Гоп, чук-баранчук. [Войнович В.Н. в Керчи, бабушка, 1955]

Повод для очередного переезда мои родители находили постоянно как выход из очередных жизненных затруднений. Ленинабад покинули, потому что там отцу грозил повторный арест. В Куйбышев приехали за мной. В Вологду отправились в надежде на более сытную жизнь. В Запорожье, лежавшее после войны в руинах, перебрались, потому что на Украине было теплее. В начале 50-х первым поводом для переезда стало мамино увольнение из школы. Через какое-то время отец, работавший в многотиражке "За алюминий", сам хлопнул дверью из-за уволенной, как ему казалось, несправедливо сотрудницы. В Запорожье новой работы не нашел, а может, и не очень искал. Поехал пытать счастья в другие места, попал почему-то в Керчь .

Там устроился литсотрудником отдела писем газеты "Керченский рабочий", после чего перевез на новое место маму и мою девятилетнюю сестренку Фаину. Потом в Керчь были перевезены из Вологды и поселились у моих родителей бабушка Эня Вольфовна и мой младший двоюродный брат (третий сын дяди Володи ) Коля . Семья доросла до пяти человек.

В ноябре 55-го приехал я - шестой, а еще были у нас собака и кошка. Родители снимали три комнаты в отдельном домике далеко от центра и от работы матери и отца, зато у моря. Мама с папой спали в маленькой дальней комнате, мы с Колей в проходной, на разложенном на полу персидском ковре, бабушка и Фаина - в передней, и там же у входа, на старом ватном одеяле, прижавшись друг к другу, спали кошка с собакой.

Бабушке, в конце концов дожившей до 90 лет, тогда было еще 78, но она уже впадала в маразм. Она, насколько мне известно, нигде никогда не училась, но была грамотна и на каком-то уровне владела четырьмя языками - русским, украинским, польским и идишем - и всегда что-то читала. Главным ее чтением были растрепанная еврейская книга, может быть, Тора (я не спрашивал), и прошлогодние номера газеты "Известия", которые она перечитывала как свежие. Когда-то бабушка была хорошей кулинаркой, теперь мама ее до плиты не допускала, боясь, как бы она не устроила пожар. Иногда бабушка пыталась убирать квартиру, но основных забот было у нее две. Первая - подтягивать гири настенных часов, и вторая - выносить мусор к машине, которая заезжала в наш двор около шести утра.

Шофер извещал жильцов о своем прибытии звоном колокольчика. Гири бабушка, залезая на сундук и рискуя при этом жизнью, подтягивала по нескольку раз в сутки. Беспокоясь о мусоре, часто вставала ночью, опять подтягивала гири, заглядывала ко мне в комнату и спрашивала:

- Вова, ты еще не спишь?

- Сплю, - отвечал я сердито.

- Я только хотела тебя спросить, сколько времени? Я сердился еще больше:

- Бабушка, ты ведь только что смотрела на часы. Сейчас пол-второго ночи.

- А я думала, шесть часов. Я жду мусорника и боюсь его пропустить. Часа через два она снова подтягивала гири и заглядывала ко мне спросить, сколько времени, потому что она ждет мусорника. Днем, в свободное от гирь, мусора и чтения время, бабушка сидела на своем сундуке с таким видом, будто о чем-то думала, и вдруг спрашивала меня:

- Вова, а у тебя есть жена и дети? Я говорил:

- Нет. Тогда она хлопала в ладоши и восклицала:

- Так-сяк, сказал бедняк! - или употребляла другую присказку, наверное, из собственного детства:

- Гоп, чукбаранчук, зеленая гичка, люблять мэнэ панычи, що я невелычка!

Ссылки: