Чернавин В.В.: Свидание

Я стоял посреди нашего загона, стараясь ничего не слышать и увидеть сына. Наконец я увидел его. Он стоял у самой решетки, крепко вцепившись в нее; он кричал мне, делал мне знаки, звал. Я бросился к нему, прорвался сквозь толпу заключенных, но не мог добраться до решетки:

- Пустите, пустите, ради Бога, - кричал я тем, кто плотно облепил решетку, но никто не слышал меня и не обращал внимания. Каждый видел перед собой только дорогое ему лицо, каждый напрягал все силы, чтобы услышать последние слова. Я пытался силой оттолкнуть одного из них. Он на секунду обернулся ко мне: лицо его было мокро от слез, глаза ничего не видели, не понимали, и он опять судорожно вцепился в решетку. В полном отчаянии, видя, что время уходит, я силой двинулся вперед, налег плечом, ухватился одной рукой за решетку. Послышался глухой треск, все хитроумное сооружение резко наклонилось, к нам бросилась стража, решетку поддержали, чем-то подперли, но мне удалось в это время притиснуться к ней вплотную, и я мог видеть сына и улавливать его слова, которые он кричал изо всей силы.

- Мама в тюрьме,- доносилось до меня сквозь гул и стоны человеческих воплей. Я ношу ей передачу. Свидания мне не дают. Она раз мне прислала письмо, - надрывался мой бедный мальчик.

- Как живет N.? - спрашивал я про одного близкого человека, которого я думал просить взять к себе нашего сына, если жену также сошлют.

- Она в тюрьме.

- A N.N.?

- Она тоже в тюрьме. Миша тоже один. Он тоже носит ей передачу.

- A N.N.N.?

- Умерла. Я боялся спрашивать дальше. Все, на помощь которых я мог надеяться, сами оставили хуже, чем сирот. Сквозь толпу я смутно различал, что за моим сыном стоит совершенно незнакомая мне женщина, которая, видимо, привела моего мальчика.

- Если маму сошлют, постарайся уехать с ней, - кричал я.

- Хорошо, - отвечал он, и детский ротик кривился, и из глаз быстро капали крупные слезы и текли по щекам. Он их не замечал и не вытирал.

- У тебя есть деньги? На что живешь?

- Я твой аппарат продал фотографический.

- Продавай, что можешь. Носи маме передачу. Мне ничего не посылай. Слушай хорошенько, я еду в Кемь. Кемь, понимаешь? На пять лет. Запомни: я не писал признания. Меня сослали без вины. Помни хорошенько: я им не сдался. Я кричал и, к своему удивлению чувствовал, что голос мой срывается, что слезы бегут по моему обросшему волосами лицу. Никогда я не думал, что смогу плакать в тюрьме, когда на сердце было так жестко, когда воля была так закалена и ненависть против угнетателей так отточена. Свидание кончали. Нас гнали вон.

- Прощай, милый, прощай! Помни о маме! Береги ее! Прощай! - кричал я наспех, среди общего ужасного стона и воплей. Когда нас строили в коридоре, я услышал знакомый голос, кликнувший меня по имени. Среди арестантов стоял один из моих знакомых по воле.

- Кротова - и он показал рукой вверх. Это значило, что Клавдия Ивановича Кротова , моего близкого сослуживца, которого я несколько дней тому назад видел на прогулке в тюремном дворе, расстреляли.

- Подлецы! Сволочи! - кричал я не помня себя.

- Тише! Молчите! - ответил он мне.

- Вам сколько? Мне десять. С. получил десять. - Сколько дали М.

- ? Десять. Р.- тоже. Мне пять. Завтра едем. Знаю наверное. Где О.? Тоже едет,- перекликались мы по строю.

Перед нами было одно: этап и каторга.

Ссылки: