Олег Гомазков: "КУСОК КОМСОМОЛЬСКОГО ГРАНИТА"

Таково было прозвище Сергея Янушкевича у его собратьев - биофаковцев 50- х годов. Красивый, спортивный, действительно словно высеченный из куска породы, хотя происхождения Серёжка был самого простецкого - сын московского таксиста. И жил он тогда с мамой, которую бесконечно боготворил, отцом, братом Витькой и любимой собакой в двухэтажной коммуналке на Палихе, возле "Новослободской". Мы - вечно поющий и играющий агитбригадный Биофак - собирались у них по праздникам и без оных, потому как сам факт наших встреч уже был праздником общения и радости.

Ещё собирались в Нижне-Кисловском у Ляли Розановой или в Лаврушинском у Шангиных. Сергей на этих сборищах оказывался как бы на втором плане. Потребность в нём возникала в агитпоходе, на заседании бюро, в аудитории - перед взбудораженной массой, когда требовался спокойный, уверенный, надёжный и сильный человек. Был ли он командором бригады, секретарём факультетского бюро комсомола или просто спутником по байдарочному походу - в трудный момент лица людей поворачивались в его сторону. Он был лидером, он находил лучшее решение, ему верили безоговорочно.

Серёжа Янушкевич - это удивительное продолжение прекрасной, романтической породы советских парней, придуманных любимым довоенным кино: Столяров, Крючков, Бернес, Жаров - отважных, честных, бескорыстных и бескомпромиссных сынов своего Времени и своей Страны. Об этом совсем непросто говорить теперь, когда оказались резко смещёнными все ориентиры: добра, любви, порядочности, дела, когда понятия "патриотизм", "верность", "честь", "скромность" оказываются словесным анахронизмом...

Сергей был бесконечно порядочным человеком, из тех, кто органически не мог сказать неправду, он брал на себя самое трудное - будь-то дорога, дежурство или рюкзак, причём делал это совершенно естественно, никогда не выпячивая своё лидерство.

Кажется, это ему принадлежала идея знаменитого "коврового заседания" комсомольского бюро факультета, когда синим пламенем горел наш концерт университетского смотра. Он предложил убрать стулья из комнаты бюро, что располагалось рядом с Малой аудиторией, и провести заседание, сидя на ковре. В той необычности, быть может, нелепости, был психологический ход, когда вдруг заиграли фантазия и инициатива наших лидеров, и смотр состоялся на "ура". Более того, мы заняли первое место в университете!

Это он придумал в Алтайском походе закон "Слово Командора!" - как требование беспрекословного подчинения его команде в экстремальной обстановке. В такие моменты от его темперамента на лице оставались стальные глаза и вспученные желваки скул. Сергей был красивым спортивным парнем, хорошо играл в волейбол, и его атлетическая внешность была с лихвой использована в спектакле "Все - свои", когда он изображал "экспонат" в анатомичке или в роли спортсектора выходил на сцену, одетый лишь в волейбольную сетку. Женская половина тогдашнего Биофака была от Сергея без ума.

Ещё вспоминается знаменитое комсомольское собрание осенью пятьдесят пятого в Актовом зале на Ленгорах, когда осатаневшее от "непослушной Ляли Розановой и её компании" факультетское партбюро решило поставить во главе двухтысячной биофаковской массы своего человека, единственным достоинством которого было наличие партбилета. И вот эта "биомасса", мгновенно расчуявшая неуклюжий манёвр, выбрасывала из списков для голосования любого, кто имел "партийную причастность", и долгой овацией встретила избрание Сергея Янушкевича. Год работы секретарём факультетского бюро комсомола обошёлся Сергею дорого - пропал год аспирантуры. И, тем не менее, несмотря на постоянное давление партийного "руководства", при нём Биофак, как и прежде, был на виду: на "фестивальном" смотре самодеятельности 1956 года мы вернули первое место, поставили спектакль "Двадцать лет спустя" (где он играл, по сути, самого себя), провели два агитпохода - летний Братский-56 (в котором Сергей не был, потому что с основной массой факультета работал на целине) и зимний Орловский-56 (80 концертников!). В начале 60-х - когда мы, окончившие Биофак, уходили в свою профессию, Сергей защитил диссертацию и стал преподавателем кафедры генетики. Он готовился к многомесячной поездке в Швецию и был озабочен проблемой языка (оно и понятно: из нас, детей военного поколения, практически никто не владел английским, кроме как "со словарём"). Он понимал, что это важный, быть может, звёздный шанс в его начинавшейся научной карьере, и писал мне, что работает секретарём на своей кафедре и ждёт утверждения кандидатской, ждёт неприлично долго - почти год: "В связи с годовщиной со дня защиты мне прибавили жалованье - теперь я получаю 92 руб. 00 коп. (раньше было 90 руб. 50 коп.). Поздравь с такими темпами! Пребываю в подвешенном состоянии: мои шансы, по-видимому, выражаются отношением 50:50". Он, конечно, не был, как и все мы, тогдашние, диссидентом, но с мечтами о Швеции беспартийному Янушкевичу пришлось распрощаться, несмотря на то, что прекрасно защищённую диссертацию ему, наконец, утвердили.

Как невероятно и нелепо это звучит в отношении человека, который был гордостью факультета, ленинским стипендиатом, одним из самых активных и популярных руководителей студенческого Биофака! ...Начав рано болеть, он ушёл в свою раковину, и достучаться до его души, нам, замороченным собственными проблемами - диссертациями, шефами, больными детьми, - было непросто. У нас с Валей есть письма Ляли Розановой, присланные в Борок после Кольского похода. Изумительные письма, где радость биофаковского бытия перемежается грустью. И следует из этих писем, что знаменитое "Что ни год - то поход..." было написано ею 15 октября 1958 года на кораблике, который шлёпал из Борка по Волге в Москву. И что главный "виновник" песни он, Серёжа Янушкевич... Он умер, оставив чувство невосполнимой утраты у всех, проживших с ним счастливые годы студенчества, дышавших одним с ним воздухом радости и полезности нашего существования. Апрель 2001