О "придурках" в ГУЛАГе

Беды не случилось - я остался работать в ТНБ , и когда мне задавали вопрос: "Где работаю?" - я не без гордости отвечал: "В конторе, нормировщиком", хотя до настоящего нормирования у меня, как говорится, и нос не дорос. Вспоминая эти обстоятельства, прихожу к выводу, что отданные в первый же день вещи сработали на мое лагерное благо. Я лишился "тряпок", но приобрел нечто гораздо большее - работу в помещении, что в условиях Заполярья, при незавидном здоровье и лагерном питании, являлось главным. Потом я понял еще и то, что моя работа в лагере относилась к категории привилегированных ("блатная" работенка, как говорили в лагере), а заключенных, с нею связанных, называли "придурками". Нельзя не отдать должное лагерным определениям зэков: "работяга", "доходяга", "фитиль", "придурок" - они при одном только произношении создают очень меткое представление о тех, кому предназначены. Если глубже вникнуть в будни заключенных, работающих на "общих", - подъем чуть свет, кормежка в столовой, построение на развод, конвоирование в рабочую зону-оцепление, тяжелая многочасовая работа на морозе и в зной с пустым желудком и постоянным желанием есть, возвращение под конвоем в жилую зону, "шмон" и ожидание "стойла" на вахте после тяжелой работы, вечерняя проверка в зоне и только после этого долгожданный сон - только тогда и осознаешь, почему у человека пропадает надежда на возвращение к прежней жизни и принятым в обществе нормам. Ведь на утро этот железный распорядок повторится вновь в той же последовательности и безысходности. И так - месяц за месяцем, год за годом, без реальной надежды дожить до конца срока, без просвета на перемены, на какое-то улучшение условий жизни и работы. Ждать конца срока можно лишь тогда, когда впереди год, два, три. Система насилия в родном отечестве решила этот вопрос по-другому - десять, пятнадцать, двадцать пять лет воспринимались, как бессрочные наказания, как пожизненное заключение. По моим наблюдениям казалось, что система государственного насилия довела меры подавления и террора в отношении заключенных до такого совершенства, что изменить или уничтожить их не представлялось возможным. Если это так, нужно искать выход самому - приспособиться к существующим здесь условиям, чтобы выжить. Слежка и стукачество, пронизавшие государство вдоль и поперек на воле и в изоляции, исключали любую попытку уничтожить эту систему изнутри. Выжить в лагере было трудно, и добиться этого мог лишь тот, кто сумеет избежать безжалостно переламывающих валков системы. Нужно устроиться на такую работу, которая позволила бы сохранить силы на голодном лагерном пайке (не нарушая при этом моральных норм) и дожить до освобождения. Вывод логичный, хотя и трудно осуществимый. Об этом предупреждали заключенные-лагерники, которых по разным причинам возвращали в тюрьму, - они объясняли обстановку в лагерях для тех, кто еще не знал, что такое "общие" работы и "придурки". Но как бы не подготавливали к этому, подсказывая где и как лучше устроиться, лагерная действительность вносила свои поправки - участь попасть на "общие" была наиболее вероятной для большинства. "Подфартить" могло тому, кто имел рабочую профессию станочника, сборщика, слесаря, электрика, строителя, портного, сапожника или инженера, механика, врача, чья работа требовала профессионального умения и не выматывала физически. Эти специалисты получали "теплые" места и тоже становились "придурками", имея значительно лучшие условия, чем "работяги" на "общих".

Солженицын написал чрезвычайное исследование о жизни заключенных, рассмотрев все аспекты гулаговской жизни. Есть и специальная глава, посвященная "придуркам". В книге множество бесспорных, неопровержимых фактов, но есть и такие, о которых хочется высказать свою точку зрения, сложившуюся из собственных наблюдений и переживаний. "Архипелаг" написан человеком, у которого, видимо, с детства вырабатывалось сознательное гражданское отношение к жизни, осуждающее режимные порядки системы. Это отношение высказывается во всех фактах, описанных в книге. Этот взгляд присутствует и в его отношении к "придуркам", к которым в разные периоды жизни в лагере принадлежал сам автор и от которых решил отмежеваться в конце срока. Солженицынская платформа проглядывается в каждом предложении. У меня она не сложилась, и мое отношение к "придуркам" несколько иное. Он причисляет их к пособникам системы и считает, что они способствовали проведению насилия в ГУЛАГе. Это они создавали ужесточенные нормы выработки, производственный план и дисциплину, питание, жизненные условия в тюрьмах и лагерных зонах, это они разрабатывали, в угоду начальству, законодательные акты о произволе и бесправии, они утверждали дух сепаратизма в рядах заключенных, отстаивая свои привилегии и исключительность, помогая лагерному начальству эксплуатировать заключенных. Зэки от науки занимались разработкой наиболее актуальных проблем для военно-промышленного комплекса, утверждая государственный авторитет и влияние СССР в мире. Инженеры, конструкторы и многие прочие специалисты выполняли свои обязанности гораздо лучше вольнонаемных, чтобы не потерять "теплого" места. Общее число "придурков" всех категорий составляло, как считает Солженицын, одну шестую часть населения ГУЛАГа и добавляет, что если бы эта часть зэков саботировала выполнение своих обязанностей, система не смогла бы совершать свои преступления. Размышляя над этим, я задавал себе вопрос: а предполагал ли будущий "придурок", получая "блатную работенку" то, какой он совершает шаг? Будет ли он также презираем, как "стукачи" и "сексоты"? И отвечаю однозначно - мысли такие не приходили! По разному устраивались в лагерях заключенные на места "придурков". Способов много, и каждый выбирает тот, который для него более подходит. Ведь и в обычных условиях есть "теплые" и "выгодные" места, куда люди устраиваются по протекции или за взятку. Правда за колючей проволокой, при наличии постоянного надзора и укороченных человеческих прав таких возможностей становится меньше. Но если человек поставил перед собой такую цель, он может ее добиться и в лагере, причем, совершенно не думая, что кто-то потом расценит это, как сотрудничество с системой. Иезуитская сила системы скрывалась в методах подхода к людям, попавшим на ее крючок. Еще в следственных изоляторах обвиняемому старались доказать совершенство советского государственного строя и социальной системы, ее незыблемость и нерушимость, ее единство с народом. А вот ты, мол, (имярек) ничтожный и жалкий человек, посягнул на "святую святых", замахнулся на "надежду человечества". После такого объяснения человек и вправду начиная сомневаться в том, что он не виновен, отыскивает пятна в собственной биографии, относя себя к несостоявшимся коммунистам, которые попадают сюда по недоразумению? Но оно будет обязательно раскрыто и тогда "падут оковы, и свобода нас встретит радостно у входа?" Такая двойственная игра-политика приносила системе свои плоды - заключенные по 58-й статье, то есть политические, принимали разное "вероисповедание" и делились на тех, кто знает истинную цену советской власти, и тех, кто ей или в нее поверил. Каких было больше, сказать не могу, полагаться на собственные предположения и выводы нельзя, вопрос этот требует серьезного изучения. В главе о "придурках" Солженицын рассматривает также вопрос о продолжительности их жизни в лагерях и считает, что среди заключенных, доживших до освобождения, большая часть принадлежит "придуркам". По сути, он прав. Но в этом мне послышался какой-то упрек в адрес людей, переживших лагеря. И хотя оспаривать этот факт не могу, но упрекать людей за их принадлежность к "придуркам" я не имею права. И я скажу, почему. Мой ответ исходит из оценки общепринятых действий человека в обществе. Если "придуркам" удалось выжить в лагере, не нарушая моральных норм поведения и без сделки с собственной совестью, тогда общественному мнению не за что и незачем их осуждать. Укор может быть брошен только тому, кто дожил до освобождения, прибегнув к сомнительным средствам, - обману, подкупу, лести, угодничеству, сотрудничеству со службами дознания, насилию, сыску, кто сохранил жизнь только такой ценой. Говоря о себе, я, например, хочу откровенно признать, что за годы и плена, и заключения я не испил до дна всей чаши человеческих страданий. Так уж случилось! А кому, чему обязан - не знаю. Значит, просто, повезло. Ведь миллионы не вернулись и с войны, и из ГУЛАГа! Не умея толком "плавать", утопая и снова хватаясь за соломинку (никого не утопив при этом), я все же добрался до берега. Так что же? Неужели после всего этого я должен был еще каяться, что выжил? Я не был ни революционером, ни диссидентом, ни антисоветчиком. Система внушала нам, что в нашем обществе не может быть оппозиции, что строящим бесклассовое общество просто абсурдно объявлять войну самим себе, хозяевам этой будущей жизни. Я не мог и предполагать, что советский строй уступит когда-нибудь свое место, казалось, что этому "колоссу" стоять и стоять!

Сейчас слово "придурок", попав в обиход "фраеров", стало означать что- то вроде полоумный, но это лагерное слово, имевшее совершенно другой смысл. Это просто заключенный, который каким-то способом или просто по счастливой случайности оказался не на изнурительно тяжелых работах.

Перспектива собственного будущего была неясна и колебалась между верой и неверием, в зависимости от мнения окружающих людей. Одни прогнозировали беспросветное будущее в лагерях, другие чаяли, что не все еще потеряно. Мои размышления опирались на свой жизненный опыт и подсказывали мне не отчаиваться, не терять надежду на лучшую долю, так как огромная, многомиллионная масса людей, изолированная от общества в тюрьмы и лагеря не сможет пробыть на таком положении длительное время. Как ни крамольна была мысль о "смерти отца народов", но она маячила в сознании людей, получивших пятнадцати - и двадцатипятилетние сроки наказания. Дальнейшие события подтвердили логичность такого вывода, смерть Сталина повлияла на судьбы миллионов: начался массовый пересмотр следственных дел и досрочное освобождение из тюрем и лагерей. Именно эта волна докатилась и до меня. Сама.

Ссылки: