Чернавина Т.: Домой

На улицах было жарко, пыльно и душно. Окна кооперативов стояли совершенно пустые. На тележках продавали какую-то вялую зелень. Все шли усталые, скучные. В трамвае ссорились и переругивались. А все-таки, если бы установить всеобщую повинность и пересажать всех обывателей в ГПУ, они бы поняли, что нельзя так спокойно ходить по Шпалерке, считая, что это их не касается, пока их самих туда не засадили. Они поняли бы цену жизни и воли, чтобы вовремя ее защитить, а не таскали по улицам свою серую скуку, свою жалкую жизнь, опустошенную нуждой и страхом, пока их не засадят в застенок.

Дома я нашла то, что ожидала: чужие люди, беспорядок, распроданные вещи. Дома, очага не существовало более, но сквозь горечь и боль утрат прорвался и вернул к жизни один крик:

- Мама!.. Крик, полный восторга, изумления, любви, невысказанного горя, всего, что накопилось в его одиноком крохотном сердце.

- Мама, мама, мама! - говорил он тихо, громко, ласково, жалобно, на все голоса, не находя больше слов.

- Почему ты такой худой и бледный - спросила я, ощупывая его повсюду. Как было замечательно, что я могла его трогать и гладить, моего брошенного мальчика.

- Ты болел?

- Нет, только один раз, немножко. У меня была крапивная лихорадка. Но я отнес твою передачу в тот день, чтобы ты не волновалась. Доктор сказал, что можно. У меня не было жара, и когда я вернулся домой, сразу лег в постель.

- И ты всегда сам носил передачи мне и отцу?

- Да, конечно, ведь никого другого не было.

- А как же насчет школы?

- Я пропускал два дня в неделю и нагонял, как мог, дома. Как ты знаешь, мне приходилось ходить в разные тюрьмы - ты была в Шпалерке , а отец был в Крестах . В Крестах гораздо лучше, там две форточки - одна для передач обыкновенным заключенным, их там много и им позволяют много вещей. Другая форточка для заключенных ГПУ, и там очень строгие. Конечно, кричат и ругаются, но не гонят прочь так часто.

- Мама, я так рад, что не нужно больше ходить в тюрьму! продолжал он, спеша выговориться. Ты не можешь себе представить, какие это тяжелые мешки и мне надоело стоять в очереди! Мама, я так рад, что ты вернулась! Он обнимал меня, целовал мне руки, ласкался своим личиком и не знал, как высказать свою радость.

- Где же ты ел? Ты так похудел!

- Я завтракал в школе, а вечером я ел здесь, с соседями. Но у них так мало денег и мало еды.

- А где мой рояль?

- Продали. Мне было очень жалко, что ты теперь не сможешь играть по вечерам. Я очень просил их не продавать его, но они сказали, что нет больше денег, чтобы тебя кормить. Ты знаешь, передача стоит очень дорого, - сказал он очень грустно.

- Ну, конечно, дорогой мой, мне придется так много работать, что все равно не останется времени для музыки, - сказала я, хотя мне было очень горько. Все время, пока я была в тюрьме, я мечтала, что, может быть, я смогу опять сесть за рояль когда-нибудь. Но ничего не поделаешь. ГПУ могло бы конфисковать все наши вещи, и тогда у нас ничего не осталось бы. Тут его лицо стало серьезным и грустным.

- Я видел отца! Я ни слова не могла произнести, у меня не слезы, а крик стоял в горле.

- Когда - наконец выговорила я.

- В апреле. Его тогда выслали.

- Какой он?

- Очень бледный, как больной.

- Что он сказал?

- Он думал, что бабушка жива. Он не знал, что я один. Сказал, чтобы я ехал с тобой, когда тебя ушлют. Мы замолчали. Он долго собирался с духом, потом спросил:

- Мы поедем к отцу?

- Поедем. Скоро. Теперь я знала, что делать в жизни. Из всего мира мне были дороги два существа. Нам надо было быть втроем - во что бы то ни стало.

Ссылки: