Штрик-Штрикфельдт: Первые впечатления на оккупированных территориях Советского Союза

Когда началась вторая мировая война, я с семьей жил в независимой и нейтральной Латвии . Мы скоро увидели, что договоры о нейтралитете и о ненападении, заключенные между Сталиным и балтийскими государствами, были аннулированы и сменились нацистско-советским пактом . Берлин отдал три балтийские государства Сталину. Прибалтийские немцы были эвакуированы в Вартегау , и железный занавес опустился над эстонцами, латышами и литовцами. Элита этих народов была частью уничтожена, частью вывезена в Сибирь. Так Гитлер предал Западную Европу.

22 июня 1941 года, без объявления войны, немецкие войска перешли границы Советского Союза. Теперь Гитлер, как он сам официально заявил, мог сбросить маску и выполнить свою миссию защиты Запада. Бывшее - пакт между Берлином и Москвой - будет сделано небывшим. Он приказал начать поход против Кремля с целью освобождения народов Советского Союза от большевистского ярма. Главная квартира группы армий "Центр" была поначалу перенесена в район Варшавы .

- Примерно через 5-6 недель мы должны быть в Москве, - заявил начальник штаба генерал фон Грейфенберг в своей речи перед офицерами главной квартиры. - Оба офицера из России улыбаются (это были ротмистр Шмидт и я), я прошу вас явиться ко мне, - сказал генерал. Ни ротмистр, ни я не заметили, что мы улыбались. Эти улыбки возникли, конечно, из глубины наших юношеских воспоминаний. Шмидт был, как и я, офицером императорской русской армии и адъютантом Николаевского кавалерийского училища в Санкт-Петербурге. На русской стороне мы оба пережили празднование 100-летия Бородинской битвы и первую мировую войну. Мы знали трудности преодоления бесконечного русского пространства. Это мы и высказали генералу. Генерал был очень любезен с нами:

- Может быть, я могу рассеять ваши сомнения, - сказал он. - Дело в том, что со времен Наполеона огромные успехи техники изменили проблему преодоления пространства. Я думаю, вы недооцениваете технические средства, имеющиеся сегодня в нашем распоряжении. Ну, об этом мы, конечно, мало знали. Однако, мы оба спросили: - Но будет ли война закончена в Москве? Грейфенберг улыбнулся: - Над этим мы не будем ломать голову сегодня.

Первым русским пленным, доставленным в штаб группы армий "Центр", был командир батальона, то есть, по нашим понятиям, офицер. До вступления в командование он был комиссаром. Об этом он и заявил откровенно, не подозревая, что по вермахту был отдан приказ о расстреле всех комиссаров . Война началась менее двух суток назад, и он никак еще не мог об этом знать. Пленный с удивлением рассматривал германских штабных офицеров, одетых в белоснежную летнюю форму. Он тихо спросил меня: - Видно, всё это графы и князья? Непроходимая пропасть лежала между привычной ему бедностью и миром этих "блистательных существ". - Мир этот, - сказал он, - много красивее и, наверное, лучше. Всё, что он видел, - это хорошо одетые солдаты и офицеры, автомобили и дома по дороге, везде чистота и порядок. Но самое сильное впечатление произвело на него, видимо, корректное обращение и человечное отношение со стороны немцев. Батальонный командир был отпущен после короткого опроса. Офицер Генерального штаба сказал ему: - Никому не говорите больше, что вы были комиссаром. Пленный поблагодарил, может быть и не поняв, почему немец сказал это, но почувствовав благожелательное к себе отношение.

Штаб фронта был перенесен сперва в Барановичи , а затем в Борисов на Березине. Всюду позади прорванной линии фронта Красной армии мы наталкивались на небольшие, а порою и на крупные, отряды из разбитых красных частей, бродившие по окрестностям, иногда еще с оружием в руках. Так, однажды ночью, заблудившись с моим шофером под Барановичами на лесной дороге, я наткнулся на группу, примерно, из сорока красноармейцев. Когда я заговорил с ними по-русски, они бросили оружие. Это были первые военнопленные, которых я взял почти в одиночку. Я сдал их комендатуре в Барановичах. Однажды ротмистру Шмидту, вместе с другими квартирмейстерами штаба, пришлось заночевать в одном селе. Германские танковые соединения прорвались на пятьдесят километров вглубь за линию фронта, оставив позади себя разбитые полки и батальоны советской пехоты. Жители села знали, конечно, об этом, и они выставили вокруг, в значительном отдалении, наблюдательные посты, чтобы предупредить ротмистра и его спутников в случае готовящегося нападения красноармейцев. В эти первые недели войны я объехал в легковой машине множество сёл, большею частью один, иногда с шофером. Фельдмаршал фон Бок поручил мне докладывать ему о положении в городах и сёлах, о пожеланиях населения и о его настроениях. Я изъездил сотни километров; однажды даже проехал до главной квартиры группы армий "Север" и обратно. Бесконечные леса и ширь просторов тогда еще не таили опасности. Везде в городах и сёлах люди нас дружески приветствовали и принимали , как только было преодолено первое смущение. Тем, кто, как я, говорил по-русски, очень быстро открывались двери и сердца. Русское гостеприимство было прежним, несмотря на лишения двух последних десятилетий. На столе появлялось всё, что хранилось в чуланах и погребах, появлялся и самовар, если он еще сохранился в семье. И тогда начинались расспросы о чуждом для них мире - о нашем мире, о котором они не знали почти ничего. "Вам, конечно, уже рассказывали о зверствах фашистов?" - этот контрвопрос я ставил довольно часто. Но сельское население было мало затронуто советской пропагандой о зверствах гитлеровцев. Когда пропаганды слишком много, она так и остается пропагандой. Ей перестают верить. Однажды, помнится, крестьяне подтолкнули на разговор одного старика, и он рассказал, что во время "первой империалистической войны" он был в плену в Германии и работал у крестьян. Немцы хорошо к нему относились. Дома у них чистые и красивые, сельскохозяйственные машины образцовые. Одним словом, - "культура". Поэтому он не верит пропаганде о "немецких извергах". Он и своим товарищам советовал бросать оружие и сдаваться. Самому ему повезло: он смог вернуться в свое село. Позже я много раз слышал то же самое: целые части складывали оружие по совету своих товарищей, в первую мировую войну испытавших на себе хорошее обращение в лагерях военнопленных, на фабриках, у крестьян Восточной Пруссии и Баварии. При занятии Смоленска в наши руки попал архив местного НКВД. Один из списков содержал имена, адреса и биографии всех военнопленных первой мировой войны, вернувшихся в Советский Союз и проживавших с Смоленской области. Эти люди, по оценке НКВД, были ненадежными. Они находились под постоянным наблюдением, хотя со времени их возвращения из Германии прошло уже 20 лет. Мы использовали этот материал для докладной записки, в которой подчеркивалось, что в хорошем обращении немцев с пленными советская власть видит для себя серьезную опасность. От переводчиков и офицеров разведки при дивизиях, корпусах и армиях в штаб фронта ежедневно приходили сообщения о скверном размещении и недостаточном снабжении военнопленных. Герсдорф и его ближайшие сотрудники, майор фон Шак и старший лейтенант Конрад, проверяли эти материалы и посылали доклады по своей служебной линии. (Но тогда еще не было никого, кто сумел бы, подобно тому, как позже это делал генерал Рейнхард Гелен , оценить влияние сказанного в этих докладах на ход военных действий.) Эти доклады "падали на каменистую почву". Их где-то собирали и, очевидно, просто подшивали в папки. До нас не дошло ни сведений о получении этих докладов, ни подтверждений об их получении в действиях Верховного командования. В бесчисленном множестве случаев советские командиры со своими солдатами ставили себя в распоряжение германских частей. В одном случае, помню, артиллерийский офицер перешел к нам со всем личным составом батареи и с четырьмя орудиями. Они хотели сразу же бороться, вместе с немцами, против Сталина и его "своры палачей". И они не могли понять, почему немцы их разоружают и отправляют в лагеря военнопленных.

"Вы же сами призывали нас выступить против нашего общего врага, - протестовали они. - Что же, это были пустые слова?" Что мог ответить германский офицер в таком случае? Гитлер объявил, что немцы идут как освободители. В городах висели на стенах и заборах портреты Гитлера (по десятку и более наклеенных подряд) с надписью: "Гитлер - освободитель!"

А перебежчики и пленные, антикоммунисты и безразличные, должны были идти горьким путем военнопленных. Правда, были немецкие командиры, привлекавшие русских как проводников через болота и леса при боевых и разведывательных операциях, а после оставлявшие "своих русских" при части для разного рода работ. Как мы увидим позже, другие немецкие командиры еще больше опирались на эти потенциальные силы.

На дороге Минск-Смоленск я встретил однажды бесконечную колонну одетых в лохмотья людей. Они брели на восток. Их вожаки рассказали, что эти пять или шесть тысяч крестьян и рабочих были осуждены за мелкие проступки на принудительные работы. Использовали их на расширении Минского аэродрома . Затем пришли немцы. Почти все советские самолеты, находившиеся на этом аэродроме, германская авиация уничтожила еще на земле. Германские танки и пехота освободили заключенных. Но большинство их были из промышленных районов вокруг Москвы, из Ярославля, с Волги. Куда им деться теперь? Они заявили немецкому коменданту, что охотно стали бы работать для немцев. Но тогда еще не "набирали" "остарбайтеров" . А через несколько дней начальником аэродрома был назначен новый офицер, и эти люди были отпущены на все четыре стороны. Теперь они надеялись пешком, идя следом за "освободителями", добраться до своих далеких сёл, до Москвы, Ярославля, до Волги. Конечно, фронтовые части не могли заботиться о них. Но неужели не было запланировано использование такой вот рабочей силы?

Россия - огромна. Нельзя было отказываться ни от лишней рабочей силы, ни от техники. А вдоль дороги всюду валялись трактора. Было еще по- летнему тепло и сухо. Без особых трудностей можно было бы доставить эти машины в ремонтные мастерские. Крестьяне еще не успели демонтировать запасные части. Несколько немецких специалистов и умелые русские руки сохранили бы ценные машины. Но в штабе фронта подобные предложения встречали также лишь с улыбкой сожаления. А когда поздней осенью германские танки и орудия безнадежно застревали в грязи и снегу, недоставало именно этих, хотя и грубо сработанных, но годных и для зимы советских тракторов. На дорогах встречались мне бесконечные колонны германской пехоты, весело и самоуверенно устремлявшиеся на восток, по жаре и пыли, вытаскивая, когда нужно, вручную застрявшие на разбитых дорогах орудия и грузовики. Вперед, только вперед! Я вспомнил слова генерала Грейфенберга и подумал, что Гитлеру следовало бы познакомиться с русскими просторами не с самолета, а в рядах своей пехоты. Только здесь, на русской земле, ощущаешь ее неизмеримую ширь, и только отсюда рождается понимание трудности преодоления русского пространства. А навстречу, с востока на запад, текли серые колонны пленных красноармейцев. Безмолвно и безропотно брели они в немецкий плен. Какая судьба ожидала их? Может быть, они надеялись, что под немцами не будет хуже, чем под Сталиным? Я часто беседовал с ними на дорогах и в проходных лагерях. Их надежды и сомнения отражены в моих тогдашних заметках: "Я был ранен. Немцы меня перевязали. Как-нибудь я доплетусь до лагеря или лазарета? Большая она, ваша Германия? Русские тоже там живут?" "Скоро нас отпустят на родину? А отпустят самарских, а ростовских, а из Одессы, из Горького?" "Может, война скоро кончится. Тогда будет одно большое государство и одно правительство - и, наконец, мир для всех людей". "А если будет мир и не будет Красной армии, тогда мы сможем вернуться к нашим семьям?" (Почти все говорили о своих семьях.) "Сколько вам лет?" - "Сорок девять". - "Солдат?" - "Нет. Они забрали меня на земляные работы. Там я и попал в плен. У меня жена и дети! Жену с детьми они погнали из села, когда подходили немцы. Я бы хотел теперь пойти искать мою семью. Чёрт бы побрал Сталина! Он отобрал у нас наше хозяйство, уже несколько лет назад. А вы дадите нам обратно землю?" "Правда ли, что немцы отдадут крестьянам землю?" - "А вы откуда?" - "С Урала". - "Ну, до Урала еще очень далеко". - "Но если вы туда дойдете? Нас этот вопрос сильно интересует! А вы, верно, придете и к нам на Урал". Видел я и кошмарные сцены вспышек ярости, граничащих с озверением, когда пленные дрались из- за хлеба и табака, и отчаяние переутомленного немецкого лагерного персонала, которому, даже при доброй воле, из-за невероятного количества всё прибывавших масс пленных, недоставало самого необходимого. А и добрая воля не всегда была. Эти первые недели и месяцы в России были для меня временем открытий, временем знакомства с неведомым. Что мы знали о русских - их радостях и горестях, их желаниях и надеждах? Я знал старую Россию. Моей обязанностью было правдиво докладывать фельдмаршалу о новой России. Я старался полностью освободиться от моих воспоминаний. В моих записях тех дней еще нет ни одной политической мысли. И русские, которых я тогда встречал, были аполитичны. Они были охвачены новизной и значительностью переживаемого: с них спал гнет террора. Я разделял их надежды на лучшее будущее, их веру в несомненную победу их освободителей и, наконец, их стремление к миру и к достойному человеческому существованию. Тем временем мои начальники были полностью заняты событиями на фронте, хотя Герсдорф, Шак, а также и другие, понимали, что между этими моими наблюдениями и происходящим по ту сторону фронта существует взаимосвязь. Фельдмаршал фон Бок неоднократно вызывал меня, требовал личной информации, делал свои выводы. Однажды вечером фон Бок, его офицер для поручений граф Лендорф и я посетили один колхоз. Во главе его продолжал стоять советский председатель колхоза. Он был, очевидно, честным человеком, так как крестьяне высказались за него, когда пришли немцы. Немецкий офицер временно оставил председателя на его должности. Ведь колхозы должны вскоре быть распущены. Так думал этот немецкий офицер, так думали все мы. Случаю было угодно, чтобы незадолго до нашего приезда в колхозе появился немецкий офицер-артиллерист для реквизиции лошадей. У него не было удостоверения на право реквизиции, дать расписку на взятых лошадей он также отказался. - К чему это? - заявил уже "проинструктированный" офицер. - Есть указание, по которому с этими унтерменшами нужно обращаться иначе, чем, скажем, с бельгийцами или французами. А собственность не имеет для русских никакого значения. И тут приехал фельдмаршал фон Бок. Он сам расследовал этот случай, распорядился взять лишь действительно необходимое количество лошадей и приказал выдать на них расписку. Потом он сказал нам:

- К сожалению, есть приказ, что Женевская конвенция не распространяется на советских граждан и военнопленных , поскольку Советский Союз не примкнул к ней. Жаль! Ведь именно здесь, где право попиралось годами, нам следовало бы его восстановить и поддерживать. Мы - солдаты, и наша задача победить врага, но мы должны придерживаться общепринятых правил ведения войны. Так впервые узнал я о различных установках по ведению войны на западном и восточном театрах военных действий. В Борисове германская армия восстановила русскую православную церковь , превращенную большевиками в склад. Армия передала храм для использования по назначению, и не в качестве распространения "опиума для народа", а потому, что действовать таким образом, слава Богу, всегда входило в традиции всех армий. Храм украсили свежей зеленью и цветами, дорожки посыпали песком, а люди надели свои лучшие одежды. Фельдмаршал фон Бок и его офицеры присутствовали на освящении храма и на молебне. Тысячи людей заполнили площадь перед церковью и прилегающие улицы. Население видело, что и победитель склонился перед Господом, повелителем вселенной. В тот же день один офицер составил и отправил в Берлин сообщение для прессы о состоявшемся торжестве и о его глубоком воздействии на русское население. Через несколько дней он получил ответ, что о церковных делах писать не следует. Его статья помещена не была. По вопросу о религии мне хочется добавить, что посещение населением церквей было интенсивным. Многие приносили или приводили крестить детей. Повсеместно не хватало священников, так как большинство их было выслано или уничтожено. Требы частично исполнялись католическими священниками восточного обряда, которые двигались вместе с германской армией на восток.

С переходом штаба фронта в Борисов я уже меньше мог разъезжать. В мою работу входил теперь просмотр фронтовых донесений и опрос военнопленных более высокого ранга. При этом я убедился, что родившиеся в России немцы и пожилые балтийцы, владевшие русским языком, как своим родным, очень быстро входили в подлинный контакт и с военнопленными, и с населением. Русские не знали, что эти "посредники"-переводчики могли лишь точно передавать дальше наверх то, что они видели. Русские не могли, естественно, даже подозревать, как страдали эти "посредники", когда видели, что "другие немцы" пренебрегают их предостережениями, когда право и человеческое достоинство попирались, когда торжествовали невежество, высокомерие и эгоизм. Читая донесения, я часто встречал знакомые имена. Это были школьные товарищи или деловые друзья, служившие теперь переводчиками при штабе какой-либо армии, корпуса или дивизии. Некоторые из них писали лично мне, думая, что я, находясь при штабе фронта, могу добиться улучшений. Я понимал их, хлопотал об их делах, но мы, переводчики при штабе фронта, не имели права голоса и почти ничего не могли изменить. В Третьем рейхе посредники были ничто, поскольку стоявшие у власти не желали посредничества. Я постепенно убеждался, что усилия наших солдат будут напрасными, пока не будет найдено правильное решение политических, экономических и человеческих проблем для оккупационной зоны с ее населением в 50-70 миллионов человек.

Ссылки: