Допрос в Цирндорфе [Войнович В.Н. просит политическое убежище в ФРГ]

Меня лишили гражданства, паспорт (хотя у меня его не отняли) стал недействительным, пришлось думать о политическом убежище. Что это такое и каким образом его получать, я не знал. Я слышал, что в Англии нуждающийся в убежище может подойти к любому полицейскому и сообщить ему о своем желании. Полицейский, выслушав, кладет руку на плечо обратившегося, и с этого момента он находится под защитой британской короны. Мне сказали, что с просьбой об убежище надо обращаться в специально для этого созданное учреждение, которое располагается в деревне Цирндорф под Нюрнбергом . Сопровождать меня туда добровольно и бесплатно взялся, несмотря на свои убеждения, Фридрих фон Халем .

Его врожденное доброжелательство оказалось выше политических пристрастий. В Цирндорф приехали рано утром. Шли по улице, говорили по- русски, проходившая мимо женщина, не разобравшись, спросила: "Сконд бендем, панове?" Я ответил: "Мы русские". Услышав ответ, она ничего не сказала, но взглядом одарила разочарованным и враждебным.

В первом кабинете сидели двое, которые, к моему удивлению, приняли меня сразу крайне недружелюбно и не желали верить моим словам. Из двух следователей один, как известно, бывает злой, а другой добрый. Эти были оба злые. Вопросы задавались по-немецки. Те, которых я не понимал, фон Халем переводил. Начали с вопроса:

- Вы утверждаете, что в Советском Союзе вас преследовали?

- Да, преследовали.

- В чем это заключалось?

- Ну, например, в том, что меня лишили гражданства.

- Вас лишили гражданства, и это вы считаете преследованием?

- А вы не считаете это преследованием?

- Здесь мы задаем вопросы. Объясняю, что в Советском Союзе по неотмененному Уголовному кодексу 1926 года лишение гражданства является заменой смертной казни. Это вызвало у обоих иронические усмешки.

- А кто вас лишил гражданства?

- Глава государства Леонид Брежнев.

- У вас есть соответствующий документ?

- У меня документа нет, но указ опубликован в советской печати, и в немецких газетах тоже есть об этом сообщение. Вот, например, в "Зюддойче Цайтунг". Показываю газету. Они с презрением отмахиваются. Газета - это не документ. В газете можно написать что угодно.

- Как вы сюда приехали?

- Прилетел 257-м рейсом "Аэрофлота" из Москвы.

- Значит, вас никто не преследовал. Те, кого преследуют, сидят в тюрьме или едут в Израиль через Вену.

- Меня преследовали иначе, и я уехал иначе.

- Почему вам сделали такое исключение?

- Потому что я довольно известный писатель и в этом смысле являюсь исключением.

- Что значит известный писатель? Вознесенский тоже известный писатель, он, однако, приехал через Вену.

- Вознесенский? Через Вену? Это какая-то чушь. Они стали уверять меня, что не чушь, и я не сразу понял, что речь идет не об Андрее Вознесенском, а о Юлии Вознесенской, диссидентке и феминистке из Ленинграда.

Допрос чем дальше, тем становился грубее и агрессивней. Я пытался что-то объяснять, они отвечали: мы вам не верим. Фон Халем время от времени помогал с переводом, но в спор не вмешивался. В конце концов я разозлился на себя и на них. На себя, что я все это выслушиваю. Несмотря на свою правовую безграмотность, я понимал, что имею безоговорочное право на убежище и что мне его дадут, независимо от того, понравлюсь я или нет этим двум тупицам, а если не дадут (что совсем невероятно), то просто уеду в Америку и получу его там. На каком-то этапе нашего разговора мои допросчики окончательно вывели меня из себя. Я сказал:

- Все! Больше ни на один ваш вопрос отвечать не буду!

- Вы обязаны отвечать,- возразил мне один из них.

Забеспокоился фон Халем. Зашептал мне, чтобы я вел себя осмотрительнее, потому что от этих людей зависит...

- От них ничего не зависит,- перебил я его.- Они, даже если мне не верят, должны меня выслушать, а потом проверить, не вру ли, это очень просто.

- Но я вас прошу, успокойтесь, поймите, что здесь решается ваша судьба.

Тут я рассердился и на него и объяснил ему, что моя судьба уже решена и от этих людей уж точно ее решение не зависит.

- Спросите его, будет он отвечать на наши вопросы или не будет,- спросил один из этих.

- Найн,- сказал я ему по-немецки. Тогда мне было предложено пройти в кабинет, находившийся в конце коридора. У этого кабинета были две двери. Первая, обыкновенная, и вторая, в глубине отдельного коридорчика, железная. Я открыл первую дверь, и тут же открылась вторая. Открывший ее человек грубо сказал:

- Проходите только один. Фон Халем сказал, что он мой адвокат. Ему было резко отвечено: никаких адвокатов. Я вошел. Хозяин кабинета сел за стол, опять очень невежливо приказал мне:

- Закройте дверь! Я закрыл и приблизился к его столу.

- Шпрехен зи гут дойч? - спросил он все в том же недоброжелательном тоне.

- Найн,- ответил я.- Майн дойч ист нихт гут.

- Хорошо,- сказал он почти без акцента,- тогда будем говорить по- русски. Вы утверждаете, что вы в Советском Союзе подвергались преследованиям.

- Да,- сказал я,- утверждаю, что в Советском Союзе я подвергался преследованиям.

- Интересно,- сказал он, и в его голосе появилась ирония.- И каким же вы подвергались преследованиям?

- Самым разным. Долго перечислять не буду, но, например, меня лишили советского гражданства. Ваши коллеги в это не верят.

- Предположим, я верю,- сказал он опять с иронией.- А кто и каким образом лишил вас гражданства?

- Леонид Брежнев,- начал отвечать я, сам уже засомневавшись, что это так и было.- Леонид Брежнев подписал указ о лишении меня советского гражданства.

- Подождите,- сказал он уже без иронии, но в сомнении.- Лично Брежнев подписал указ о лишении лично вас гражданства?

- Лично Брежнев,- подтвердил я,- о лишении лично меня!

- Так что же вы стоите!- вдруг вскричал он, и сам вскочил на ноги, и придвинул мне стул.- Садитесь! А это был ваш адвокат? Извините, я не понял, надо было позвать и его. Ну, ладно, разберемся сами. После чего мне были предложены стакан чая и еще несколько вопросов по поводу моей биографии, на которые я охотно ответил. Мне пришлось пройти еще по нескольким кабинетам, где какие-то люди, включая представителя ЦРУ, уже ни о чем меня не спрашивая, ставили печати на бумагах, которые я сдал в канцелярию Штарнберга, главного города округа, в который входит деревня Штокдорф. Чиновник, принявший эти бумаги, объяснил мне, что теперь я должен ждать решения какойто комиссии. Когда это решение состоится, неизвестно, но пока оно не состоялось, я не имею права покидать пределы Штарнбергского округа, не могу даже ездить в Мюнхен.

На это я ему немедленно возразил, что ни с какими запретами считаться не собираюсь. Не позднее чем завтра поеду в Мюнхен в американское консульство, получу визу и уеду в США. Чиновник это выслушал, улыбнулся и сказал:

- Ну, вам можно. Между прочим, немецкое уважение к закону проявляется, кроме прочего, в том, что никаких исключений они не признают. Если можно - можно, если нельзя - нельзя. Но в моем случае, как бы я ни нарушал правила ожидания убежища, они не могли мне в нем отказать, мое право на него было безусловным.

Ссылки: