Первые стихи [Войнович В.Н. в армии в Польше]

С Леней Ризиным мы были знакомы еще с Джанкоя. Вместе попали в Хойну, потом в Шпротаву, но в школе были в разных ротах - я в первой, он во второй. А здесь оказались в одной эскадрилье и подружились. Леня писал стихи, и, как мне казалось, очень неплохо. Он мне их читал, и я однажды подумал: а что, если и мне попробовать? И попробовал. Тайком. Никому не сказал, даже Лене. Должен признаться, что, прочтя много книг, стихов я практически не читал вообще, не считая того, что проходил в школе или по наущению отца: нескольких баллад Жуковского, стихотворений Некрасова, Никитина и Кольцова. Но это все в детстве, лет до двенадцати. А потом к написанному в рифму интереса не испытывал, полагая, что стихи, раз люди ими не говорят, реальную жизнь отражать не могут. Но пример Ризина меня соблазнил. Я задумался: если у товарища получается, то не попробовать ли и мне сочинить чтото подобное? Но о чем? Подумав, я не нашел ничего интересного в собственной жизни, теперешней и доармейской. Пошел в "ленкомнату", полистал газеты, почитал армейских стихотворцев и решил сотворить что-то подобное. Поднатужился и написал вот что:

Наш старшина - солдат бывалый-

грудь вся в орденах.

Историй знает он немало

о боевых делах.

Расскажет как-нибудь в походе

военный эпизод

и станет сразу легче вроде,

усталость вся пройдет.

Наш старшина - пример живой

отваги, доблести, геройства,

он опыт вкладывает свой,

чтоб нам привить такие свойства.

Много лет спустя я приписал эти "стихи" отрицательному персонажу моей повести "Два товарища". В своем авторстве признаюсь впервые через десятки лет. Мне часто приходилось читать рукописи начинающих поэтов.

Талантливые попадаются редко, но порой видны какие-то проблески, когда автору можно сказать, что, если будет упорно трудиться, из него что-нибудь да получится. Если бы сегодня начинающий поэт показал мне что-то подобное моему первому опусу, я бы ему сказал:

- Оставь, мальчик, эти попытки и примирись с мыслью, что в литературе тебе делать нечего.

Мне этого никто не сказал, да мне на том этапе чужое мнение не очень-то было и нужно. Будучи полным профаном, я все-таки не только в этом случае, но и потом понимал, что пишу очень плохо. Когда стал писать просто плохо, прогресс заметил, но не обольстился. А потом в конце концов написал что-то, о чем сам себе сказал:

- А это уже неплохо!- Но первый стишок я оценил как безнадежно бездарный и тетрадь с ним спрятал. Хорошо, что не выкинул. Потому что положительную роль в моей жизни те стихи сыграли.

Примерно через год (я служил тогда в Чугуевском летном училище ) один мой сослуживец залез ко мне в тумбочку, обнаружил тетрадь и объявил всей казарме:

- Ребята, а у нас, оказывается, поэт свой есть. Бегая по казарме, он читал мой опус вслух. Я, сгорая от стыда, бегал за ним, пытался вырвать тетрадь. Вдоволь наиздевавшись и вернув тетрадь, он сказал:

- Слушай, почему ты эти стихи в газету не пошлешь? Я говорю:

- Кому они нужны, это же очень плохо?.

- Ты что? Хорошие стихи. Я ему не поверил, но подумал, что правда ничего не теряю. Послал текст в газету "Знамя победы" Киевского военного округа.

Вскоре уехал в отпуск (единственный раз за четыре года службы меня отпустили на десять дней), а по возвращении меня ждал почтовый денежный перевод. 9 рублей 80 копеек тогдашними деньгами. На бланке было написано: "за опубликованные произведения". Поскольку у меня было только одно "произведение", его-то я и стал искать - нужную подшивку нашел, но ее солдаты уже разобрали на курево и другие надобности. Так ничего и не обнаружил. А потом в уборной случайно попался на глаза клок газетной бумаги, где я прочел:

"О воспитательной роли старшин-сверхсрочников пишут: И поскольку моя фамилия начинается на одну из первых букв алфавита, я стоял в этом списке первый.

Признаюсь, случившееся меня поощрило морально и экономически. Я эти стихи писал минут 15 и заработал почти десятку. Неплохой приварок к солдатскому жалованью. Я стал писать стихи дальше и посылать туда же. Но вместо публикаций и переводов получал однообразные ответы: похвально, что раскрываете патриотическую тему, но, к сожалению, не всегда соблюдаете размер и не владеете рифмой. Учитесь, читайте книгу Исаковского "О поэтическом мастерстве" и статью Маяковского "Как делать стихи". Я продолжал бомбить газету своими текстами, но больше не удостоился ни одной публикации. Мне кажется, к тому, что пишу, я всегда относился трезво. Когда что-то получалось, понимал, что получается, когда не получалось, сам себя не обманывал. Читая отрицательные отзывы, я не обижался, понимая, что ничего другого не заслужил, и случайная публикация головы мне не вскружила.

Но я предложил сам себе план, оказавшийся, как ни странно, реалистическим. Мало представляя себе, что значит быть поэтом, я тем не менее решил дерзать дальше. Я не сомневался в том, что овладеть этой профессией очень непросто. Наверное, этому надо упорно и долго учиться.

Поскольку других возможностей обучения у меня не было, я решил избрать единственный в моем положении путь практического овладения делом. То есть просто читать стихи и писать.

Раньше, повторяю, я стихов не читал. Теперь стал ходить в армейскую библиотеку, брал там все, что попадалось - от Пушкина, Лермонтова и Некрасова до Сергея Смирнова, на которого несколько лет спустя прочел эпиграмму: ?Поэт горбат, стихи его горбаты. Кто виноват? Евреи виноваты?. Открыл для себя Есенина, Блока, Багрицкого. Потом Твардовского и Симонова, которого раньше знал только по стихотворению ?Жди меня?. Читал и писал сам. Сравнивал написанное с прочитанным, видел, что несравнимо, но не огорчался. Никакие темы сами по себе не возникали. Каждый раз думал: о чем бы еще написать? Оставался год службы в армии. Я решил, что весь этот год каждый день буду тренироваться, набивать руку, писать не меньше чем по одному стихотворению.

Если за год не увижу никакого прогресса, оставлю это занятие навсегда. Писал и понимал, что пишу очень плохо. Но не отчаивался. Одно стихотворение в день было минимумом. Максимальным стало число одиннадцать. Писал, читал, вздыхал, выбрасывал. В армии солдаты ко всякому сочинительству, даже к убогому, относятся с почтением. Меня стали звать Маяковским. Иногда интересовались:

- Маяковский, ты можешь написать на любую тему? И на мое "могу" предлагали написать что-то конкретное. Кто-то предложил описать росший в горшке цветок. Я написал:

"На столе стоит горшок, а в горшке растет цветок.

Запахом душистым пленяет он ветвистый" - и дальше несколько строк на этом же уровне. Когда много лет спустя я ознакомил с этим шедевром свою жену, она долго смеялась и сказала, помня о выведенном мною мерине Осоавиахиме, что теперь она верит, что в результате упорного труда лошадь может стать человеком.

Но моим армейским товарищам понравилось. Им казалось, что горшок - цветок без большого таланта не срифмуешь. Я же не обольщался. Писал, читал, вздыхал, выбрасывал. Но месяца через три-четыре вышло слабое подражание Симонову о проведенном отпуске:

"И десять дней прошли. Такой короткий срок.

В последний раз в глаза друг другу глядя,

ты на диван, а я на вещмешок

в молчанье по обычаю присядем.

Мне через час с немногим уезжать.

Нам прогудят прощанье паровозы,

и ты, чтобы меня не огорчать,

удержишь набегающие слезы.

Уеду я, и там, в кругу друзей,

в свободный час, нечастый для солдата,

я буду долго ждать твоих вестей,

как на свиданье ждал тебя когда-то".

Стишок тоже не ахти и не имел ничего общего с реальностью. Ни к кому в отпуске на свидания я не ходил, ни с кем на вещмешок не садился (это было бы физически неудобно), и паровозы прогудели мне прощанье только с родителями. Но от "ветвистого цветка" я сделал большой и принципиальный шаг вперед.

Воодушевленный своим успехом, побежал к солдату, который был до армии учителем литературы. Он мой текст оценил высоко.

- Я тоже писал стихи,- сказал он,- но такие хорошие у меня не получались.

Естественно, стихотворение было послано в газету "Знамя победы", но никакого ответа не удостоилось. И ясно почему. При всех своих слабостях оно сильно отличалось от всего написанного автором перед тем. В газете, конечно, не поверили, что это автор цветка душистого, но и уличить в плагиате меня не могли. Потому решили промолчать. Но не оцененный газетой успех меня вдохновил, и я стал писать дальше-дальше-дальше-дальше, все так же, каждый день во что бы то ни стало. Завел блокнот. Писал днем и ночью, под одеялом, в уборной, в строю, на крыле самолета. Писал о чем попало и совсем ни о чем. И что-то, какие-то строки и даже строфы начали появляться, стали возникать почти осознанные темы, настроение и даже намек на мысль. Ахматова написала:

"Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда?"

При чем тут стыд, не знаю, а что из сора - это точно. А еще точнее - просто из ничего. У меня, например.

Логично предположить, что у стихотворца сначала рождается мысль, которая затем облекается в форму. У меня было не так. Стихи начинались с настроения, с мелодии, не имевшей словесного выражения, или со случайно возникшей строчки и спонтанно пришедшей рифмы, тема выявлялась в процессе стихосложения, мысль складывалась в последнюю очередь.

В конце концов, только описав некое явление, я начинал понимать, что я о нем думаю. И что есть мое мировоззрение, я со временем приблизительно понял из того, что писал в стихах и в прозе интуитивно. Я говорил в армии своему товарищу по фамилии Назаренко (в шутку, естественно):

- Вот когда-нибудь стану знаменитым поэтом, и ты будешь гордиться, что со мной вместе служил!

Сам в это не верил. А несколько лет назад в Самаре ко мне подошел человек и показал фотографию.

- Вы,- спросил, - узнаете кого-нибудь? Смотрел-смотрел

- Себя узнаю! А это Самушкин, это Ковалевский, а это Назаренко?

- Нет,? сказал он. - Назаренко здесь нет. Назаренко снимал. Назаренко - это я. Так что мое пророчество сбылось.

Ссылки: