 |
Серго Берия: в Бутырской тюрьме
Здесь камера была побольше. Три привинченных к полу кровати стояли с одной стороны, три - с другой. На ту, что ближе к двери, бросили какой-то тюфяк, усилили освещение. Я остался один.
В Лефортово меня на прогулку не выводили, только на допросы да в баню. Здесь получасовые прогулки в тюремном дворике были ежедневными.
Находился я в Бутырке под так называемым номером, так же, как до этого в Лефортово. Мне об этом не говорили, но я слышал, как охрана говорила обо мне: "Второй номер отказался выходить на прогулку". Почему именно второй, не знаю до сих пор.
Тогда я действительно отказался выходить на прогулку, так как чувствовал недомогание. Очевидно, тюремная администрация расценила это как своеобразный протест. Вскоре пришел какой-то большой тюремный начальник в форме полковника.
- Почему вы отказываетесь выйти на прогулку?
Больны? Поймите, для вас же хуже. Даже если вы себя плохо чувствуете, лучше побыть на воздухе.
Я объяснил им, что ни о каком протесте речь не идет и я действительно плохо себя чувствую.
- Тогда я вызову врача, - сказал, уходя, полковник. Вскоре пришел врач:
- У вас грипп. Мы переведем вас в госпиталь. Я отказался.
- Останусь здесь. Если можно, дайте лекарство. Лекарство мне принесли.
В Лефортовской тюрьме охранники не знали моей фамилии. Здесь, видимо, все же узнали. Как-то один из надзирателей шепнул:
- Все нормально будет, жить будешь! С тебя номер сняли.
Со стороны этих людей отношение было вполне нормальным. У них глаз наметан, и они довольно быстро разбираются, кто перед ними.
Я не хамил, по крайней мере кому не надо... Вел себя с достоинством. Вставал, делал зарядку, обливался холодной водой. Это людей, наверное, тоже располагает. Надзиратели видели: нормальный человек. Так и относились.
Слухи, видимо, ходили, но одно дело сказки слушать, другое изо дня в день видеть своими глазами этого "врага народа".
Разрешили даже пользоваться библиотекой, чего раньше не было. К стыду своему, раньше я ни одной работы Ленина до конца дочитать не мог, а в тюрьме проштудировал полностью. Время было...
А главное, мне принесли массу технической литературы и даже логарифмическую линейку, необходимые для работы справочники.
До ареста я занимался разработкой системы для подводного старта баллистической ракеты . Военные моряки знают, что колебания волн не должны изменять параметров полета. Над этим я и работал. У меня сохранились до сих пор некоторые странички с расчетами, сделанными в Бутырке, - мне их вернули потом. Сами чертежи отправили в Свердловск, и они тут же пошли в работу, а некоторые наброски остались.
Но прежде чем мне разрешили заниматься любимым делом, прошло немало времени.
См. Серго Берия: расстрел в Бутырской тюрьме После инсценировки расстрела допросы приняли характер бесед. Заместитель Генерального прокурора Цареградский сказал мне, что ведет следствие по делу моей матери, а позднее признался, что оформлял протоколы допросов моего отца, которые якобы проводились.
В последнюю нашу встречу в тюрьме сказал:
- Сделайте что-нибудь хорошее, обязательно сделайте. Докажите, что все это... Эти слова я запомнил.
Ну, что хорошего может видеть заключенный в прокуроре? А я его из-за одной этой фразы "Сделайте... Докажите..." запомнил как порядочного человека. Он очень напоминал русского прежнего судейского чиновника. Я чувствовал, что он понимает: все это чистой воды блеф. И конечно же зла не хотел. Из разговоров с мамой я знаю, что и с ней он вел себя на допросах очень корректно. Однажды сказал:
- Нина Теймуразовна, я вынужден задать вам вопрос о женщинах-любовни- цах вашего мужа.
Мама к подобным вопросам других следователей привыкла. Ее постоянно убеждали, что Берия - разложившийся человек, и требовали: не покрывайте его!
Мама ответила Цареградскому, как отвечала и остальным:
- Я прожила с ним всю жизнь и хорошо знаю его с этой стороны, а вы пытаетесь убедить меня в обратном. В то, что вы говорите, я не верю, как не верю и во все остальное.
Как и мне, ей не смогли предъявить за все полтора года нашего одиночного заключения ни одного документа, компрометирующего в чем-либо отца.
Последние месяцы в Бутырке я продолжал работать над своим проектом, и неожиданно для меня его проверила специальная комиссия, которая и вынесла решение: вещь интересная, надо реализовывать.
Позднее системой, созданной мною в московской тюрьме, будут оснащены все отечественные ракетно-ядерные подводные лодки.
Мое бессрочное заключение завершилось. Однажды - а прошло уже полтора года после ареста - меня привезли на Лубянку. Зачем - я не знал.
Пройдя коридорами высокого серого здания на площади Дзержинского, как она тогда называлась, я оказался в кабинете Председателя КГБ Серова . Кроме хозяина, там находился и Генеральный прокурор СССР Руденко . Я узнал его: он два или три раза присутствовал на моих допросах. Сам, правда, вопросов не задавал - сидел в сторонке.
В кабинете Серова Руденко объявил мне, что Советская власть меня помиловала.
- Извините, - говорю, - но я ведь и под судом не был, и оснований для суда не было. О каком же помиловании идет речь?
Руденко вскипел и начал говорить о заговоре. Но тут его перебил Серов :
- Какой там заговор! Не морочь ему голову! Хватит этого вранья. Давайте по существу говорить, что правительство решило.
И Серов зачитал мне решение Политбюро, на основе которого Генеральная прокуратура и КГБ СССР вынесли свое решение. Я узнал, что отныне допущен, как и прежде, ко всем видам секретных работ и могу заниматься своим делом.
Еще мне сказали, что выбор места работы остается за мной. О Москве не говорили, предполагалось, что я ее не назову. Я поинтересовался:
- Имеете в виду города, где моя техника делается?
- Да, - ответил Серов, - вот перечень институтов и заводов.
Москвы в списке не было, как я и предполагал, да и никакого желания оставаться здесь - тоже.
Я выбрал Свердловск . Мне уже не раз доводилось там бывать, и я хорошо знал инфраструктуру военных заводов. Еще до моего ареста мы начали там создавать филиал своей организации.
- Свердловск так Свердловск, - согласился Серов. Само решение мне не дали, но, как я потом узнал, ознакомили с ним вызванного в Москву моего будущего директора. Им должны были руководствоваться в дальнейшем и местные власти. Кроме работы, я должен был по решению правительства получить в Свердловске квартиру.
Сюда же, в кабинет Серова, привезли и маму. Ее вызвали после меня и сказали, что она может остаться в Москве или уехать в Тбилиси. Мама ответила, что поедет туда, куда направят меня.
Мы еще неделю провели в Бутырке. За это время мне разрешили встретиться с женой - это было первое свидание, которое разрешили за полтора года. А примерно за месяц до этого мне впервые передали фотографию сына. Ему шел уже второй год... Так я узнал, что у меня родился сын.
Тогда же мне стало известно, что еще в декабре 1953 года газеты сообщили о расстреле моего отца.
В Свердловск мы ехали под охраной. Мне выписали паспорт на имя Сергея Алексеевича Гегечкори , а на все мои недоуменные вопросы я получил единственный ответ: "Другого у вас не будет..."
Я был лишен звания инженер-полковника, доктора технических наук, лауреата Государственной премии СССР. Не вернули орден Ленина - как и Государственную премию, я получил его в свое время за создание нового оружия.
В войну был награжден орденом Красной Звезды, медалью "За оборону Кавказа", другими медалями. Не возвратили и их.
В моем военном билете написано: звание - рядовой, военно-учетная специальность - стрелок. Образование - Военная академия. Но награды вписали...
Когда меня арестовали, мне было 28 лет. Теперь предстояло начинать все сначала. В Свердловске меня ждала должность рядового инженера, правда, с приставкой "старший".
Ссылки: