В тюрьме после допроса Берии

Принесенные от Берии фрукты смягчили режим в камере. Пораженный таким посланием наркома, дежурный надзиратель разрешал поворачиваться к стенке и прикрывать лицо одеялом. Восемь месяцев одиночного заключения (с небольшим интервалом, когда в камере рядом со мной оказалась осведомительница), без книг, без всякого отвлекающего занятия, становилось все тягостней и тягостней переносить. Чтобы отвлечься, оставалась лишь старая возможность рифмовать строчки. Теперь кажется непостижимым, как могла я в первую ночь после встречи с Берией заниматься, пусть даже самым бездарным, "поэтическим творчеством", но в этом было мое спасение. Решила отразить в стихах смерть Ленина, точнее, свое детское восприятие случившегося, но стихи не получались. Помню только первые неловкие строки:

Я в те дни так мало понимала,

Я еще дитя была.

Силу горя я познала

По глазам отца. Да, глаза отца - первое, что меня потрясло.(См. Смерть Ленина )

Трудно передать мое состояние. В камере я переосмысляла свое поведение при разговоре с Берией. Перед кем же я бисер метала! В памяти всплывали бериевские фразы, на которых при допросе я не успевала задержать внимание, но сейчас казавшиеся особенно возмутительными. Как он смел сказать мне такое: "Дочь Ларина мало того что вышла замуж за врага народа, но еще и защищает его". Но не только частое упоминание имени Ларина - даже кисть винограда, свисавшая из наркомовского пакета, напоминала об отце.

Он любил свою родину - Крымское побережье, где море казалось ему ярче Средиземного, крымские степи, весной алеющие от цветущих маков, самые душистые крымские розы, самый вкусный крымский виноград, выращенный умелой рукой татар, и как раз именно этот сорт - александрийский мускат "Волшебный край! Очей отрада..." - часто повторял он строки Пушкина.

Воображение перенесло меня на Черное море, я решила попытаться сочинить стихотворение о нем. Это были светлые моменты в моей безрадостной жизни: ни о чем ином не думать, забыться. Не только сочинять стихи, но стараться запомнить их требовало напряженного внимания и давало передышку моим страданиям. Это был, вероятно, способ выживания. Зимой 1941 года, возвратившись из московской тюрьмы в лагерь, я записала это стихотворение на старой складской фактуре (бланке учетного документа) управления Сиблага НКВД. Фактура цела и по сей день. Вот что она сохранила.

О, море! Давно ты меня вдохновляло.

Но прежде стихи не лились.

Лишь только взамен за страданье и муки

Расплатой они родились!

Люблю я, когда ты заманчиво блещешь.

И сердце в страстях твоих бурей кипит,

Люблю я, когда ты всем телом трепещешь,

И рокот волны в моем сердце звучит!

Люблю наблюдать, как сгущаются краски,

Темнеет, мутнеет дневной колорит,

И белая чайка в волнующей пляске

Над бурными волнами низко парит!

Коварно, могуче, ты так переменно,

Ты вечно куда-то спешишь!

И властью стихии, волною надменной

Ты губишь, ты рушишь, крушишь!

Я помню, однажды при лунном сиянье

Я тихо по лунной дорожке плыла,

И море влекло неземным обаяньем,

А ночь так прекрасна была!

И темные воды таинственным плеском

Шептали мне страшную весть...

И лунное сердце ночи своим блеском

Вещало мне близкую смерть.

"Умрешь ты, умрешь ты!", хоть это казалось,

Я тут же назад поплыла.

А море ехидно во тьме улыбалось,

А ночь так прекрасна была!

Я часто коварный тот блеск вспоминаю,

Закончилась жизнь в двадцать два ,

С тех пор я живой в небытье пребываю,

Хоть жить начала я едва!

О, волны морские!

Вы плещете вечно,

Волной обгоняя волну,

А жизнь людская течет скоротечно, -

Лишь миг! И уходит ко дну! Описанное мной вечернее купание было на самом деле. Поэтому передышка оказалась недолгой - нахлынули воспоминания о смерти отца. См. воспоминания Бухариной о смерти отца

Ссылки: