентер был очень энергичным инженером, но плохо разбирался в проблемах снабжения и, по-видимому, не пользовался авторитетом среди старых дельцов и коммерсантов, которые начали налаживать активные деловые связи. Его заместитель по общим вопросам все внимание уделял проблемам вытягивания пайков для организации питания немцев и улучшения их быта. Поэтому я был очень обрадован, когда по рекомендации СВА из Веймара к нам прибыл господин Шмидт , бывший одним из руководителей службы снабжения и кооперации Пенемюнде . Уже далеко не молодой, полный, одетый "с иголочки" он одним своим внешним видом, открытым лицом и приятной улыбкой должен бы внушать уважение к представляемому им учреждению. Мы назначили его на должность коммерческого директора, подчинив ему все службы транспорта, снабжения, оборудования зданий и то, что позднее называли "соцбытом". Он энергично взялся за дело, и его компетентность не замедлила сказаться на укомплектовании лабораторий первоклассной измерительной техникой, отличными стандартными стендами. Появился широкий набор источников электропитания, а на завод в Кляйнбодунген и в мастерские института начали прибывать новые высококлассные металлообрабатывающие станки.

Обычно очень вежливый и почтительный, Шмидт однажды в середине рабочего дня, было это в начале сентября, буквально ворвался на виллу Франка , где после возвращения из Леестена отдыхал Исаев. Он обрушил на Исаева много упреков по поводу трудностей, которые возникают из-за не всегда корректного поведения солдат размещенной в городе артиллерийской бригады. Шмидт просил Исаева договориться с командованием об упрощении процедуры оформления пропусков, допуска немецких специалистов к особо охраняемым объектам и введении свободного режима въезда немецкого автотранспорта в Бляйхероде. Все эти заботы, пререкания с командованием дивизии и комендатурой Исаеву сильно наскучили. Обычно этими делами занимался я вместе с Пилюгиным. Его полковничьи погоны помогали решать многие спорные вопросы в нашу пользу. Я и Пилюгин на три дня отлучились в Дрезден для размещения заказов на гироскопические приборы. Когда вернулись, то застали Исаева в мрачном настроении. Он курил пачку за пачкой "Беломор" и в конце концов заявил, что здесь ему больше делать нечего. В Леестене обойдутся без него, он уезжает в Москву, о чем уже договорился с Берлином. Расставание с Исаевым мы вскоре отметили надлежащим образом, 10 сентября он выехал в Берлин и оттуда вскоре улетел в Москву. Здесь уместно напомнить, что Исаев вместе с Арвидом Палло, группу которого мы еще 15 июля отправили из Нордхаузена в Леестен, успешно организовали огневые испытания двигателей. Советские двигателисты - инженеры и механики - освоили тамошнюю технику настолько, что могли даже без помощи немцев, кстати не отобранных американцами, проводить огневые испытания на разных режимах. Я успел побывать в Леестене в августе и впервые любовался потрясающим зрелищем - открытым факелом двигателя 25-тонной тяги. Наш шеф по линии ГАУ генерал Кузнецов , который формально считал себя отвечающим не только за институт "Рабе", но и за Леестен, ни разу там еще не был. Кузнецов требовал, чтобы я и директор Розенплентер сопровождали его в поездке в Леестен. Я несколько раз под разными предлогами откладывал. В конце сентября к нам в гости приехал Александр Березняк . Он успел ознакомиться со всеми немецкими авиационными фирмами советской зоны. Голова была полна идей, и Березняк спешил встретиться в Бляйхероде с Исаевым. Но Исаев уже был в Москве. Тогда Березняк уговорил меня ехать с ним в Леестен. А тут еще настоятельные требования генерала. И мы решили совместить путешествие. В воскресенье 30 сентября мы выехали из Нордхаузена на двух машинах.

Первой шла машина генерала Кузнецова. Это был "опель-капитан". За рулем водитель-солдат. Рядом, чтобы указывать дорогу, Кузнецов посадил Розенплентера . Сам сел сзади и потребовал пересадить в его машину нашу переводчицу, чтобы он мог разговаривать с Розенплентером. Ляле пришлось подчиниться генералу. Во второй машине (это был наш "мерседес", за рулем, как обычно, Альфред) разместились я, Березняк и Харчев. Мы сильно отстали, и Альфред не раз укоризненно качал головой и что-то бубнил по поводу недопустимо большой скорости генеральской машины на узких извилистых дорогах. Вдруг Альфред неожиданно закричал. Он первым увидел, что "опель-капитан" врезался в дерево. Пострадавших доставили в больницу Эрфурта . Все трое мужчин были тяжело ранены, но нас заверили немцы- врачи, что жить они будут. "А вот фроляйн Ляля ранена смертельно. У нее перелом основания черепа и множественные повреждения позвоночника". Я позвонил в Бляйхероде и попросил срочно приехать начальника медсанбата дивизии хирурга Мусатова . Мы с ним успели подружиться. О его фронтовых хирургических операциях в дивизии ходили легенды. Когда приехал Мусатов, к нам вышел главный хирург больницы профессор Шварц. Больница была первоклассная. До капитуляции это был военный госпиталь для офицеров СС. Вместе с профессором мы прошли в операционную. У генерала Кузнецова были перебинтованы и уже загипсованы обе ноги. Но состояние пока было шоковое. У Розенплентера - множественные ранения головы и лица. Он лежал с полностью забинтованной головой. Водитель был без сознания - переломаны обе ноги, рука и много ребер. Вокруг них хлопотали сестры. В стороне без всякой помощи совершенно обнаженная лежала наша общая любимица Ляля. Харчев сорвался. Он выхватил из кобуры пистолет. Выстрелил в потолок и закричал, что это умышленно. "Если вы не спасете ей жизнь, я всех здесь перестреляю". Но ни профессор Шварц, ни другие врачи и сестры не дрогнули. Видимо, общение с офицерами СС их закалило. Только наш хирург майор Мусатов ловко обезоружил Харчева. Он осмотрел Лялю. Поговорил со Шварцем и нам сказал: "Они все сделали, что могли. Теперь дали возможность спокойно умереть. Ей осталось жить не более часа". Харчев зарыдал. Одна из сестер по знаку профессора подошла к нему, закатала рукав и сделала укол. Лялю похоронили с почестями. Она не только работала в институте, но помогала в самодеятельности дивизии, и ее артистический талант пользовался большим успехом. На могиле в саду рядом с корпусом института установили стандартную пирамиду с красной звездой. На одной из граней портрет Ляли - красивой и талантливой русской девушки из-под Тулы, так трагически закончившей свою жизнь в Германии. О гибели Ляли я написал письмо Исаеву. Он был потрясен. Еще и потому, что хлопотал и мечтал при репатриации добиться ее устройства в наш московский институт.

Ссылки: