Медицинские банки и мешок медяков [Войновича В.Н. исключили из СП]

Секретариат был назначен на 20 февраля. Но за несколько дней до него я заболел воспалением легких. Не притворялся, а реально заболел. 20-го утром мне позвонил Ильин .

- Я хотел бы, чтобы вы пришли до секретариата, нужно поговорить. Мы помним, что вы хороший писатель, мы не хотим с вами расставаться, никто не желает вашей крови, приходите, пожалуйста, я вас очень прошу.

Это были новые ноты, раньше он разговаривал со мной не так. Я сказал:

- До заседания нам встретиться не удастся, потому что я к вам не приду. У меня две причины. Первая - неуважительная - я болен.

- Очень хорошо,- радостно прервал Ильин, - в таком случае я отменю заседание.

- Не нужно отменять,- сказал я. Я, когда выздоровею, тоже не приду. У меня есть еще одна причина, уважительная: нам не о чем говорить. Ильин продолжал меня уговаривать. Я должен прийти. Со мной поговорят, исключать не будут. В крайнем случае объявят еще один выговор. Я спросил, какой же выговор, когда у меня уже два строгих, причем второй с последним предупреждением.

- Пусть вас это не волнует, это процедурный вопрос, мы с ним как- нибудь справимся.

- Меня ваши процедуры больше не интересуют,- сказал я.- Выговоров ваших я больше не признаю. Я сам объявляю вам выговор.

- Вот очень хорошо, - сказал Ильин. - Приходите. Вы нас покритикуете, мы вас покритикуем. Я еще раз сказал, что не приду, а свою критику сегодня же пришлю в письменном виде. К началу заседания моя жена отвезла в секретариат письмо, начинавшееся словами:

"Я не приду на ваше заседание, которое будет проходить при закрытых дверях, втайне от общественности, то есть нелегально, а я ни в какой нелегальной деятельности принимать участие не желаю! Полный текст - опять в конце книги ( Приложение *3 ).

В тот день жизнь моя круто переменилась. Я физически почувствовал, что теперь я свободен. Меня можно убить, раздавить, но теперь я им ни в чем не уступлю, ни на какой компромисс не соглашусь, буду делать только то, что считаю нужным. Я еще не знал тогда известного наставления "Делай, что должно, и не думай о последствиях", но примерно такое правило для себя и установил. В два часа ночи меня разбудил звонок московского корреспондента агентства Рейтер. Ему только что звонили из Лондона и просили проверить сообщение, правда ли, что я арестован.

Я сказал, что, может быть, я арестован, но мне об этом пока еще ничего не известно. Повернулся на другой бок и спокойно заснул. На другой день позвонил Булат Окуджава и спросил:

- Правда, что тебя из Союза исключили?

- Да.

- А что ты делаешь?

- Ничего, болею. Воспаление легких.

- Жди меня, я скоро приеду. Через некоторое время он приехал с картонной коробкой от ботинок. Открыл, вынул из нее медицинские банки. Велел перевернуться на живот. Поставил мне банки, собрал их и уехал.

Выздоровел я быстро. А теперь позволю себе медицинское соображение. После того как в "Литературной газете" был напечатан дополненный Ильиным мой протест, я долго чувствовал себя униженным и пребывал в состоянии, похожем на депрессию. В этом состоянии мой иммунитет был очень ослаблен, я легко простужался и был жертвой всех эпидемий гриппа.

Но за все годы своего противостояния с государством я ни разу не простудился, ни разу не слег от гриппозного вируса, и только в самом конце мной овладел неизвестный недуг, о котором речь впереди.

21 февраля я получил телеграмму из Парижа о принятии меня в члены французского ПЕНклуба . Президент клуба Пьер Эммануэль закончил телеграмму словами: "Французский ПЕНклуб целует вас". Членство в ПЕНклубе, а потом в Баварской академии и американском обществе Марка Твена было мне во времена моего диссидентства существенной защитой.

Власти понимали, что без большого скандала расправиться со мной уже нельзя. Кстати, общество Марка Твена присудило мне премию - тысячу долларов по одному центу. Мешок денег, который я так и не получил.

Ссылки: