 |
Арабская сказка на советский лад (Чернавина Т.В. в Павловске и с издателями)
Зима 1920 г - голодная, холодная и темная была ужасно. Пришлось остаться в Павловске, в одной комнате, потому что здесь все же легче было доставать дрова. Существование людей свелось к такой нужде, какую, может быть, не знал пещерный человек, ибо он был приспособлен к тому, чтобы не умереть с голоду и не замерзнуть, мы же, интеллигенты, принужденные по-прежнему работать в требовательных интеллектуальных областях, были бессильны и беспомощны. Человек в драном пальто, для тепла подвязанный веревкой, в обутках, сшитых из старого ковра, с потрескавшимися от холода и топки железной печурки пальцами, с нервным, бегающим, голодным взглядом, был совсем не нищий, а чаще всего профессор или даже академик. Жены были не лучше. Ребятишки - истощены до последней степени. Я знала малыша, двух- трех лет, он понял, как трудно терпеть голод, и научился не доедать сразу и прятать корки под шкап, в игрушки, под ковер. Он не всегда их находил, плакал, но никому не открывал своего секрета, пока в бессильной обиде не пожаловался матери. Оказалось, его братишка, лет четырех, выслеживал, как тот прятал корки, и подъедал его запасы.
Мой мальчишка был сыт, главным образом благодаря молоку, которое продолжал зарабатывать отец своими лекциями, но мы изголодались так, что буквально едва держались на ногах: у меня быстро развивался порок сердца, у мужа - туберкулез. Весной, это было в апреле, когда все, что можно было продать - продано, испробована работа и в Госиздате , и во Всемирной Литературе , я бросилась к человеку, имевшему большие связи, чтобы достать заказ в издательстве Гржебина , которое одно платило без задержек, в то время как оба предыдущих расплачивались с таким опозданием, что раз, за перевод большой повести Бальзака, я получила столько "денежных знаков", что смогла купить на них ровно два фунта белого хлеба.
- Я могу вам поручить работу, интересную, но сложную и спешную, - сказал мне тот человек. Семь печатных листов, то есть 280 тысяч знаков, надо написать за месяц, потому что Гржебин уезжает в Берлин, где будет печататься вся эта серия.
- Вы думаете, я справлюсь с темой?
- Уверен. На всякий случай, привезите мне первую главу на пробу. На этом мы расстались. Я не решилась сказать, что у Гржебина все берут аванс, мне же очень трудно будет работать в таком изголодавшемся состоянии. В наказание я назначила себе: в пять дней окончить пробную главу, то есть не меньше 60 тысяч букв, и если работа будет принята, просить аванс.
К счастью, вечера уже стояли длинные и рассветало рано. Зимой мы сидели с керосиновой коптилкой меньше лампадки, потому что красные, отступая, испортили электрическую станцию и не могли ее восстановить весь год. Я работала с таким упорством, что и во сне продолжала обдумывать и составлять фразы. Через пять дней я повезла пробную главу.
Редактор сказал мне несколько приятных, лестных слов, но извинился, что не успел оформить договор, и я опять осталась без аванса. Еще три недели я писала, два раза ездила сдавать работу, чтобы не задерживать редактирования, но не сумела сказать самой простой вещи - что у меня нет ни договора, ни аванса и что я буквально выбиваюсь из последних сил. Но я не помню, чтобы когда-нибудь работала с таким подъемом: я писала сразу набело, без помарок, с такой легкостью, как никогда у меня не бывало. Меньше чем в месяц работа была окончена, и можно было сдать последние главы.
- Завтра я должна получить деньги во что бы то ни стало, - говорила я себе двести раз. Без денег не возвращаться! Дома ничего нет. Осталась одна чайная ложка крупы. На всякий случай, я репетировала про себя все, что скажу, чтобы непременно добиться денег. Это глупый пережиток, не знаю как сложившийся в русской интеллигенции, но редко кто среди нее умеет просто и спокойно вести свои денежные дела.
Начала я день аккуратно, все как назначила. Встала в шесть утра, чтобы выехать с первым поездом и не пропустить редактора, который после восьми уже был занят тысячью дел. На столе лежал крохотный ломтик хлеба. Муж взял с меня честное слово, что я его съем перед отъездом. Слово я дала, но хлеба не тронула, помня о том, что муж остается на весь день без всякой пищи, а дома еще больше хочется есть. В парке было упоительно хорошо: листья развертывались, лужайки были сплошь покрыты белыми звездочками анемон, птицы пели так, как будто на земле не было ничего, кроме счастья. Настроение у меня было легкое и приподнятое, как будто и в моей жизни была весна. Приятно было ехать в почти пустом поезде, приятно идти по пустынным улицам Петрограда. Трамваи не ходили, магазины стояли заколоченные, но среди омертвелых будничных домов старые здания казались особенно величественными и прекрасными.
- Все-таки такой удачной работы я никогда не писала, - думалось мне. Неужели не будет второй? Или закажут что-нибудь противное, а без заказа теперь ничего не напишешь! Но пока помнить главное - сегодня получить деньги. Без денег не возвращаться, обещано - Обещано. Я застала редактора, но он сказал мне:
- Извините, я не успел оформить вашей работы. Завтра у нас заседание, я переговорю с Гржебиным . Но на этот раз я сказала то, что двадцать раз обдумала и обещала себе сказать:
- Может быть, я сама могла бы переговорить с Гржебиным сегодня?
- Я боюсь, что выйдет недоразумение, и он заплатит вам меньше, чем следует.
- Я все-таки попробую с ним переговорить, если вы напишете ему отзыв о моей работе.
- Вы знаете Гржебина?
- Никогда не видела.
- Право, лучше, чтобы я это сделал сам. Я молчала, но согласия не выражала.
- Как хотите, я могу написать.
- Пожалуйста. Я чувствовала, что настойчивость моя бестактна, но сказать, что завтра нам совсем нечего будет есть,? это тоже было бы бестактно. Человек этот был очень добрый, знал меня чуть ли не с детства, он стал бы беспокоиться, и вышло бы еще хуже. Он дал мне записку и предупредил, что раньше часа дня Гржебин в редакцию не приходит. Была половина девятого. Куда деваться? Пойти к кому-нибудь? Но у каждого есть только минимальный кусочек, оставленный на утро, чтобы продержаться на этом весь день. Мое появление, наверное, вызовет неловкость. Нельзя сказать - не угощайте меня ничем, дайте только посидеть на диване. То есть сказать можно, но этого никто не исполнит, потому что знает, что я голодная. Я медленно пошла по набережной Невы к Летнему саду.
Река текла широкая, полноводная, гранитный парапет и Петропавловская крепость с острым, сияющим шпицем были неизменно, по петербургскому торжественны и незыблемы. Зелень в Летнем саду была нежная, легкая, и из-за легкой весенней вуали сквозили мраморные белые тела "ногайских? богинь" улыбчивых, лукавых. Я села на скамейку и решила не двигаться до половины первого: на солнце можно сидеть иногда с таким же чувством спокойствия, как лежать в постели. Немного томила слабость, но было хорошо. Мелькали образы только что написанной книжки, неспешно текли ясные, легкие мысли, вызванные работой. Время, в конце концов, шло быстро, хотя мне надо было просидеть на скамейке четыре часа.
В назначенное время я медленно, сберегая силы, двинулась в редакцию. Из-за невроза сердца я задыхалась, и при разговоре с незнакомыми людьми это было неприятно, так что надо было принять меры, чтобы явиться в порядке. Дом, в котором помещалась редакция, имел вид самый беспорядочный и запущенный, хотя стоял на Невском, против Аничкова дворца. Лестницу не мыли с незапамятных времен, двери в квартиры, превращенные в коммунальные, стояли открытыми, в редакции также стояли открытыми, не было ни души и никаких надписей. Я открыла дверь в одну комнату - пусто; в другую - только стол, окруженный стульями; в третью - и очутилась перед странным, смешным человечком. Он был коротенький и очень толстый. Сидел он за маленьким дамским столиком, и чувствовалось, что он за ним никак не помещается. Поставить бы ему столик-бобик, с выемкой для животика, мелькнуло у меня в уме, а руки свои мог бы класть на закругленные концы бобика. Он смотрел на меня весело и вопросительно.
Глаза у него были круглые, блестящие; волосы черные, курчавые, лоснящиеся, руки до того пухлые, что пальцы он держал врастопырку, особенно мизинец, на котором играл золотой перстень с рубином. Я передала записку.
- Ничего не понимаю, - сказал он, вертя записку, написанную таким арабским почерком, в котором, казалось, все буквы стояли вверх ногами.
- Разрешите, я прочту вам, - сказала я, наблюдая этого толстого человечка, который невольно веселил меня, но от которого очень много зависело в моей ближайшей судьбе.
- Пожалуйста!!! Я прочла и в двух словах сказала, в чем, вообще, было дело.
- Вы подписали договор - спросил он.
- Нет еще. Он взглянул на меня еще веселее.
- И работу сдали?
- Сдала. Он, несомненно, веселился, потому что в Петрограде не было тогда человека, который мог бы писать, не заключив договора, но до исполнения мало кто доходил. Гржебину же было все равно: под выданные авансы он получал субсидии от правительства, которое ему покровительствовало через Горького , и, говорят, он осуществлял на них какие-то свои аферы.
- Вам все же придется побеседовать с нашим юрисконсультом и зайти к нам еще раз, хотя бы завтра.
- Мне трудно это сделать завтра, я живу за городом, - пыталась я спасти ситуацию.
- Сегодня юрисконсульт будет только в четыре. Вас это устраивает?
- Вполне. До свиданья.
- Всего хорошего. Он даже сделал попытку встать, но так ее и не закончил. Мне очень не хотелось уходить опять на улицу, но пришлось вернуться в Летний сад и ждать там еще больше двух часов. Казалось, что стало свежее, или я устала. Хотелось спать, но стыдно было уснуть на улице, хотя тогда почти все дремали в вагонах, в садах, на скамейках у ворот, когда от слабости не было сил идти дальше. Но я не дала себе уснуть. Мой день был не кончен, и я хотела вернуться с победой. Интересно, что я могу получить? У Гржебина я не спросила, чтобы окончательно не обнаруживать своей наивности в таких делах.
- Госиздат платит 2000 руб. за лист. Всемирная Литература - 1500руб., - подсчитывала я про себя. У меня семь листов. Возьмем худшее - 1500 руб. х 7 = 10500руб. На это можно купить: 10 ф. крупы по 500-600руб. фунт; 2 ф. масла по 1500руб. Нет, крупы надо купить меньше, чтобы осталось на сахар.
- Глупо считать, - обрывала я себя. Даже если в четыре застану юрисконсульта и подпишу договор, то денег не получить, потому что их, наверное, не дают после четырех, а что завтра будем есть?
Юрисконсульта я благополучно застала. Это был тоже маленький, кругленький человечек, но лысенький, чистенький, розовенький и быстренький.
- Пожалуйста, посмотрите договор. Он достал мне лист прекрасной, голубой бумаги, на которой на прекрасной машинке, четко и безупречно были напечатаны все слова, которые считает необходимыми каждое уважающее себя издательство. Мне это было абсолютно все равно - мне нужна была только конечная цифра.
- Мы платим 8000 рублей за лист, вы не возражаете?
- Нет,- ответила я спокойно и с достоинством. И то, и другое вызывалось моей крайней усталостью. В уме у меня в это время мелькало 7 х 8000 = 56000руб. Не дочитав, я подписала договор.
"Неужели и деньги сегодня?" - думала я с волнением. Барышня за соседним американским бюро была как раз такая, какой полагается быть приятным кассиршам: не очень молодая, приятная и завитая. Ничего, они тут не голодают. Юрисконсульт передал договор этой девице.
- Пожалуйста, получите гонорар, - сказала она мне с легким поклоном. Я передвинула свой стул к столу кассирши - стоять совсем было невмоготу. Кажется, ровно сутки я ничего не ела.
- Вам удобней крупными купюрами или мелкими - любезно спрашивала кассирша.
- Безразлично, - отвечала я все так же спокойно, хотя сердце у меня прыгало, как бешеное. 56000? - В пять раз больше, чем я рассчитывала. Два месяца будем сыты.
- Я вам дам пять по 10 000 и шесть по 1000, - говорила чудная кассирша, щелкая новенькими бумажками.
- Спасибо.
В простенном зеркале я видела себя: черный костюм, черная шляпа со строгой черной птицей - все в порядке, но пятилетней давности. Это было мое последнее приличное одеяние, которое я сохранила для торжественных случаев. Я аккуратно сложила и засунула в перчатку тысячи, простилась, вышла. 4.35 - до поезда 20 минут, успею, если полдороги бегом; иначе ждать до восьми. Забыв, что ноги только что плохо держали меня от голода, я торопилась, бежала, где можно, задыхалась и все-таки бежала. Я вскочила в последний вагон, когда поезд уже трогался. У меня так колотилось сердце, так стучала кровь в висках, что только перед Павловском я пришла в нормальный вид. Голода я не чувствовала никакого.
На вокзале меня ожидали отец и сын. Мальчишка, как всегда, сидел на плечах отца и покрикивал на паровоз.
- Денег привезла кучу! - ответила я на вопросительный взгляд.-
Не угадаешь, нет! 56000! Скажите, кто из писателей капиталистического мира может похвалиться таким гонораром?
- Пуд масла, приблизительно,- сказал муж. Нас этот гонорар спас, и смешно было вздыхать, сколько эта книжка могла стоить не у нас. Мой восторг передался даже мальчонке, который издавал свои возгласы, слыша мой возбужденный голос.
В этот вечер мы сидели долго: пили овсяную бурду, называемую кофе, но все же с сахаром, ели черный хлеб, не казенный, а спекулянтский, с маслом, и говорили о будущем.
Теперь муж может спокойно ехать в Москву, защищать диссертацию, написанную в дикую, пещерную зиму; я могу недельку отдохнуть; летом вообще всегда жить легче, а потом, может быть, что-нибудь и изменится. Не может же правительство не видеть, что так жить нельзя. Книжка моя не только не вышла, но и бесследно пропала. Гржебин был в чем-то обвинен, издательство закрыли; когда я собиралась зайти в редакцию, была зима. Я застала там сердитую, продрогшую интеллигентку, которая сидела у железной печки, подтапливала ее и разбирала рукописи. Ими? Да. И ими.
- Вашу рукопись? Почем я знаю - встретила она сердито. - Они не регистрировались. Хаос такой, что сам черт ногу сломит. Часть рукописей в Берлине, часть здесь, отчетности никакой. Повеситься можно! У вас что, нет копии?
- Нет.
- Ну и пиши - пропало. Ни черта тут не найдете. Я с ней не спорила. В Совдепии всегда так делалось: что ни затеивалось, делалось в ужасной спешке, но это оказывалось лишним прежде, чем что- нибудь успевали сделать. Из написанных мною сорока печатных листов издано было четыре - пять, хотя все писалось по заказу и оплачивалось.
Ссылки: