Аджубей и Рада Хрущева в Университете, они - журналисты

Я вошел в семью Хрущева сорок лет назад, в 1949 году, женившись на его дочери Раде . Ей было двадцать, мне двадцать пять лет. Мы учились в Московском университете, готовились стать журналистами. По молодости не заглядывали далеко вперед. Мог ли я предположить, что из молодежной "Комсомольской правды" перейду в солидную, официальную газету "Известия", на должность главного редактора...! И уже вовсе нелепой показалась бы мне мысль о возможной работе вблизи Никиты Сергеевича. В 1987 году уже в поредевшей компании старых товарищей отметили мы 35- летие первого выпуска факультета журналистики МГУ . Жизнь разбросала нас по городам и весям, а многим, увы, не пришлось дожить до этого дня. Когда сейчас спрашивают о первых послевоенных годах и при этом говорят: "Вам, конечно, было тяжело!"- я отвечаю совсем не так, как того ожидают. "Нет,- говорю я,- нет! Хотя не скажешь, что то время было простым и легким, все-таки преобладало ощущение счастья. Мы представляли значимость дела, которому собирались служить, хотели как можно лучше и активнее проявить себя. Эти цели перекрывали все остальное в жизни тех лет". Никто из нас не отважится назвать Московский университет нашего времени островом вольности, как никто не ставит слишком высоко образование, которое мы тогда формально получили. Филологи не прочли доброй половины книг лучших русских писателей, историки западной литературы не знали имен многих литераторов "оттуда". Журналистам мало что говорилось о мировой прессе. Зато мы зубрили латынь и распевали при сдаче экзаменов по древнегреческой литературе: "С ужасом в город вбежав, трояне, как олени младые..." - в усладу нашему милейшему старцу профессору Радцигу . На всю жизнь мы усвоили правила самообразования и наверстывали упущенное в университетских программах с большим упорством. На экзаменах, стоя перед черной доской, на которой по заданию профессора Галкиной-Федорук (она читала курс истории русского языка) были написаны длинные сложные фразы, не каждый мог быстро определить, где подлежащее и где сказуемое, и Евдокия Михайловна только крякала от досады. Галкина- Федорук не занижала оценок за пробелы в школьных знаниях, ведь между школой и университетом у большинства был фронт и у всех - война, а приглашала обычно прийти к ней домой, подзубрив предварительно элементарные правила. Принимая дома, сообщала, за каким из двух огромных сдвинутых столов работает она, а за каким ее муж - историк, в ту пору проректор МГУ. При особом расположении Евдокия Михайловна доставала баночку с вареньем, наливала чаю и с ехидцей спрашивала: "А знаешь ли ты, милый товарищ, что перед "а", "но", "да" ставятся запятые и что "бы", "ли", "же" пищутся отдельно..." Чаще всего домашний экзамен оканчивался благополучно. Евдокии Михайловне нелегко дались "университеты", она начинала с самой черной работы, была даже грузчицей и уже взрослым человеком осваивала азы грамматики. Сам Рабле мог бы позавидовать сочности и яркости ее речевых оборотов, когда она читала лекции о вульгарных словах и выражениях в русском языке. "А ну-ка, заприте двери",- обращалась она к старосте курса...

Быть может, оттого, что мы слушали эти дерзкие и откровенные лекции Галкиной-Федорук, никто из нас не сквернословил. Нравы в пору нашей молодости были довольно строгие. В те годы все окрашивала Великая Победа. Она рождала чувство братства, единения. Мы были уверены в том, что лучшее впереди, что все нам по плечу, что человеку не страшен никакой черт. Наверно, это ощущение счастливого будущего шло и от неведения, незнания многого...

Мы не были, конечно, такими уж простодушными бодрячками, Кое-что все- таки настораживало. К примеру, в 1949 году был арестован доцент Пинский - он прекрасно читал историю западной литературы XVIII...XIX веков.

Далее см. Лысенковщина

Ссылки: