Астахов П.П.: следствие

Капитан, принимавший меня в ту ночь, оказался моим следователем. У него была не совсем русская фамилия - Устратов, выдававшая его марийско-мордовское происхождение. Он не применял ко мне строгих мер. Моя папка быстро заполнялась толстыми, бурыми листами оберточной бумаги, на которой были отпечатаны протоколы допросов. У него был твердый, уверенный, выработанный следственной практикой почерк. Каждый законченный лист допроса он сопровождал текстом: "Протокол записан с моих слов верно, с чем ознакомлен и в чем расписываюсь". Рядом я оставлял свою подпись. Редактирование протоколов принадлежало и, как мне казалось, по праву, следователю, и я не особенно вдавался в смысл записанных ответов, считая их правильными, не требующими поправок. Сегодня такая беспечность и легкомыслие кажутся удивительными и маловероятными. Он много курил и после допросов его пепельница была полна дешевых папиросных окурков "Север". Мне он тоже предлагал покурить во время допроса, а иногда перед уходом в камеру угощал папиросами "на потом". Следствие подвигалось к концу в положенные сроки, я ни в чем не перечил и подписывал все протоколы. Такие отношения устраивали нас обоих. Делал это не потому, что не хотел портить отношения, избегать трений и неприятностей, а просто по легкомысленному подходу к следствию, неразумению некоторых правовых положений, которые недопонимал, как человек, неискушенный в этих вопросах. Ему же, работнику дознания, они были хорошо известны и он, зная чем закончится следствие, спешил к его завершению. Я привлекался к уголовной ответственности по статье 58.1б УК РСФСР . Эта статья означала измену Родине, а ее пункт "1б" относился к категории военнослужащих. Был у этой статьи еще пункт "1а", квалифицирующий преступления гражданских лиц. Я подписывал протоколы допросов, не обсуждая сомнительные формулировки, хотя и мог бы не согласиться с обвинением в измене Родине. Мне казалось, что факт пленения неопровержим и, признавая его, я и считал себя виновным. Передо мной постоянно звучали слова военной присяги: " и если я нарушу эту присягу, пусть меня постигнет суровая кара Советского закона", они подтверждали правомочность применения закона к нарушителям присяги. Поэтому мне в 1942 году на фронте нужно было покончить с собой, чтобы потом не искать оправданий в безысходности положения и обстоятельств трагически складывающейся войны. К сказанному хочу еще добавить, что мои отношения со следователем не обострялись еще и по той причине, что к декабрю 1945 года, когда проходило следствие, многие обстоятельства Харьковского окружения мая 1942 года были хорошо известны, сделан анализ окружения войск Юго-Западного фронта, дальнейшей участи сотен тысяч пленных, опровергавших массовое предательство и многое другое. Поэтому он не "давил" и не применял особых мер дознания. Помню, лишь однажды он, вытащив пистолет, сказал: "Если будешь врать, застрелю!" Это случилось через месяц после начала следствия и было вызвано моим ответом на вопрос: "Почему, желая попасть на свою территорию, группа бежала не на Восток, а на Запад?" Я объяснял это реальной фронтовой обстановкой и тем, как контрразведка СМЕРШ могла бы поступить с нами, что мы собирались вначале попасть в войска союзников и там, "отмыв" свою Вустравскую принадлежность, получить право на возвращение в Союз. Капитан Устратов считал, что я скрываю от следствия спецзадание немцев, с которым мы вначале должны были добраться до Швейцарии, а оттуда в Советский Союз для его реализации. Статья 58.1б и связанные с нею обвинения в измене Родине после анализа материалов допроса, видимо, привели капитана Устратова к выводу: криминала с этой стороны у меня не было - в плен я не сдался. Но оставить без последствий мою принадлежность к Вустрау, к лагерю Восточного министерства Германии, готовившего администрацию для оккупированных районов из числа советских военнопленных, он никак не мог. Нужно было во что бы то ни стало найти крючок, зацепить и наказать. Но как? Из всего того, что я рассказал о Вустравском периоде было много такого, за что нужно было наказать и изолировать - ведь я прошел специальную учебную программу, познакомился со сведениями, какие советскому человеку были противопоказаны. Однако все мои дальнейшие действия в Германии и те, какие я мог бы совершить на оккупированной территории как представитель ведомства Восточного министерства, не состоялись. На Восток я не уехал, а устроился на работу в частную ремонтно- строительную фирму по восстановлению разбомбленных домов в качестве рабочего и проработал там до окончательного отъезда из Берлина в декабре 1944 года. Закон был не в силах осудить меня, так как в действиях моих после освобождения из плена не оказалось состава преступления. Что же делать и как поступить следствию в таком случае? Решение было принято еще до следствия - осудить. Не важно, что состав преступления отсутствует. Наши органы правосудия смогут притянуть к наказанию и по тем материалам, какими располагают, их достаточно.

Предъявленное мне обвинение было сформулировано так: "находясь в плену, дал согласие заниматься на курсах Восточного министерства Германии, после окончания которых работал на стройке в Берлине и получал ставку немецкого рабочего". В такой же редакции было предъявлено обвинительное заключение и после окончания следствия. Я с раскаянием признал вину, рассматривая ее, как и следовало, фактом экономического содействия врагу в годы войны. Попадись это заключение мало-мальски грамотному юристу, оно вызвало бы в адрес следователя усмешку. Но в условиях советской действительности подобная формулировка была вполне пристойной и обоснованной для вынесения приговора. Хотя, истины ради, должен признать, что ни трибунал, ни другие судебные инстанции не приняли к судопроизводству мое дело. Оно было отправлено в НКВД СССР и там, без судебного разбирательства, вынесли решение в виде постановления Особого совещания . Вот только вместо положенных двух недель, в течение которых я должен был получить окончательное решение суда, я ожидал его около года. В этом и заключалась трагедия людей, попавших за решетку - о правовых знаниях и нормах они не имели ни малейшего представления. Не имея защитника в ходе следствия, они целиком и полностью попадали во власть следственного аппарата, это он вершил судьбами людей по указанию сверху. Капитану Устратову следственные материалы на своего подследственного нужно было оформить в протоколах допроса до возвращения в Советский Союз, не оставляя в них "белых пятен", а затем передать их в органы Госбезопасности. Когда я стал рассказывать ему о подготовке к побегу, о его осуществлении, а затем о жизни в Швейцарии и работе в Советской репатриационной миссии, я понял, что этот период его мало интересует, так как он свидетельствовал о нашей работе в пользу Союза, поэтому подробности о нем были опущены. Итак, согласно нормам процессуального кодекса, следствие уложилось в два месяца, и я подписал 206-ю статью об окончании следствия. Заканчивались трудные дни пребывания в следственном изоляторе г. Подольска. На исходе февраль. В Подольске стояла снежная зима, держались морозы.

Ссылки: