 |
Михаил Ардов: Зощенко
- Ви-тинь-ка, - медленно и раздельно произносит худой невысокий человек, сидящий на стуле у стола - мне понравился ваш последний рассказ в "Крокодиле"... Вы неплохо пишете.. К сожалению, я не могу этого сказать о нашем общем друге Лене Ленче ...
Это - Зощенко. Я впервые вижу его на Ордынке, и пожираю его глазами. Он - мой кумир, мой самый любимый писатель. Сейчас он похож на человека, который недавно очнулся от летаргического сна и заново осваивается с реальностью, щурится на солнечный свет, растерянно улыбается людям. На дворе 1954 год. Зощенко усмехнулся и продолжает свою речь:
- Я был у них в гостях... У Ленча... Лиля мне говорит: "Да, Миша, стареем, стареем... Вот Лёне (!) пятьдесят, мне уже сорок..." А я так прикинул, если она правду говорит, значит, я в свое время был растлителем малолетней... (Надо сказать, что у Зощенко с этой дамой был довольно длительный роман. Тогда она была женою некоего О. Злые языки про него рассказывали, что он частенько демонстрировал фото супруги и объяснял: - Это-моя жена. С ней живет Зощенко.)
На Ордынке был некий культ Зощенко. Он вспоминался и цитировался постоянно. Моя память и сейчас хранит многое из того, что употреблялось в нашем семейном обиходе. "Желающие не хотят". "Маловысокохудожественные стихи". "Пьеса не хуже, чем у Бориса Шекспира". "Не то, чтобы мы пишем из-за денег, но гонорар вносит известное оживление в наше дело". Культ Зощенки в нашей семье, так сказать, косвенно поддерживала Ахматова . Анна Андреевна относилась к нему по-особенному, как к товарищу по несчастью. За глаза она всегда называла его "Мишенькой". Я много раз слышал и в свое время записал нижеследующий рассказ Анны Андреевны.
В августе сорок шестого года она шла по ленинградской улице и вдруг увидела, что по другой стороне идет Зощенко. Заметив Ахматову, он перебежал через мостовую, буквально бросился к ней. Надо сказать, что прежние их - весьма далекие - отношения ничего подобного не предполагали. Он схватил Анну Андреевну за руку и стал сбивчиво говорить:
- Что же теперь делать? Как же теперь быть? Неужели терпеть? Неужели это - терпеть?
- Конечно, терпеть, - произнесла Ахматова, улыбаясь от своего неведения. Тогда Зощенко стал горячо ее благодарить, говорил:
- Вы даже не представляете себе, как вы меня поддержали... Он попрощался, и они расстались. Лишь несколько часов спустя Ахматова узнала о постановлении ЦК и тогда поняла причину странного поведения Зощенки.
В начале шестидесятых годов, уже после смерти Михаила Михайловича, мне удалось прочесть "Четвертую прозу" Мандельштама , и я с великой радостью отметил те высокие похвалы, которыми он удостаивает Зощенко. Когда же я заговорил об этом с Ахматовой, она мне сказала:
- Как хорошо, что Мишенька знал об этом,
У Анны Андреевны были свои любимые цитаты из Зощенко. Точно помню две из них. Моего младшего брата, в те годы актера, она частенько называла, как одного из героев рассказа "Забавное приключение": - Артист драмы. Другая излюбленная цитата из раннего рассказа "Лялька Пятьдесят". Там повествуется о воре, который влюблен в проститутку с таким именем. В финале он является к ней, говорит, что принес кучу денег и приказывает выгнать клиента - богатого китайца. А когда тот уходит, вор признается, что денег у него вовсе нет, и тогда Лялька Пятьдесят в отчаянии повторяет; - Кто мне возместит китайские убытки?
В пятидесятые годы Ахматовой приходилось зарабатывать на жизнь тяжким трудом - переводами из китайской классики, и тогда эта реплика была для нее весьма актуальна. А когда испортились отношения между Москвою и Пекином, Анна Андреевна ввела в обиход новую редакцию:
- Кто нам возместит китайские убытки?
В один из ранних своих, довоенных визитов на Ордынку Зощенко почему-то рассматривал альбом с фотографиями. Там между прочим был и такой снимок - два атлета в трусиках. Взглянув на фотографию, Михаил Михайлович сказал: - Этот думает: дай, думает, сниму штаны... И этот: дай, думает, и я сниму...
А вот еще одна замечательная реплика Зощенки. Перед самой войной умер их с Ардовым общий знакомый. (Фамилию я забыл.) Так вот, когда война разразилась, Михаил Михайлович сказал отцу: - А Н. Н. умер - и не прогадал.
Отец рассказывал о невероятной, неправдоподобной славе, которая пришла к Зощенко в тридцатые годы. В этой связи вспоминался такой случай - со слов самого Михаила Михайловича. Как известно, он был сыном художника. И вот как-то в комиссионном магазине писатель увидел картину отца. Ему захотелось купить холст, но цена была непомерно высокая. Когда же он осведомился у продавца, отчего просят так дорого, тот отвечал: - Так ведь это - Михаил Зощенко. В этом случае его собственная слава перешла на его давным-давно умершего родителя.
И Ахматова и Ардов всегда выражали восхищение тем, как Зощенко читал свои рассказы с эстрады. (Анна Андреевна назвала его "гением этого дела".) Отец вспоминал, что Михаил Михайлович читал свои вещи мрачновато, без тени улыбки, а зал в это время буквально корчился в конвульсиях от смеха. Вот рассказ Ардова, записанный мною дословно: -
Как-то на совместном выступлении я спросил Михаила Михайловича, отчего он так мрачно читает. На это он мне сказал: "Когда я сочиняю свои рассказы, я смеюсь так, что валюсь от смеха на диван. Но раз отсмеявшись над чем-нибудь, я уже больше никогда не смеюсь". Однажды я заметил во время чтения какого-то рассказа Зощенко против обыкновения улыбнулся. Когда он окончил, я спросил его: "Почему вы улыбнулись?" Он отвечал: "Просто я забыл это место". У меня есть дневниковая запись о Зощенко, сделал я ее летом 1958 года. Там я писал: "Второй раз в жизни я видел Михаила Михайловича за четыре месяца до его смерти. Я знал, что он придет на Ордынку и ждал его. Еще раньше я попросил отца дать мне одну из его книг, чтобы он надписал ее лично мне. Прохладным апрельским вечером я стоял у ворот нашего дома и ждал приезда Зощенки. Он бывал у нас и раньше, но во дворе шел ремонт, и было очень грязно. В это же время должна была возвратиться из гостей Анна Андреевна. Она приехала раньше, и я проводил ее до дверей, потом вернулся к воротам и стал ждать дальше. Ждал я до тех пор, пока отец не вышел ко мне и сказал, что Михаил Михайлович уже пришел. Как я его тогда не заметил, до сих пор понять не могу. Меня тогда поразило, как плохо стал Михаил Михайлович разговаривать. Слова у него выходили с трудом, как будто ему было больно из себя выталкивать. Общий разговор из-за этого очень затруднялся. Я весь превратился в слух. Помнится, он говорил о поэзии, точнее даже о сборнике "День поэзии". Он говорил, что почти все, что ему понравилось, принадлежало старым поэтам - Ахматовой, Пастернаку, Асееву... Когда стали ужинать, я, до того сидевший в углу комнаты, придвинулся к столу и сел около него. Моя мать сказала ему, что я его большой поклонник и, как она выразилась, знаток. Он впервые взглянул на меня с интересом и сказал, что, если бы знал об этом, сделал бы мне на книге более теплую надпись. За ужином он ничего не пил и не ел".
Тут я прерываю свою старую запись, чтобы сделать некоторое дополнение. Мать впоследствии вспоминала, что между нею и Зощенко состоялся такой краткий диалог. - Миша, почему вы ничего не едите? - Видите ли, Ниночка, какая странная история, мне все время кажется, что я отравлюсь. Вообще же атмосфера вечера была самая непринужденная. Я помню и такую деталь. Михаил Михайлович в Москве остановился у своего старого друга литератора В.А. Лифшица , который жил неподалеку от Ленинградского шоссе. На Ордынку Зощенко поехал на такси. В те годы машины еще свободно ездили через Красную площадь, и шофер, который его вез, ухитрился врезаться в фонарный столб неподалеку от Кремля. Эта история всех позабавила, в ней нашли и некий политический оттенок. Зощенко едет в гости к Ахматовой и сбивает столб на Красной площади. Не провокация ли это? Возвращаюсь к своей записи.
"Когда Михаил Михайлович стал прощаться, я вызвался проводить его до метро. Он сначала отказывался, но когда мать поддержала просьбу, согласился. Мы вышли в мокрую и холодную весеннюю ночь. Он спросил меня, правда ли, что я так им интересуюсь. Я ответил, что он мой любимый писатель, и если время позволит, я буду писать о его творчестве. Он спросил меня, знаю ли я его повести, на что я ответил, что знаю и люблю. Те двести пятьдесят метров, которые мы с ним прошли (дальше он себя провожать не позволил), промелькнули мгновенно, а я все еще говорил ему, что думаю об отдельных его вещах, задавал ему вопросы...
На прощание он обещал надписать мне книжку, которую вот-вот должны были выпустить, и сказал, что если я ее не достану, то он сам пришлет мне. И теперь, через несколько дней после того, как я достал эту книжку, его не стало...
" Ардов сидит на своем кресле в столовой, прихлебывая чай, и просматривает газеты. - Послушай, - говорю я ему, - сегодня 22 июля, ровно год со дня смерти Зощенки. В приличной стране уже бы начало выходить полное собрание сочинений. - В приличной стране, - отзывается отец,- он был бы еще жив.
Ссылки: