 |
Михаил Ардов: Войтенко В.И.
Виталий Иванович Войтенко победно оглядывает нас, своих юных собутыльников, и кричит, кричит с неповторимой интонацией:
- Реже мечите, малолетки! А потом вдруг резко поворачивается ко мне - и скороговоркой, скороговоркой:
Наш Маленький Мотл
Нигде не работл!
Нигде не работл
Наш маленький Мотл! Мы - двадцатилетние - смотрим ему в рот. Мы готовы без конца слушать его военные и лагерные истории, в которых, как мы позднее сообразили, реальность искажалась самым прихотливым образом. Из всех тех, кого я именую тут "клиентами Ардова", он один вошел в нашу с братом Борисом кампанию, стал своим человеком в "детской", отчасти верховодил. В те годы он неплохо кормился тем, что был разъездным администратором, возил по бескрайним сибирским и казахстанским просторам бригады артистов, среди которых непременно должна была быть хоть какая-нибудь, хоть второсортная, хоть в тираж вышедшая, но - знаменитость.
На худой конец у Войтенко была жена, исполнительница русских песен, которая выступала под именем "Зинаиды Руслановой". В тех, как выражаются администраторы, "Мухосраловках", и "Запердяевках", где устраивались эти концерты, она проходила, как "дочка Лидии Руслановой". Войтенко любил повторять: - Искусство в массу, деньги в кассу. А "Систему Станиславского" он называл - "Система Сандуновского"...
"Легенда" его, которую он нам внушал во время застолий в "детской" комнате, была такова. Он, дескать, был во время войны летчиком- штурмовиком высочайшего класса и получил множество наград. Когда же война победоносно завершилась, Войтенко будто бы принял не в меру активное участие в "пире победителей", угодил под трибунал и получил лагерный срок... Относительно скоро после появления в нашей кампании он снова отправился в места не столь отдаленные.
В московском городском суде рассматривалось дело "якутского эстрадно- концертного бюро", Войтенко был одним из подсудимых и получил лагерный срок. На суде, надо сказать, он держался великолепно. При вынесении приговора жена - "Зинаида Русланова" заревела, а он заорал ей со скамьи подсудимых: - Не позорься перед фраерами! Через несколько месяцев на Ордынку пришло от него письмо из лагеря, написано оно было в форме киносценария. Я запомнил оттуда такую фразу: "Зарплата мне тут положена двадцать пять рублей, из них шестнадцать вычитают на зори коммунизма".
Мы с братом воодушевлены идеей... Мы сочиняем стихотворные лозунги... Борис пишет их на ватманской бумаге... Мы возимся с проводкой... Мы бежим на Пятницкую в книжный магазин и покупаем там политические брошюры... И уборная в квартире на Ордынке преображается. Там появляется полка с брошюрами, там висит репродуктор, который, не смолкая, бубнит про "наши достижения"... Там - красочные лозунги:
Превратим наши сортиры -
В главполитпросвет квартиры!
Отправляя здесь нужду
(физиологическую),
Не забывайте про вражду
(социально-политическую)! Смеха было много, но все это просуществовало лишь несколько часов. Родители наши и Ахматова признали шутки небезопасными, и сортир на Ордынке снова стал самым прозаическим местом.
Раннее утро. Я лежу в своей кровати, а брат Борис уже встал и собирается в институт. В дверях нашей "детской" комнаты появляется высокий юноша с красивым и умным лицом. Это - семнадцатилетний Александр Нилин . Он зашел за Борисом, они теперь вместе учатся в школе-студии МХАТа. Он стоит, я лежу, и мы с ним перебрасываемся шутками.
Наше такси очень медленно движется по улице Горького... Шофер ищет место для стоянки, но все забито-машин полно. Мы с приятелями хотим забежать в магазин "Армения", купить там коньяку и копченого мяса... Дело происходит 5 ноября, мы собираемся ехать на дачу, проводить там "праздники". По лобовому стеклу автомобиля бегут струйки, на улице ветер и сильный дождь. Один из нас говорит:
- Ну почему в этой стране всегда все хуже, чем у прочих? Почему они устроили свою "революцию" в октябре?.. Вот во Франции Бастилию взяли летом, 14 июля... В Америке праздник- 4 июля... А тут обязательно грязь, сырость... И тут к нам поворачивает голову шофер, он только что пристроил машину у тротуара. - Это все в наших руках, - говорит водитель.- Праздник можно и переменить... Это звучит не только неожиданно, но и страшновато.
Был у нас в те годы приятель, несколько постарше нас. Он люто ненавидел советскую власть, в особенности наших "дорогих вождей". Во всяком застолье он произносил свой излюбленный тост, поднимал рюмку и говорил: - Чтоб они сдохли!.. Как-то мы уселись выпивать в "международный женский день", 8 марта. Наш друг поднял рюмку и не без галантности произнес: - Ну, за их вдов!
Я произношу ахматовские строки:
- Темнеет дорога приморского сада,
Свежи и желты фонари... Сама Анна Андреевна сидит на диване и посмеивается. А я продолжаю в мужском роде:
- Я очень спокойный, но только не надо
Со мной о любви говорить...
Тут Ахматова смеется сильнее и даже на какое-то мгновение закрывает лицо руками. Это было в тот вечер, когда я вернулся с концерта Вертинского и рассказывал Анне Андреевне, как он переиначивает ее стихи. Я иду вдоль Манежа, справа - Александровский сад и Кремлевская стена... И так - почти всякое утро. Это - мой путь от остановки автобуса * 6 до старого здания университета. И вот мне приходит в голову мысль: отчего я всякий раз иду именно с этой стороны, а не с другой? Не по Моховой улице... Ответ прост: я подсознательно оттягиваю тот момент, когда станет видна цель моего ежеутреннего путешествия.
На Ордынке - торжественный ужин. Стол накрыт белой скатертью и сервирован со всем возможным старанием. На диване, рядом с Ахматовой сидит нарядный и важный гость. Это - академик Виктор Владимирович Виноградов , "Виноградыч", как называет его Анна Андреевна за глаза. Он, как всегда, пришел с женой Надеждой Матвеевной . Она дама приятная во всех отношениях, но притом донельзя светская. На фоне ее милой болтовни, реплики самого "Виноградыча" звучат особенно ехидно. Вот он смотрит на мою сверхскромную персону и произносит: -
- Молодой человек, где вы учитесь?
- В университете, - отвечаю я, - на факультете журналистики...
- Да, да, - отзывается академик, - есть такой факультет... Только к университету, к науке никакого отношения не имеет...
Однорукий лысый человек, декан нашего факультета Евгений Лазаревич Худяков доверительно смотрит на сидящих амфитеатром слушателей и произносит:
- Вот мы здесь все свои... Нету никого посторонних... И потому я могу вам сказать с предельной откровенностью: "Правда" - это наша лучшая газета... Откровения подобного рода он во множестве преподносил нам на каждом занятии. Предмет, им преподаваемый, назывался прямо по Александру Зиновьеву "Теория и практика партийно-советской печати". (И уже воистину - где кончалась теория и начиналась практика различить было решительно невозможно.)
Очевидно, чтобы бывать на факультете пореже, Худяков читал нам свой убийственный предмет по четыре часа кряду. Выдерживать это можно было только так - сесть подальше от лектора и положить на колени интересную книгу. И еще характерная деталь. Лекции эти всегда происходили в аудитории, носившей название "Большая зоологическая". Как видно, для классов "антропологических" наши "теория и практика" невполне подходили.
Я благополучно окончил факультет журналистики в 1960 году, но никаких особенных знаний и навыков оттуда не вынес. Почти все предметы были никчемные, а преподаватели - за редкими исключениями - ничтожные. У нашего декана был любимый афоризм, который он повторял к месту и не к месту: - Газету надо делать чистыми руками. Один из факультетских острословов как-то заметил: - Наверное, по этой причине Худякову и отрубили одну руку. Мы идем по самой середине мостовой, но нас машины не обгоняют, и никто не попадается нам навстречу - улица Ордынка совершенно пуста и разукрашена красными тряпками. Из репродуктора доносится бравурная музыка. Это - первое мая. Через полчаса начнется на Красной площади парад, и тогда по Ордынке покатят танки, пушки, ракеты... Здесь будет жуткий грохот, дым и вонь... А потом возле мавзолея будет "демонстрация трудящихся", и сюда хлынут толпы оживленных людей с бумажными цветами и гирляндами, столь же ненатуральными, как их патриотические чувства... А пока Ордынка пуста, безлюдна на всем своем протяжении. И вот мы, вся наша кампания, приближаемся к цели - к пивной на Серпуховской площади. Тут тоже пока немноголюдно, два-три посетителя. Мы усаживаемся у окна, появляются пенные кружки, и старый официант Павел Яковлевич ставит на мраморный столик целое блюдо раков. Александр Нилин поднимает одного за красную клешню и произносит: - Раки большие, как голуби... Павла Яковлевича, официанта с Серпуховки , я запомнил на всю жизнь. Я всегда ценил в людях профессионализм, а он обладал этим качеством в высочайшей степени. Он работал в пивных с 14 лет и как работал!.. Павел Яковлевич, например, демонстрировал нам такой трюк - поднимал в двух руках дюжину пива, в каждой по шесть полных кружек. С ним даже и разговаривать было не обязательно. Он обычно стоял, прислонившись спиною к кафельной печке - невысокий, стриженный, в белой официантской курточке. Достаточно было повернуть голову и только взглянуть на него, как он исчезал и тут же появлялся, абсолютно точно угадав невысказанное посетителем желание. Приносил пиво, раков, соленую рыбу, сухарики, моченый горох... Однажды, помнится, у нас кончились деньги, а уходить не хотелось. Тогда кто-то предложил: не попросить ли у Павла Яковлевича взаймы?.. Эта фраза еще толком и произнесена не была, как сам старый официант приблизился к нашему столику и спросил: - Может быть, вам в долг чего-нибудь подать?
Ссылки: