Террор в Афганистане - средство отвлечения, подозрительная тишина в Герате и Кандагаре

Мы провели рекогносцировку на учебном центре первого армейского корпуса и затемно возвращались в Кабул. Город был пустынен. Но чем ближе к центру, тем чаще встречались смешанные патрули. На перекрестках, у мостов, у государственных учреждений - танки, БМП или БТР. Во всем чувствовалось тревожное напряжение. Террором и диверсиями пешаварское руководство явно стремилось доказать, что никакой стабилизации обстановки, никаких побед, одержанных советской и афганской армиями в конце 1980 года, на самом деле нет, как не существует в республике и никакой твердой власти. У нас были основания опасаться перехода власти в руки пешаварских руководителей и полевых командиров - даже в провинциальных центрах или губернаторствах. Вслед за этим наши противники, естественно, обрели бы еще большую политическую твердость, а, значит, наши позиции были бы ослаблены. Да что там говорить, реальная угроза нависла бы и над самим кабульским режимом и, следовательно, над нашим влиянием в регионе. С 20 часов в Кабуле действовал жесткий режим военного времени. Поэтому наше позднее возвращение было чревато неприятностями. Воинские патрули ревностно выполняли свою задачу. Но каждый патруль - это живые люди, с разной реакцией на происходящее. Иногда при отказе остановиться и предъявить документы им могла изменить выдержка, и тогда ночную тишь города разрывала автоматная очередь и в сторону машин, тенькая по броне, впиваясь в скаты колес, летели пули. Если же кто-то, по злому умыслу, лихости или недомыслию пытался проскочить на большой скорости, то непременно получал несколько очередей вслед. Приехав к себе в офис, мы отряхнули, как говорится, дорожную пыль и собрались вместе - Бруниниекс, Черемных, вновь назначенный его заместитель Николай Иванович Степанский и Самойленко. Мы размышляли о том, что же нас ждет в ближайшие недели, и какова тенденция развития событий. Я выслушал каждого.

Диверсии и террор идут по всей стране. Даже сегодня днем, когда мы находились на учебном центре, в обеденное время, когда солдатские ложки стучали по котелкам, - началась атака на электростанцию в Сураби . Она была сильнее, чем первая, ночная. Гарнизон сумел оказать достойное сопротивление моджахедам. Противнику удалось взорвать лишь несколько опор линии электропередачи. Часа полтора-два длился этот бой. Наши батальоны десантников и мотострелковый батальон, батальон пехоты афганской армии и зенитно-артиллерийский полк 85-миллиметровых пушек (24 автоматических 85-мм пушки - страшная сила огня!) успешно отразили и эту атаку.

Диверсии явно отвлекали нас от чего-то более значимого, от какой-то более масштабной операции моджахедов. Какой? Наша и афганская агентуры пока никаких данных не давали. Да откровенно говоря, и той и другой я не очень-то доверял. А Черемных был еще категоричнее: - Все они шкуры продажные! И тем не менее иногда - от нашей агентуры! - мы получали ценные, хоть и запоздалые данные (я не исключаю, что в некоторых задержках тоже мог быть скрыт определенный умысел). Боевые действия, направленные на уничтожение народно-демократической власти, приближались к границам Таджикской Советской Социалистической Республики ( Бадахшан и Кундуз ) и Узбекской ССР (Мазари-Шариф и западнее). Очевидно, это делалось с расчетом дать понять мусульманскому миру и подполью в СССР, что приходит пора совместных действий. Я делал вывод, что пешаварские вожди пытаются разжечь среди мусульман на территории СССР священную войну с неверными, то есть с Советской Армией в Афганистане и с партийно-государственной властью в среднеазиатских республиках Советского Союза. Такие попытки уже предпринимались неоднократно: потомки басмачей нападали на заставы и в Таджикистане, и в Узбекистане; на этот счет я имел информацию от генерала Вадима Александровича Матросова - начальника пограничных войск Союза. Заставы Среднеазиатского пограничного округа уже теперь перешли на режим повышенной боевой готовности.

Страшная и тяжелая для нас весть пришла из Кундуза . Там вырезали всю администрацию власти во главе с генерал-губернатором , представителем Бабрака (как говорили, его личным другом). Не уменьшались случаи нападения и в районе Кандагара, под Джелалабадом и в некоторых других местах. Настораживало, однако, что в самом Кандагаре было спокойно. И еще спокойнее было в Герате . 17-я пехотная дивизия, которая дислоцировалась в Герате, совместно с полками 5-й мотострелковой дивизии 40-й армии вела боевые действия северо-восточнее и северо-западнее Герата в предгорьях, уничтожая там группировки моджахедов. Практически из 17-й пехотной дивизии в Герате оставались только подразделения охраны, комендантской службы. Они обороняли дворец губернатора, радиостанцию, государственный банк, администрацию уполномоченного зоны Северо-запад. Я приказал командиру 5-й мотострелковой дивизии полковнику Громову усилить охрану резиденции губернатора, уполномоченного зоны, радиостанции, банка и других госучреждений. Приказ, разумеется, был выполнен. В Герате работали дуканы, дневная жизнь протекала нормально. Вечером же в установленное время комендантского часа соблюдался соответствующий режим, и город продолжал спокойно жить. Это-то нас и настораживало. Но никаких тревожных разведданных не поступало. Это подтверждал и генерал-майор Петрохалко - советник при начальнике Главного разведуправления ВС ДРА (между собой мы его называли Барклаем- де-Толли - за внешнее сходство с героем 1812 года). Он всегда обладал огромной информацией, полученной агентурой нашей и афганской армий и разведданными Главного разведуправления СА. Докладами этого человека можно было заслушаться. В высшей степени педантичный, он уж если называл количество или число, то с точностью до единицы. А если кто-нибудь выражал сомнение, то Петрохалко невозмутимо предлагал: - Можете проверить сами? Поди там проверь! И приходилось соглашаться с ним. Генерал Петрохалко так объяснял установившееся затишье: - Иран увяз в войне с Ираком и не хочет сейчас обострять с нами отношения. Поэтому и тихо в Герате, да и в Кандагаре тоже. Однако мы опирались и на имевшиеся у нас факты. А они свидетельствовали о проведении ежедневно примерно сотни диверсий и терактов по всей стране. Несмотря на это, мы старались сохранять хладнокровие. Две трети наших сил, занятые боевой подготовкой, так и продолжали ею заниматься. Одна треть продолжала боевые действия по плану января-февраля, резерв привлекался для решения неожиданных задач - как, например, для отражения атаки на электростанцию в Сураби или отражения нападений на мелкие гарнизоны, на транспортные колонны и т. д. На следующий день, как обычно по четвергам, нам предстояло идти к послу. Дело прошлое, но до сих пор мне неприятно вспоминать тот разговор с главой нашего дипломатического представительства. (Сложными бывали прежние встречи Соколова и Ахромеева с послом.) Я тогда с ними ходил к Табееву и хорошо помню, что единства взглядов не удавалось достичь ни разу. Посол всегда начинал кипятиться, краснел, ерзал на стуле, допускал дерзость в выражениях. При всей своей интеллигентности и сдержанности, Сергей Леонидович Соколов замолкал, давал возможность продолжить неприятный разговор Ахромееву. Сергей Федорович наступал и оборонялся. Но все заканчивалось лишь обедом. Потом мы уходили. За воротами посольства Сергей Леонидович в сердцах плевался:

"Гори все синим пламенем,- и говорил Ахромееву: - В следующий раз пойдешь один!. Но Сергей Федорович невозмутимо отвечал: - Только с вами. Еще тогда, при Соколове и Ахромееве, я думал, что придется все же искать путь сближения с послом. Посол есть посол, и возглавляемое им учреждение объединяет все, что командировано в Афганистан Москвой - от ЦК, от правительства, от других ведомств. Все же флаг государства - в руках посла. И под этим флагом все должны работать. Афганское руководство чувствовало наличие разногласий между военными и посольством и, вероятно, использовало их при необходимости в своих интересах.

Пребывание Табеева долгие годы в роли вождя компартии Татарии выработало в нем определенный стереотип непререкаемости и безапелляционности, чувство верности только тем решениям, которые исходили от него самого. Но, отбросив в сторону любые предубеждения и неприязнь к этому человеку (возможно обоснованную, а может быть и нет), я исполнился решимости наладить с послом хорошие деловые отношения для выполнения любых - в, частности, и им поставленных задач в Афганистане. В конце концов, думал я, надо быть выше любых эмоций, искать компромиссы (не уступая, конечно, в принципиальных вопросах) для решения задач в этой проклятой Аллахом войне и в этой чужой для нас стране. Я верил, что амбиции должны уступить место разуму и согласованной работе. И убеждал в этом своих друзей - Черемных и Самойленко. - Напрасная затея,- ехидничал Владимир Петрович, - все равно когда- нибудь он вас заложит!

Долго сидели мы и обсуждали линию нашего поведения на предстоявшей встрече с послом. С чего начать, как продолжить, на чем настаивать, а о чем - умолчать? Как провести сближение и в то же время остаться полностью самостоятельными в выработке линии ведения боевых действий (при, разумеется, нашем безусловном подчинении только Москве). Ведь в планы боевых действий был включен и Туркестанский военный округ, в подчинении которого находилась 40-я армия (напомню, что в оперативном отношении эта армия находилась в моем подчинении). Я попросил Владимира Петровича подтвердить наш приезд втроем к послу на завтра и остался ночевать в офисе. По-прежнему в штабе ГВС действовал казарменный режим. Вилла пока ремонтировалась и для житья не была готова. Анна Васильевна ютилась в кабинете. Я очень переживал за мытарства жены: мне эта война в печенке сидит, а уж ей-то ради каких таких интернациональных интересов все это терпеть? У посольства нас встретили посол, советник ЦК НДПА от ЦК КПСС Козлов Сергей Васильевич, советник председателя СГИ генерал Спольников Виктор Николаевич и, как ни странно, еще и третий секретарь посольства, долговязый майор КГБ. Я этого кагэбэшника не любил, зная, как во время бесед посла с кем-нибудь из посетителей он умудрялся поправлять даже самого Табеева. Посла, конечно, это коробило, однако далеко не всегда он решался удалять майора из зала. Тем не менее я настаивал именно на этом - и Табеев, кряхтя, соглашался. Итак, мы поприветствовали друг друга. Посол предложил пройти в кабинет. Но я твердо отказался. Понятно было, что в его кабинете будет вестить запись беседы. А я этого не хотел. Поэтому предложил работать в большой комнате рядом со столовой. Послу это не понравилось. Он нервно сказал, что, мол, по праву "хозяина" предложил бы разговаривать все-таки в его кабинете. (Если у посла появлялся акцент, это означало, что он сам себя взвинчивает и теряет контроль над собой.) Я ответил, что по праву гостя прошу все-таки работать не в кабинете. - Ладно, - согласился посол. Еще я попросил его соблюсти прежний уговор: работать трое на трое. Посол настойчиво предлагал четвертого в качестве секретаря. Но я возражал. И тут я увидел, что лицо его стало склеротически-пунцовым с синими прожилками. Я даже подумал, что на этом наша встреча может и закончиться. - Шумел, гудел пожар московский, Дым расстилался по реке, - спокойно речитативом продекламировал Козлов. - Хорошо, - Табеев принял наши условия. И вот мы в большой комнате, где обычно разносили аперитив, когда посол принимал гостей. Я разложил карту и начал, официально обратившись к товарищам из посольства, каждого назвав "уважаемый" да и по имени- отчеству. Строгость обстановки требовала и строгости в обращении, подчеркнутой официальности. - Я хотел бы изложить выводы по ситуации за последние два-три месяца, то есть до 1 января 1981 года, а также наши планы на январь-февраль. Не успел я сказать первые слова, как посол уже бросил реплику: - Какие же планы? Инициатива-то ушла из ваших рук! - Ну, это как посмотреть. - Да как! Убийства, взрывы по всей стране! - Фикрят Ахмедзянович, это еще не определяет всей обстановки. Мы владеем центрами всех 29 провинций, жизненно важными районами страны, дорогами. - А что толку в этом, когда террор свирепствует, диверсии повсюду - в Кабуле, в крупных городах. А вы заняты боевой подготовкой. Создаете все какие-то резервы? Черемных, конечно, не выдержал: - А старик Кутузов говаривал: "Доколе генерал сохранил резерв, он непобедим". - Так в чем же смысл вашей борьбы? - спросил посол. - Планом на январь-февраль предусматривается освобождение 12 уездов и 12 волостей. Укрепление власти в 33 уездах и в 13 волостях. - А потом через 5-7 дней снова будут сняты гарнизоны, и снова власть будет утрачена? - Да, так получается. И если хотите знать, к тому, что мы отвоевали у моджахедов в сентябре-декабре, за истекшие недели января ничего не прибавилось. - У вас не армия! - Фикрят Ахмедзянович, армия-то - у Афганистана, где вы Чрезвычайным и Полномочным. - Эту армию к чертов матерь надо разогнать! Опять акцент выдал раздражение, даже злость посла. Ладно, подумал я, хочешь слушать нас, Чрезвычайный и Полномочный, слушай. А не хочешь - мы ведь можем карты свернуть и - достойно уйти. Самойленко попробовал успокоить посла: - Как же можно разогнать афганскую армию? - А так! Она - хальк! В ней тринадцать с половиной тысяч хальк! - Да, в ней тринадцать с половиной тысяч представителей крыла хальк на 180-185 тысяч ее общего состава, - отвечаю. - А парчам в стране всего 1300-1500 человек. Самойленко продолжал: - Вы стараетесь насаждать парчам сверху вниз. А не наоборот? - А вы сопротивляетесь. Черемных резанул: - А если бы не сопротивлялись, давно бы этой армии не было. Пришла бы к власти парчамовская элита и некому было бы воевать. После тяжелой, недолгой паузы Черемных продолжал наращивать удар: - Парчам-феодалы в атаки не ходят. Все по кабинетам, да по дворцам околачиваются! Посол отрезал, что он с этим не согласен. - Парчамисты крепче идейно, знают основы марксизма-ленинизма. - Ха-ха! Ха-ха! - нахально загоготал Черемных. - В цепи с автоматом надо бежать и стрелять - тр-тр-тр - стрелять и стрелять. А не основами овладевать! - Вы военспец, а не политик, генерал! - выкрикнул Табеев. - Этим и горжусь, - отпарировал Черемных. Спольников попытался ввести разговор в спокойно русло; мол, давайте все- таки взвесим, оценим, придем к какому-то выводу. Но Табеев все горячился: - А мы кажется уже пришли. Точнее - не придем вовсе. Почему же он так вел себя? А тому были серьезны причины.

Я уже написал ранее, что переворот 1979 года (приведший к вводу наших войск) был парчамистским. До этого все крыло парчам Амин либо разогнал, либо казнил, либо верхушку в лице таких людей, как Бабрак, Нур, Ротебзак - отправил послами в разные страны. А остатки парчамистов пребывали в глубокой конспирации. И давали информацию вот этим руководителям парчам, находившимся за границей или в тюрьме. Амин форсировал рост своего крыла - хальк . И, конечно, прежде всего в армии, СГИ и Царандое. Но когда парчамистский переворот был совершен и в Афганистан ввели 40-ю армию, афганская-то армия осталась. Парчамистам удалось только хальковскую СГИ разогнать, создать свою СГИ и поставить во главе ее Наджиба. А Царандой - слабо вооруженная организация, многочисленная, но малодееспособная, особой роли в стране не играла. Хальк же сохранялся как жесткая, цементирующая организация в ротах, батальонах, полках и уже теперь меньше - в дивизиях, потому что сверху вниз - от министра обороны, и до половины состава управления дивизий были парчамисты.

А посол, руководствуясь указаниями по поддержке ЦК и ПБ парчамовского направления проводил жесткую линию парчамизации в стране. И в то же время хотел, чтобы это шло и в армии. А мы-то прекрасно понимали, что если парчамизация полностью охватит армию, то армии, как организации не будет. Она развалится. Рухнет. Худо-бедно, а все-таки тринадцать с половиной тысяч халькистов сейчас составляют костяк армии (сержанты, младшие офицеры, кое-где сохранившиеся от репрессий парчамистов старшие офицеры, даже генералы) - эти люди с оружием в руках, обученные воевать

Ссылки: