 |
Книги в тюрьме - "Сон Попова"
Книга в тюрьме - это совсем не то, что книга на воле. Это, может быть, единственный настоящий момент отдыха, и то, что было много раз прочитано, приобретает совершенно новый смысл и силу. Кроме того, книг так мало, получить их так трудно, что одно это придает им особую ценность и значение. В общую камеру с числом заключенных около ста на две недели выдается тридцать книг, из них десять книг политического содержания, которые никто читать не хочет. В одиночках, в тех редких случаях, когда разрешены книги, выдаются на две недели четыре книги, из которых одна политическая. Тюремная библиотека на Шпалерной составлена была до революции и оказалась неплохой по составу. После революции часть книг, как, например, Библия, Евангелие и многие другие, была изъята; часть книг, особенно русские классики, была растащена, зато библиотека пополняется тощими произведениями советских писателей и, главным образом, книгами политическими. При этом надо сказать, что основных политических или политико-экономических трудов почти нет, а все забито мелкими брошюрками, внутрипартийным переругиванием, теряющим смысл, пока книга печатается, и пр. Часто это преподношения авторов крупным членам ГПУ, которые, желая избавиться от лишнего хлама в доме, жертвуют его в тюремную библиотеку. Книги эти обычно поступают неразрезанными; часто имеют трогательные авторские надписи, которые только и прочитываются заключенными с некоторым интересом. Читают же охотнее всего Лескова, Л. Тостого, Достоевского, Тургенева, Пушкина, Лермонтова, Чехова.
С особым вниманием читалось все, что касалось описания тюрем, допросов, каторги, при этом совершенно исключительным успехом пользовался "Сон Попова" Ал. Толстого . Его читали вслух, собравшись небольшими группами, некоторые знали его наизусть, другие вспоминали из него отрывки. Действительно, нельзя острее и точнее изобразить трагичность положения всех нас, захваченных ГПУ, как это сделал Ал. К. Толстой в своей сатире о злосчастном чиновнике, забывшем надеть панталоны, в таком виде явившемся поздравить министра, а затем признанным санкюлотом и отправленным в третье отделение. Допрос Попова, его признание, сообщение списка "сообщников", под угрозой пытки, все до мельчайших подробностей совпадало с тем, что мы переживали в ГПУ, только, несомненно, в действительно ужасающих размерах. Но дух был тот же.
"Лазоревый полковник, с лицом почтенным, грустью покрытым", у многих вызывал брезгливую улыбку, - таким мог быть любой из следователей. Его обращение "О, юноша!" и замечание в скобках: "Попову было с лишком сорок лет" - общий смех. На первом же допросе Барышников, обращаясь ко мне, патетически воскликнул: "Вы еще так молоды!", я отвечал ему: "Мне 42 года". Разве это не из "Сна Попова"? Сама речь лазоревого полковника слушалась с таким вниманием, как будто перед нами действительно стоял следователь ГПУ.
"для набожных сердец
К отверженным не может быть презренья,
И я хочу вам быть второй отец,
Хочу вам дать для жизни наставленье,
Заблудших так приводим мы овец
Со дна трущоб на чистый путь спасенья.
Откройтесь мне, равно как на духу:
Что привело вас к этому греху? Следователи ГПУ обращались к нам буквально так, взывая к нашему чистосердечному покаянию и раскаянию. Не Горький, не советский Ал. Толстой, не чекист Ягода придумали через охранку приводить "заблудших овец" на "чистый путь спасенья", а Третье отделение , которое более полувека назад занималось тем же, только гораздо в более скромных размерах.
Конечно, вы пришли к нему не сами,
Характер ваш невинен, чист и прям" - пел дальше Попову лазоревый полковник - следователь ГПУ и каждый раз кто-нибудь не выдерживал:
- Ну точь-в-точь мой подлец мне так на допросе поет!
- вы ложными друзьями
Завлечены. Откройте же их нам!
Кто вольнодумцы? Всех их назовите
И собственную участь облегчите! Подведите знакомых и друзей, чтобы облегчить собственную участь - основа всех соблазнов, которые расставляют нам следователи ГПУ.
- Иль пустить
Уже успело корни в вас упорство?
Тогда должны мы будем приступить
Ко строгости, увы! и непокорство,
Сколь нам не больно, в вас искоренить.
В последний раз: хотите ли всю рать
Завлекших вас сообщников назвать? При этих словах многим становилось жутко: почти каждого из нас томили этим вопросом, выжимая имена наших сослуживцев, случайных знакомых, родственников. Отношение к каждому из них ГПУ могло знать и могло не знать по небрежности своей работы; каждое имя могло быть опасным.
Когда б вы знали, что теперь вас ждет,
Вас проняло бы ужасом и дрожью, - пророчествовал неумолимый Толстой, и слушателям становилось все непереносимее. Все замолкали и никто не прерывал.
Но дружбу, чтоб вы видели мою
Одуматься я время вам даю,
Здесь, на столе, смотрите, вам готово
Достаточно бумаги и чернил;
Пишите же, на то даю вам слово
Чрез полчаса вас изо всех мы сил" Все молчали. Слишком это было всем знакомо - бумага, чернила - и омерзительное гадостное чувство полного унизительного бессилия перед угрозой "изо всех мы сил".
Тут ужас вдруг такой объял Попова,
Что страшную он подлость совершил:
Пошел строчить (как люди в страхе гадки!)
Имен невинных многие десятки. Это был кульминационный пункт общего напряжения, вслед за которым "романистам", то есть написавшим признание под диктовку следователя, становилось невыносимо тяжко, другим, напротив, у кого совесть была чиста, весело и задорно, как после миновавшей опасности.
Попов строчил сплеча и без оглядки,
Попали в список лучшие друзья.
Я повторю: как в страхе люди гадки ?
Начнут, как Бог, а кончат, как свинья!
- Вот, голубчики, краткая и поучительная история всех "романистов",- заключил сидевший с нами пожилой инженер, всегда спокойный, ровный, не терявший и в тюрьме юмористического отношения к окружающему, хотя он уже больше года мыкался в тюрьме.
- Удивительно, скажу вам, как на следователей ничего не действует. "Сон Попова" я знаю назубок и на одном допросе не удержался и спросил:
- Это вы не из "Сна Попова" декламируете? Следователь сначала обозлился, какой там "сон", но я ему объяснил и стал читать стихотворение. Он слушал так внимательно, что про допрос забыл, а когда я кончил, он буквально выбежал в коридор, притащив второго следователя - своего приятеля.
- Сделайте одолжение, прочтите еще раз этот сон-то, как его, Попова, что ли. Ну, брат, вот сам услышишь, как здорово написано. Я прочел им. Оба пришли в восторг, спрашивают: кто написал? Я им объяснил, кто и когда. Удивились. Они-то думали, что этот метод - изобретение ГПУ, достижение революции. А тут, оказывается, охранка, половина XIX века. Ну, они могут утешать себя, что масштаб у охранки был совершенно иной - детские игрушки, по сравнению с ГПУ.
Ссылки: