Хочу быть честным [Войнович В.Н. и Новый Мир]

Кроме Саца и Аси Берзер нашлись у меня еще два сторонника среди членов редколлегии. Первый - Евгений Николаевич Герасимов , которого, несмотря на преклонные годы, все звали Женей. В качестве поклонника он обнаружился так. Подавленный полным неприятием моей повести в "Новом мире", пришел я в ЦДЛ , встретил там изрядно подвыпившего Женю (а он всегда был подвыпивши, то просто, то изрядно, и сам мне говорил, что имеет дневную норму две бутылки водки), и он неожиданно стал мне объясняться в любви, говорить, как высоко ценит мое дарование.

"Как же высоко,- спросил я,- когда вы не хотите печатать мою повесть!"

- Я не хочу!- искренне возмутился он.- Это они,- Женя понизил голос до шепота, словно говорил о политической власти,- они не хотят. А я хочу. Я тебя вообще считаю надеждой нашей литературы,- добавил он и почему-то заплакал. На другой день он позвонил мне рано утром и сказал, что желает немедленно видеть меня в редакции. Утром он был трезвый и говорил на "вы".

- Я хочу бороться за вашу повесть, но давайте назовем ее рассказом, что бы было два рассказа, и переименуем.

- Как?

- Давайте назовем просто: "Хочу быть честным". Тогда они будут считать это рассказом о частном случае. Какой-то чудак хочет быть честным, но на основы нашего строя не посягает и, больше того, хочет, чтобы советская власть была даже лучше, чем она есть.

Я спорить не стал. Для меня обозначение жанра большого значения не имело, а название? - Оно мне не показалось достаточно "проходным", и даже наоборот, но - Я согласился изменить название и с сожалением убрал эпиграф, потому что теперь он не подходил. Тем не менее повесть не печатают. Твардовский по-прежнему относится к ней плохо, другие члены редколлегии - Закс, Лакшин, Кондратович - тоже, но и не отказывают.

Появился Дементьев , большой, грузный, в старомодных очках, похожий на разночинца. Про него говорили, что во времена космополитизма в Ленинграде он отличался особым рвением, но я его таким не знал и с трудом мог таким представить. В солженицынском "Теленке" Александр Григорьевич изображен злобным большевистским комиссаром, приставленным к Твардовскому. Не знаю, может, он поначалу и был приставлен, но если даже и так, то впоследствии играл другую роль.

Он был, кажется, единственным членом редколлегии, имевшим собственное мнение, но отстаивал его не всегда прямо, а применяя разнообразные дипломатические уловки. Твардовский его уважал за самостоятельность и ученость. И закрывал глаза на то, что в периоды его отсутствия (по причине, например, запоя) Дементьев брал управление на себя и решал спорные вопросы по-своему - печатал, бывало, вещи, не пропущенные главным редактором, а того потом убеждал, что автор много работал над рукописью и кардинально ее улучшил. Мне Дементьев явно симпатизировал и, по крайней мере, дважды печатал меня, преодолев сопротивление Твардовского.

При этом делал много тактических ходов, терпеливо выжидал подходящий момент и меня уговаривал набраться терпения.

"Подождите, подождите",- говорил он, и я ждал. С "Хочу быть честным" и "Расстоянием в полкилометра" я ждал целый год. Время от времени рассказы ставили в план, но тут присылал рукопись кто-нибудь из маститых (Эренбург - мемуары, Панова - пьесу), и меня опять выкидывали из очереди. Я нервничал. Меня уже убедили, что "Хочу быть честным"- вещь слабая, я готов был от нее отказаться, но мне очень важно было выйти к читателю с "Расстоянием в полкилометра". Я сдал редакции этот рассказ в декабре 1961 года. А в ноябре следующего года вышел "Один день Ивана Денисовича" Солженицына , что стало ни с чем не сравнимой сенсацией.

Солженицына читали, обсуждали, спорили. Очень многие утверждали, что с его появлением все в литературе изменилось и уже никто не сможет писать так, как раньше. Именно поэтому я опасался, что мой рассказ воспримут как написанный после и, может быть, даже под влиянием Солженицына, и никто не поверит, что во время написания рассказа я имени "Солженицын" и слыхом еще не слыхал.

Ссылки: