 |
Чернавины: последние сборы и побег
Накануне целый день был дождь. Горы были закрыты низкими густыми тучами.
- Если завтра не уйдем, мрачно сказал муж,- надо просить о продлении свидания. В этом, наверное, откажут, но пока придет телеграмма, нужно воспользоваться первым сухим днем и бежать. Завтра день отдыха, я могу не выходить на работу, и меня не хватятся до следующего дня. Но в такой дождь идти трудно. Он ушел на пункт и увел с собой сына. Я в десятый раз пересмотрела все вещи. Самое необходимое не укладывалось в три рюкзака, из которых два должны были быть легкими. Сахар, сало, рис, немного сухарей; считали, что идти не менее десяти дней, а нас трое.
Необходимо было взять хотя бы по одной перемене белья и по непромокаемому пальто. Нет, ничего у меня не получалось. Вечером ветер переменился, и все в деревне стали собираться наутро в поход. Муж вернулся с работы, и, когда мальчик уснул, мы принялись опять все пересматривать.
- Портянки запасные нужны для всех. Разорвала две простыни, накроила портянок,- рюкзаки еще больше разбухли.
- Надо убавлять что-нибудь,- говорит муж.
- Сахар?
- Нет, сахар - это самое существенное. Соли достаточно?
- Вот соль. Я не представляю себе, сколько нужно соли на человека.
- Я тоже.
- Сало соленое?
- Но мы будем варить грибы. Мне казалось странным, как это при бегстве собирать грибы.
- Надо клеенчатые мешки для соли, сахара, спичек. Я села шить, до крови исколола себе пальцы, потому что шить никогда не умела. Мы провозились до поздней ночи, бесконечно укладывая и перекладывая. Зачем волнение так мешает людям в трудные минуты? У меня разболелось сердце, у мужа - спина. Пришлось лечь, не кончив укладки. Но только я легла - сон прошел. В комнате было невыносимо душно. Мальчик раскидался, лежа на полу. Где-то он будет спать завтра? Сегодня еще есть крыша над головой, когда-то она будет опять? Страшно подумать. Вообще страшно. Я уснула, когда старуха за стеной стала растапливать печку. Прошла, казалось, минута, и надо было вставать. Мальчик убежал на залив умываться.
- Скорей, надо уложить последнее,- торопил муж.- Когда сказать сыну?
- Потом, в дороге.
- Но как объяснить наши рюкзаки?
- Сказать, что едем на экскурсию, останемся там ночевать. Я то же скажу хозяевам. Вижу, муж смотрит на меня сердито.
- Что такое?
- Платье. Синее. Его будет видно за версту.
- У меня нет другого.
- Это ужасно, что мы не подумали.
- Я надену коричневый фартук. А им только что, вместо занавески, завесили окно, чтобы соседи не обратили внимания, что нас нет. Какая это была лихорадка! Казалось, мы никогда не успеем и забудем самое нужное. Сели пить чай.
- Ешьте, ешьте, - говорил нам отец, а сам не ел. Когда кончили чай (сколько раз мы потом вспоминали сковородку с недоеденной рыбой!), мальчик пошел выкачивать воду из лодки, муж остановил меня.
- Так уходить нельзя: все раскидано. Именно такой вид, что бежали. Если кто увидит, могут понять, в чем дело. Начали прибирать, мыть посуду, которая должна была достаться ГПУ. В тесной комнате мы толкались, мешали друг другу, не справляясь с волнением.
- Ну, скоро вы? Пришел мальчик.
- Вся деревня разъехалась. Папка, парус-то брать?
- Бери. Сейчас идем. Снеси вот рюкзак. Надень. Не тяжело?
- Нет. Если не очень далеко нести. Он ушел, мы переглянулись. Это был рюкзак сына.
- Ксероформ взяли?
- Нет.
- Где он?
- Не знаю. Начинаем искать. Ксероформ пропал, как заколдованный.
- Ничего более дезинфицирующего нет?
- Нет. Муж был в отчаянии. Ксероформа так и не нашли. Уже в пути вспомнили, что он остался в кармане пальто, которое в последнюю минуту решили не брать. Опять получился беспорядок, а время бежало.
- Где компас?
- Я принесла его сюда, положила на стол.
- Нет его здесь. Меня охватил суеверный страх. Я же знаю, что принесла его сюда. Компас - это страшная вещь в руках заключенного. Найдут - это верный расстрел, потому что ГПУ считает это неопровержимым доказательством, что готовился побег. Так как во время свидания ГПУ часто делает обыск, чтобы накрыть, не привезено ли что-нибудь недозволенное, пришлось прятать компас особенно тщательно. Я положила его в кладовой, в лукошко, между луковицами, завернув в бумагу. Но хозяйке понадобилось лукошко, и она вытряхнула лук на пол. Не знаю, что я пережила в этой кладовке, пока нашла свой комочек, закатившийся под кадушку. Теперь он опять пропал.
Уже в отчаянии я подняла фуражку мужа, компас лежал под ней. И опять муж отдал его мне. Он верил, что это я веду их с сыном, а я была грузом, тянувшим их к гибели. Я взяла компас. Кармана у меня не было. На голове был повязан крестьянский платок, чтобы издали я не обращала на себя внимания. Я завернула компас в угол платка и затянула узлом. Какой злой дух научил меня так поступить? Теперь все было готово, и этот кров пора было оставить.
Мы стояли взволнованные. Сейчас будет сделан первый шаг к новой жизни - или смерти. Вышли. Аккуратно закрыли дверь нашего последнего приюта; притворили дверь избы, как наказали хозяева, которых с раннего утра не было дома. Поселок был пуст: только совсем малые ребята играли на дороге, возились, как куры, и дряхлый старик сидел на завалинке.
- Наконец-то! - с упреком встретил сын. Ты смотри, папка, как ветер меняется. Куда мы поедем? Он и не чуял, куда мы поедем на самом деле.
- Вглубь залива, на запад.
- Так и есть, ветер прямо в лоб. Парус ставить нельзя,- ворчал сын.
- Пойдем на веслах, может быть, за мысом переменится. Сели, отплыли. Мальчик взял рулевое весло. Эти дни отец приучал его править, но делал он это еще очень плохо. Ветер дул нам навстречу, отлив гнал воду против нас, лодка двигалась медленно. Никакой непосредственной опасности нам в данное время не грозило, но надо было пройти на веслах около двадцати километров при противном ветре. Кроме того, любая встречная лодка, заподозрив что-то неладное, потому что многие знали мужа как заключенного, тем более, что карбас, угнанный нами - услоновский, могла нас остановить и погнать назад. А мальчишка, ничего не понимая, радовался прогулке, чудной погоде, болтал и егозил на руле. Муж раздражался и беспокоился. Я пересела на руль. Управлялась я с ним еще хуже. Меня окликали то муж, то сын. Я мучилась и молчала, только раз резко дернула головой, и увидела, как компас, завернутый вместе с картой, медленно погрузился в глубокую воду. На плече у меня лежал пустой уголок развязавшегося платка.
- Что - испуганно спросил муж, не смея поверить тому, что случилось.
- Компас и карта - ответила я, задыхаясь.
- Судьба такая, - сказал он, печально и ласково глядя на меня.
- Мама, что ты скисла? Велика важность, потопила компас, другой купим, как домой приедем.
Я не отвечала. Я чувствовала себя очень скверно: передала сыну весло и села на дно лодки. Голова кружилась. Перед глазами стояла зеленоватая, темнеющая в глубине вода, и в нее погружалась тяжелая металлическая коробочка. Все, что казалось простым, - направление на запад и в конце этой линии Финляндия, все это тоже закрылось, как темной водой. Вернуться? Разве это не безумие идти без компаса и карты?
Если бы я могла опуститься в зеленую воду вслед за компасом и этим купить жизнь и удачу им двоим, которых я губила! Глупо думать об этом: с судьбой договоров не заключают. Мы плыли уже четыре часа. Четыре часа муж греб без смены. На руках у него набились водяные мозоли, на одной руке кожа лопнула, стертая до крови. Сердце устало, он задыхался. У последнего заворота мы остановились передохнуть и заглянуть в конец залива, откуда мы должны были начать наш пеший путь. Как будто там не было никого. Ветер упал. Вечерело. Мальчонок, которому надоело сидеть, вышел из лодки и нашел себе забаву: сделал из тростника насосик и, набирая в него воду, брызгал струйками на стрекоз, которые качались над берегом. Глупыш ты мой! Не знаешь, доведем ли тебя живым, а ты за стрекозами гоняешься!
- Как быть - спросил меня муж. Может, вернуться?
- Думай сам. Если считаешь, что можно идти без компаса и карты,- я готова.
- Если будет солнце, я всегда определюсь по часам, направление не потеряю. Днем - двумя позже, но в Финляндии мы будем.
- Тогда идем.
Мы вышли из-за мыса. Залив стоял гладкий, без блеска, без ряби. Солнце заходило за гряду, края ее светились, как золото. Лес сливался в общую темную массу. Было необычайно красиво, тихо. Близкой казалась первая достигнутая цель, сейчас выйдем на берег, бросим лодку. И вдруг по глади залива резанули громкие человеческие голоса. Это косцы вернулись на вечернюю стоянку и, завидев лодку, зазывали нас к себе или просто обменивались замечаниями. Мы повернули в другую бухту, но и там, в самом конце, маячил силуэт рыбака: он ставил сети и, не спеша передвигался то туда, то сюда. Одна надежда была на то, что этим людям в голову не могло прийти, что мы беглецы: с женой, с ребенком еще никто не бегал. Мы переждали в тростниках. Действительно, рыбак закончил свое дело и отплыл, другие были заняты ужином. Тогда муж подгреб к одной тропе и оставил там парус, якобы спрятанным, но все же заметным; потом отвез нас к другой тропе и высадил, сам же отъехал на лодке далеко вдоль берега и тщательно привязал ее, чтобы она не имела вид брошенной. Лучше было бы потопить ее, но это не так просто сделать с большой промысловой лодкой.
Было около девяти вечера, когда все эти меры спутать наши следы были закончены, мы надели рюкзаки и пошли по неясной тропе, заваленной сучьями и целыми деревьями. Мальчик притих: он понимал, что что-то неладно, но боялся спросить. У меня не было возможности думать о чем- нибудь: мешок давил мне спину, ноги путались в кочках и ветках, я задыхалась и следила только за тем, чтобы не упасть. В лесу было парко и душно. Щеки горели, во рту сохло, мучительно хотелось пить, а муж торопил:
- Скорей, скорей, - он боялся, что те, кто нас видел, еще могут одуматься и погнаться за нами. Так мы шли около часа. Лес погрузился в ровный сумрак, но настоящей темноты не было.
- Отдохнем тут, попьем, - сказал отец весело, но страшно тихо.
- Где же мы ночевать будем - спросил мальчик, так же тихо, подражая отцу.
- Милый, мы сегодня не будем ночевать,- сказала я. Мы идем в Финляндию, бежим из СССР. Мальчик взглянул на меня и в волнении склонился к отцу на плечо.
- Папочка, бедненький!.. Мальчик не знал, что сказать: ночь, дикий лес, нельзя вернуться домой, надо идти в чужую страну. Он понял только, что это было ради отца, что в этом будет его новое страдание и надежда.
- Милый мой, придется тебе потерпеть, - говорил отец, лаская его. Трудный у нас будет путь, но если уйдем, будем свободными людьми, без ГПУ.
- Пойдем, - сказал он. Когда мы поднимались с мшистых кочек, и я откинула вуаль, заменявшую мне накомарник, чтоб выпить еще воды, отец и сын уставились на меня с полным отчаянием.
- Что такое - испугалась я.
- Отек. Все лицо в ужасном отеке, глаза, рот, все. Как сердце? Господи, что нам делать?..
- Мамочка, миленькая, что с тобой - шептал мальчик, гладя мне руки.
- Ничего особенного. Вы оба с ума сошли. Надевайте мешки и идем.
- Нет, ты снимай мешок.
- Мама, снимай, мамочка, отдай мешок,- шептал мальчик, чуть не плача. Я с горем спустила с плеч рюкзак. Муж надел двойной груз: один на спину, другой на грудь. Тяжесть эта была непосильная. Я не знаю, чье сердце вообще было хуже, его или мое, но радость освобождения, поддержка сына делали ему все легким. На следующих привалах он рассказал сыну о наших планах.
- Сегодня ночью надо уйти как можно дальше. Завтра нас хватятся, дадут знать ГПУ. У них есть катер, и залив они пройдут в какой-нибудь час-два. Нам надо пройти тропу и свернуть в горы, тогда нас не найти.
- Папка, а Финляндия далеко?
- Далеко, милый. Километров семьдесят по прямой линии, а нам, может быть, придется сделать и всю сотню. Опять пошли и в полночном сумраке потеряли тропу, которая нам еще была нужна, так как давала возможность выиграть время. Мальчик испугался, и когда отец ушел на поиски тропы, стал мне жаловаться, что заболел и дальше идти не может.
- Ляг, закройся с головой в пальто, чтоб не кусали комары. Вернуться нам нельзя, потому что отца и меня тогда расстреляют. Спи! Он свернулся и уснул. Это был единственный момент, когда он обнаружил слабость. Желание быть дома, спать в постели, а не шагать по мрачному, сырому лесу было так естественно. Больше мы не слыхали от него ни одной жалобы. Так мы шли всю ночь. Только когда из-за хребта стала заниматься заря, мы решились прилечь, отдохнуть.
- Сапоги непременно снять. Портянки повесить просушить. Самое главное - беречь ноги, - учил отец. Пока мы исполняли все, что нужно, мое сокровище безмятежно спало. Мне не дали уснуть перебои сердца. Мысль, что затеяли мы непосильное, тревожила и сквозь усталую дрему. Сколько можно нам отдохнуть - час, два? Дождь вывел меня из сомнения: пришлось будить мужа, спасать портянки, обувать мальчишку. Я его расталкивала, он валился мне головой в колени и опять засыпал, разогретый, теплый, несмотря на то, что лежал на голой земле.
- Уже пять часов. Здесь потеряли два часа. Скорей, скорей, - торопил муж. За нами еще не гнались, но мы были еще на тропе, в опасном людном месте.
Ссылки: