АГАБЕКОВ Г.С.: ПЕРЕМЕНЫ В ПОЛПРЕДСТВЕ ПЕРСИИ, 1922 г

Когда Юренев и Гамбаров уехали, поверенным в делах остался первый секретарь посольства Славуцкий , очень талантливый молодой человек. Он прослужил в Персии около пяти лет, знал язык и обычаи страны и к тому же хорошо говорил по-французски. В Персии у него было много друзей, особенно среди депутатов парламента и журналистов, которых он широко оплачивал из сумм посольства за помещение в газетах благоприятных для СССР статей. Особенно старался редактор тегеранской газеты "Шефагэ Сурх" Фарухи , всецело находившийся на иждивении советского посольства. Во время советско-персидских переговоров он ежедневно по заказу писал статьи о взаимной выгодности торгового соглашения. Затем он совершил поездку в Москву и, вернувшись, начал ежедневно помещать статьи о виденном им в СССР под заголовком "Из Тегерана в Москву". Статьи длились до тех пор, пока Риза-шах на одном из приемов журналистов не обратился к Фарухи с фразой: "Довольно, Фарухи, писать о Москве, ведь я знаю, ты давно доехал до нее". Со следующего дня статьи о путешествии Фарухи прекратились. Работа по подкупу печати велась исключительно полпредством. Представители ОГПУ в эту отрасль не вмешивались. Славуцкий пробыл поверенным в делах два месяца. Затем из Москвы приехал новый посол Давтьян и новый советник Логановский . Давтьян в 1922 году был начальником иностранного отдела ОГПУ и оттуда перешел на работу в Наркоминдел . Поддерживает его и толкает по службе Карахан . До приезда в Персию он был советником посольства в Париже и в Персии впервые попал на самостоятельную роль. Это аккуратный, трудолюбивый чиновник, боящийся проявить в чем-либо инициативу, запрашивающий по самым незначительным вопросам разрешения Москвы. Логановский был до 1925 года помощником Трилиссера в иностранном отделе ОГПУ, а затем также перешел в Наркоминдел. В противовес Давтьяну это был решительный и властолюбивый человек, добившийся к тридцати двум годам двух орденов Красного Знамени и поста советника посольства. По национальности поляк, очень хитрый, скрытный и выдержанный, он представлял настоящий тип чекиста. Вслед за приездом нового посла я начал готовиться к отъезду в район Керманшаха . Поездкой в Керманшах нужно было разрешить следующие три задачи:

1) Организовать работу ОГПУ в Керманшахском районе. Район населен курдскими племенами, которые систематически восстают против персидского правительства. Нас интересовали причины волнений и возможность использовать их в наших интересах.

2) Организовать агентуру в Ираке . По поступившим к нам сведениям, англичане устроили на территории Ирака авиационную и техническую базу , которая могла угрожать Кавказу в случае столкновения с СССР. В особенности ОГПУ беспокоилось за бакинские нефтяные промыслы, которые могли быть разорены воздушным налетом. Военным атташе в Тегеране было вычислено, что для полета из Багдада в Баку и обратно нужно семь часов, что является сущим пустяком при нынешней технике. Надо было выяснить силы англичан в этом районе и их намерения. Кроме того, желательно было связаться с арабскими племенами в Ираке и подготовить почву для возможного их использования в случае столкновения с Англией.

3) Наконец, нас интересовала разработка англичанами ханикенских нефтяных промыслов . Расположенные у самой границы они представляли угрозу конкуренции с бакинской нефтью на персидском рынке. Со мной поехал заместитель представителя Нефтесиндиката Вагнер , чтобы придать поездке торговый характер. Мой единоличный приезд в этот район мог вызвать подозрения у персидской администрации. Советским консулом в Керманшахе был Лозоватский , тот самый начальник особого отдела, который принимал у меня дела ОГПУ в Бухаре в 1922 году, а его секретарем некто Алхазов , также туркестанский работник (настоящая фамилия его Аллахвадов ). В 1922 году он работал в особом отделе на Памире, затем переехал в Ташкент, служил в информационном отделе ОГПУ и был командирован оттуда в Академию восточных языков в Москву. По окончании академии ОГПУ командировало его на службу в Наркоминдел. Должность секретаря консульства в Керманшахе была его первым шагом на дипломатическом поприще. Таким образом, оба дипломата в Керманшахе оказались бывшими сотрудниками ОГПУ. Мне не трудно было с ними сговориться. Ведение технической работы я поручил Алхазову, а общее руководство Лозоватскому. Оба должны были организовать агентуру в Керманшахском районе и попытаться протянуть сеть до Багдада. Не прошло месяца, как сказались результаты работы Лозоватского и Алхазова. Они завербовали керманшахского купца, связанного торговлей с Багдадом . Разъезжая между этими двумя пунктами, купец доставлял собранные сведения и намечал для вербовки агентов в Багдаде. В курдском районе Алхазову удалось связаться в городе Сенне с влиятельным курдским шейхом Низаметдином , который подробно осведомлял нас о деятельности курдских племен этого района, связи их с курдами в Ираке и с курдским комитетом. Наконец, они же организовали агентуру в районе Луристана , где в то время происходило восстание против персидского правительства в связи с проведением шоссейной дороги от Авхаза на Тегеран. Восставшие луры пользовались помощью правителя Пуштекуха , территория которого граничила с Ираком. Имелись предположения, что восстание поддерживается иракским правительством, то есть англичанами, с целью оказать давление на персидское правительство, так как в то время шли переговоры об англо-персидском договоре. Вернувшись в Тегеран, я получил еще одну возможность организовать агентуру в Ираке . С советского Кавказа приехали персидские консулы в Эривани и Нахичевани. Одновременно с их приездом я получил телеграмму от Тифлисского ОГПУ с извещением, что эти лица, будучи персидскими консулами в СССР, находились с ними в связи и снова предлагали свои услуги по возвращении на родину. Для связи с ними Тифлис сообщал пароль и явки. Установив связь с персидскими консулами, я предложил им добиваться в министерстве иностранных дел назначения в Ирак или в Индию. Оба выполнили данное поручение. Эриванский консул получил назначение персидским консулом в Моссул, а нахичеванский - в Ханекен. Обоим перед выездом к месту назначения мною были даны инструкции. Свои донесения они должны были пересылать через персидского дипломатического курьера. Таким образом, участие ОГПУ в разведывательной работе в зоне английского влияния было скрыто. В случае провала англичане должны были думать, что работа велась для персов. Консулам было выдано жалованье за три месяца вперед, по 150 долларов в месяц, и на расходы по 50 долларов в месяц. Ханекенский консул работал лучше моссульского; он систематически сообщал о движении работ на промыслах "Ханикен Ойл Компани" . В середине 1927 года, после обысков, произведенных китайской полицией в советских консульствах в Шанхае и Кантоне, пришла циркулярная телеграмма для полпредства, торгпредства, Разведупра и ОГПУ с предписанием просмотреть все архивы этих учреждений и уничтожить документы, которые могли бы компрометировать работу советской власти за границей. Полпредство и торгпредство немедленно приступили к разбору архивов. Отобрали колоссальные кипы бумаг, подлежащих сожжению. Целую неделю эти бумаги жгли во дворе полпредства. Пламя поднималось так высоко, что городское управление, думая, уж не пожар ли в советском полпредстве, хотело прислать пожарных. Мы получили более строгое распоряжение. Москва предписывала уничтожить вообще весь архив и впредь сохранять переписку только за последний месяц, но и ее предлагалось хранить в таком виде и в таких условиях, чтобы, в случае налета на посольство, можно было немедленно уничтожить весь компрометирующий материал. По этой спешке можно было заключить, насколько велика была паника в Москве. Ждали нападения и обыска в посольстве даже в такой стране, как Персия, которая, в общем, дружественно относилась к советской России. Нападения ожидали каждый день. На мое предложение отправить архивы в Москву Москва ответила категорическим приказом немедленно сжечь все, что имеется. Жгли бумаги торгпредство и другие советские хозяйственные учреждения. Интересный способ разбора и уничтожения секретных бумаг изобрел бывший председатель Нефтесиндиката в Тегеране Ланцов . Это был отменный пьяница, напивавшийся до безобразия. Старый член партии и рабочий, кроме всего прочего, был нечист на руку и, как потом оказалось, ухитрялся получать два жалованья в месяц, не говоря о других художествах.

В это время в Тегеране же находился член правления Нефтесиндиката из Баку, он же член ВЦИКа. Оба молодца решили совместно разбирать бумаги Нефтесиндиката и уничтожить все, могущее компрометировать советское правительство. Прежде чем приступить к делу, они решили подкрепиться коньяком. Часа через два после начала разборки архивов сотрудники Нефтесиндиката, привлеченные возней и собачьим лаем в кабинете директора, вбежали туда и остановились на пороге как вкопанные, пораженные невероятным зрелищем: на полу лежали разбросанные дела и пустые бутылки. Ланцов с Ларионовым ползали по полу на четвереньках, вырывали зубами бумаги из дел и лаяли друг на друга. Сперва все были удивлены, а потом недоразумение разъяснилось просто. Начальство, напившись, играло в собачки! Через некоторое время Ланцов был отозван в Баку и назначен членом Центральной контрольной комиссии Закавказской парторганизации. Он охраняет теперь партию от разложения. Вслед за первым циркуляром из Москвы пришел второй. Сотрудникам полпредства и консульств категорически запрещалось вступать в какие-либо сношения с членами местных коммунистических партий. Мне пришлось прекратить встречи с представителем Коминтерна, начавшим налаживать кое-какие связи в Тегеране и пытавшимся перебросить работу в другие провинции. Прекратив личную связь, я все же поддерживал с ним отношения через агента *3 и находился в курсе его деятельности. Вскоре состоялся нелегальный съезд коммунистических партий Персии и Турции . Съезд собрался в городе Урмии на персидской территории. По окончании его представитель Коминтерна уехал в Москву, а его место занял секретарь иранской коммунистической партии Гасанов , ездивший затем представителем иранских коммунистов на IX пленум Коминтерна . Из Москвы он вернулся окончательно утвержденный в должности эмиссара III Интернационала . Мы относились к Гасанову недоверчиво, так как имели серьезные основания подозревать его в связи с персидской полицией. После его назначения я прервал отношения с членами иранской коммунистической партии. Полпред Давтьян , получив циркуляр о прекращении связи с местными коммунистами, до смерти перепугался и велел не впускать на порог полпредства ни одного персидского коммуниста. В своем паническом рвении он до того перестарался, что, когда в день годовщины революции 7 ноября 1927 года в посольство явилась делегация от персидских рабочих-печатников с поздравлением, испуганный Давтьян вызвал меня и предложил немедленно выпроводить делегацию за ворота, чтобы она не могла "компрометировать его перед другими гостями", представителями буржуазного и капиталистического мира, собравшимися в тот день в полпредстве. Бывали, впрочем, случаи, когда Давтьян превозмогал страх и шел на риск. Помню, в январе 1928 года Гасанов, секретарь иранской коммунистической партии, только что утвержденный председателем III Интернационала в Персии, вернулся в Тегеран. Давтьян два раза принял его в полпредстве у себя в кабинете. Правда, встречи проходили поздно ночью, когда весь город спал. Гасанов входил в полпредство не через главные ворота, а через боковую калитку, находившуюся при моей квартире и ключ от которой был только у меня. Вместе с Давтьяном из Москвы были присланы, или, вернее, высланы, несколько коммунистов- оппозиционеров, сочувствовавших Троцкому. Их разместили на должности в разных советских хозяйственных учреждениях. Оппозиционная группа, возглавлявшаяся торгпредом Мдивани , усилилась и начала оживленно вербовать сторонников среди советских служащих. Я получил распоряжение из Москвы установить наблюдение за коммунистами-оппозиционерами и принять меры к пресечению их деятельности. Для этого мне предписывалось войти в связь с секретарем коммунистической ячейки Цейтлиным , присланным на эту должность специально из Центрального Комитета партии. Цейтлин был мелким чиновником, малокультурным и необразованным, хваставшимся при каждом удобном и неудобном случае тем, что он когда-то месяца два был маляром, а потому принадлежит к подлинному пролетариату, на самом же деле был шкурником, карьеристом и выдвинулся в секретари ячейки исключительно благодаря хорошо подвешенному языку и умению во всем соглашаться с линией Центрального Комитета. Цейтлин каждые три-четыре месяца ездил в Москву, то по болезни, то для доклада, причем из Тегерана всегда выезжал с несколькими наполненными доверху чемоданами, прекрасно одетый, а возвращался обратно в старой пролетарской форме. Советским гражданам не разрешалось провозить в СССР много заграничных вещей. Цейтлин, присланный в Тегеран для наблюдения за чистотой нравов, находил, однако, способы ладить с таможней. У советского читателя тип Цейтлина едва ли вызовет особое отвращение. Таких людей, как он, в российском аппарате коммунистической партии не менее 90 процентов. Это результаты партийной политики за последние годы. Аппаратом управляет сейчас Сталин и через него давит и сокрушает всякую свободную мысль, в чьей бы голове она ни появилась. Это не новость. Верную характеристику партийного аппарата, превратившегося окончательно в скопище партийных чиновников, дал Троцкий уже в 1923 году. Цейтлин был типичным представителем этого обнаглевшего, безыдейного партийного чиновничества. Пришлось связаться с ним для наблюдения и охранения чистоты партийной доктрины от ереси. Из этой связи ничего не вышло. Цейтлин понял наше сотрудничество иначе. Он пожелал использовать нашу агентуру не в целях выявления идеологических уклонов, но вообще для слежки за частной жизнью членов партии. Я следовать за ним отказался. После первой его попытки в этом направлении я ему напомнил о его собственном поведении, и между нами мгновенно произошел разрыв. Сотрудничество прекратилось. Первое время после приезда полпреда и советника все было мирно в посольстве. Но первый секретарь Славуцкий , остававшийся поверенным в делах и надеявшийся получить должность советника, не мог стерпеть обиды и начал войну против советника Логановского . Снова возникла склока. К Логановскому присоединился Цейтлин. Славуцкий для укрепления позиций сошелся с торгпредом Мдивани. Через месяц вся партийная ячейка разделилась на два лагеря. Из личных отношений выросли политические. Бедный Славуцкий, хороший чиновник, не имевший не только оппозиционной, но и вообще никакой идеологии, оказался зачисленным в "троцкисты". Как раз в это время началась дискуссия перед XV партийным съездом . На спорах выступали обе группы, сталинцы и оппозиционеры, и в результате ячейка постановила - исключить из партии Мдивани, торгпреда СССР в Персии, вместе со всеми его единомышленниками. Я отправил доклад в ОГПУ с предложением немедленно отозвать Мдивани. Две недели спустя Мдивани был вызван в Москву и отстранен от должности. Для того чтобы разобраться в деятельности Мдивани, необходимо осветить фигуру и деятельность некоего Хоштария . Хоштария, довольно крепкий старик, во время царизма приехал в Персию, добился расположения местных властей и приобрел несколько фирманов (право собственности) на семнанскую нефть в Персии , на леса в Мазандаране (Северная Персия) и на Пиробазарскую железную дорогу. В 1921 году Хоштария сумел войти в дружбу с Пятаковым . Через него он связался с другими советскими деятелями и с 1924 года стал незаменимым человеком для советского посольства в Тегеране и непременным советником по финансовым и торговым вопросам. Сделавшись акционером советского банка в Персии , он через некоторое время стал фактическим его хозяином. Заработал он на этом громадную сумму денег. Прикарманив банк, он предложил продать советскому правительству свои права на семнанскую нефть. Советское правительство купило их, но когда приступило к разведывательным работам, то оказалось, что права Хоштария на нефтяные участки весьма спорны. Для укрепления их через Хоштария советское правительство посылало взятки всем персидским министрам, в том числе и министру двора Теймурташу . Сомневаюсь, чтобы министры видели эти деньги: как и все прочее, эти деньги прочно прилипали к карманам Хоштария. Тем временем Хоштария пытался продать советскому правительству свои лесные участки с лесопильным заводом и в доказательство представлял фотографический снимок завода на полном ходу. Комиссия, выехавшая на осмотр леса, несмотря на тщательные розыски, завода не могла обнаружить. Как потом выяснилось, Хоштария велел поставить в лесу трубу, под нею развести костер и, когда дым валил клубом, состряпал фотографию "лесопильного завода". Советское правительство очень интересовалось семнанской нефтью . Мы стремились закрепить за собой этот участок и не дать возможности проникнуть туда англо-персидской нефтяной компании. Но, вложивши в это дело несколько миллионов рублей для расплаты с Хоштария и через его чиновника с персидским правительством, Москва не могла производить дальнейшие работы по изысканию и эксплуатации нефти, за неимением капиталов.

Для продолжения этого дела решено было привлечь иностранный капитал. Начались переговоры в Париже с французскими финансовыми кругами и с персидским правительством в Тегеране о распределении акций. Советское правительство желало иметь в руках контрольный пакет. Это никак не выходило, ибо не оставалось акций для переуступки французским финансистам. Единственным выходом было отобрать акции, находившиеся в распоряжении Хоштария. Он их дешево не уступал, жестоко торговался и делал намеки, что в случае отказа советского правительства у него все готово для продажи акций англичанам и французам. Неприятное положение осложнилось тем, что до 1928 года Хоштария являлся акционером советского банка в Тегеране. По распоряжению из Москвы мы должны были выжить его из банка. Но отношения между Хоштария и советскими учредителями были настолько сложны, что в них никто не мог разобраться. Да и как разобраться. Фактически компанию против него должен был проводить торгпред Мдивани . Но Мдивани не мог этого сделать, так как в прошлом был на службе у Хоштария и пользовался его помощью, ныне же, став торгпредом, считал долгом отплачивать ему за прежнее добро добром советским. Вместо того чтобы бороться с аппетитами акулы, он всячески защищал друга и добивался для него новых денежных субсидий. К концу 1927 года, по подсчетам советского банка, Хоштария получил от советского правительства около двух с половиной миллионов рублей, взамен которых ничего Советам не дал. Помню, Мдивани расхваливал передо мной Хоштария, рисуя "колоссальные возможности", которые нам сулит дружба с Хоштария. Я предложил Мдивани завербовать Хоштария и, в случае полезных услуг, обещал помочь Хоштария в некоторых его финансовых операциях. Встретились мы с Хоштария на квартире Мдивани и беседовали около двух часов. К чести его, он отказался работать для ОГПУ, ссылаясь на то, что он "слишком крупная фигура" в персидском обществе и деловом мире. Советское посольство в Тегеране, учитывая убытки, причиненные Хоштария, и возможность нового вреда, решило каким-нибудь путем заманить его в СССР. Пользуясь тем, что Хоштария советский гражданин, Москва, конечно, не выпустила бы его обратно и расправилась с ним. Подготовка началась исподволь. Старика уговаривали ехать в Москву для окончательного разрешения поднятых им же самим вопросов, но он, подозревая неладное, а может быть предупрежденный торгпредом Мдивани, не торопился. После же того как Мдивани был отозван, Хоштария вообще отказался ехать в СССР и, ссылаясь на болезнь, уехал в Париж, тщательно минуя советскую территорию. После отъезда Мдивани линия Центрального Комитета партии, или, вернее, линия Цейтлина , восторжествовала в Тегеране. Начался дикий разгул. Все, кто по тем или иным причинам имел личные нелады с Цейтлиным, обвинялись в сочувствии троцкизму и высылались в СССР. Такое положение продолжалось до конца 1928 года, когда наконец сам Цейтлин зарвался окончательно и, устроив несколько попоек, выявил в пьяном виде свое подлинное лицо. Центральный Комитет партии вынужден был отозвать Цейтлина, боясь, что дальнейшее его пребывание в Тегеране скомпрометирует партию.

Ссылки: