Первые друзья К.Б. Вакара

Источник:  "Дорога": воспоминания К.Б. Вакара

В 6-ом классе у меня появились и друзья, это Юра Чамов и Нина Переверткина . Юры давно уже нет в живых. Первую военную зиму в школах Москвы большей частью, во всяком случае в нашей, занятий не было.В 1942 году мы стали работать. Юра пошел в повара и стал работать в столовой Наркомата обороны. Время от времени он утаскивал с кухни большой кусок мяса и приходил ко мне домой. Мы жарили мясо и играли в морской бой. Эта выдуманная нами игра занимала много часов, мы лазили по большой карте, расстеленной на полу и управляли своими эскадрами. Правила были весьма сложными и описывать их не имеет смысла. Дни эти были для нас праздниками, особенно для меня - украшенные большим куском жареного мяса. После армии Юра стал работать поваром в ресторанах, дошел до должности шеф-повара ресторана "Загородный", что у Покровско-Стрешнева. В мои студенческие годы частенько подкармливал меня вкусными обедами со стопочкой водки. Зарабатывал он и в военное время, а особенно работая в ресторанах, большие деньги. В конце войны и послевоенное время иногда водил меня по театрам и ресторанам. Тогда пересмотрели мы без малого весь репертуар московских театров. В ресторанах Юра любил заказывать классическую музыку, но ни разу не поддался на мои уговоры сходить в консерваторию. Был он добрым, но слабохарактерным парнем. В пятидесятых годах Юра спился, постепенно спускался вниз по служебной лестнице, пока его перестали принимать на работу даже в захудалые столовые. Тащил и продавал все из дома. Родители отправили его на целину в надежде, что там он сможет исправиться. Однако пить он продолжал и однажды, отсыпаясь после выпивки под палящим казахстанским солнцем, больше не проснулся.

С Ниной долгие годы поддерживали мы теплые, дружеские отношения. Ее отец - высокопоставленный генерал, занимавший в последнее годы жизни пост заместителя Министра внутренних дел, относился ко мне отрицательно, считая меня не парой для своей дочери. Сословные ограничения круга допущенных в верха были очень сильны. Это не мешало нашим добрым отношениям, тем более, что у меня не было намерения войти в этот круг. Окончила Нина медицинский институт и долгие годы работала в Кремлевской поликлиннике. Грустным был наш последний разговор по телефону:

- Не понимаю, почему меня соединили с тобой, я просила меня не соединять ни с кем. Я не встаю, у меня паралич и я ни с кем не хочу разговаривать.

- Есть надежда на поправку?

- Нет.

- Ты не ошибаешься?

- Я же врач. Это было несколько лет тому назад. 
Осенью 1942 года я поступил в 7-ой класс школы рабочей молодежи. Учились вечерами в полутемном холодном классе. Не запомнил ни одного учителя с той холодной и голодной зимы, кроме учительницы физики. Начала школьной физики переплелись у меня с физикой, которую я весьма бессистемно постигал на кафедре в Московском институте тонкой химичес- кой технологии, где я работал в то время. Я вернусь к этому чуть ниже. Из этого учебного года я вынес аттестат за 7-ой класс и дружбу с Анатолием Алексеевичем Лазаревским , поступившим в тот же класс. Наша дружба растянулась на долгие годы и как-то тихо заглохла уже в середине шестидесятых годов. Уж очень разнились к тому времени наши интересыи образ жизни. 7-ой класс, а соответственно и всех последующих ступеней образования Толя не постигал. Как некую забавность можно сообщить, что отец его окончил чуть ли не пять университетов, в том числе Кембридж, Сорбону и еще что-то. Семья Лазаревских распалась и Анатолий жил с мамой. Наша близость родилась на основе общности влечения к природе, охоте, походам. Все военное время мы выкраивали воскресенья, зарабатывали отгулы ночными дежурствами и уезжали в лес. Долгие годы полного взаимопонимания, выручки, помощи связывали нас с Анатолием. Одно время мы работали вместе в НИИ Прикладной геофизики , потом он перешел на авиационный завод, после войны отслужил в армии, вернувшись устроился на аэродром полярной авиации. Не имея никакого образования, он поддерживал свой авторитет специалиста и должность техника по радиооборудованию самолетов многочисленными рацпредложениями, прекрасным знанием техники и хорошо работающей головой. Всегда у него была куча фантазий, которые он и осуществлял с некоторой долей жуликоватости, авантюризма и юмора. Зарабатывая деньги, он никогда их не копил, тратил на охоту, походное снаряжение. Был он удачливым рыбаком, охотником, знал природу и любил ее. Большое место в его жизни занимали женщины - слаб был человек. Умел он находить подходы, нужное слово, да и внешностью обладал привлекательной. Семейная жизнь у Анатолия не сложилась, довольно быстро он развелся, женившись, и больше не пытался обзавестись постоянным спутником жизни. Многое отличало нас с Анатолием и когда-то основное, что связывало нас - походы по подмосковным лесам, стало занимать в моей жизни не самое главное место, а одно из многочисленных в широком кругу интересов, меньше стали мы видеться, а потом и вовсе потеряли друг друга из вида.

Но годы, проведенные вместе, сотни километров вместе пройденных дорог, весенняя распутица, солнце и восторженность юности - это кусок жизни, один из тех, которые мы храним в памяти и уносим в мир иной, когда приходит и наш черед.

Я нагнулся, чтобы завязать шнурок на ботинке...Проснулся. Ночь, яр-кая луна освещает поля, с которых еще не везде сошел снег, кустарники у дороги и Толька, спящий поперек проселка с рюкзаком на спине. До станции оставалось еще 6 километров. Истошный крик: "Кирка! Ты где?" Выхожу из малинника: "Чего орешь?" "Ты зашел на минное поле!" Ночная вьюга, свист ветра, снег сплошной пеленой. В случайно найденной землянке холод собачий. Старенький ватник не греет. Согреваемся, ругаясь на весь мир, стуча зубами. Утро. Метель исчезла будто и не было ее никогда. Яркое голубое небо, белоснежный ковер на островке посередине Оки, солнце, рассыпавшееся бесчисленными блестками в этом мире света и радости, жаворонки, взрывающие снежные облачка у самых ног и лебедь, низко и величаво летящий над нами, обалдевшими от этого праздника весны и торжества просыпающейся природы. Просыпаюсь. Глубокая ночь. Елка, под которой я спал, стоит посередине поляны. Все вокруг залито призрачным светом. Как серебряные гирлянды лунные лучи украсили деревья, обступившие поляну. Царство блистающей тишины наполняет тебя восторгом и великим чувством преклонения перед этой, ни с чем несравнимой, красотой. Но красота эта освящена к тому же чудом гармонии, единства всего живого, глубины и необъятности вселенной - таинства столь непостижимого, что душа твоя в тщете познания громадности открывающегося мира может лишь замереть, восхищенная подаренным тебе видением и потрясенная его величием.

Дороги, дороги. Весенняя распутица. Хорканье вальдшнепов в темнеющем небе. Чуфыкание тетеревов на утренней заре. Холодные ночи у догорающего костра. Сколько ж этих зорь встретили мы под открытым небом, сколько ж немеренных километров отшагали по лесам, полям и слякотным дорогам. В латаных резиновых сапогах, дырявом ватнике, с военной пайкой хлеба и кулечком соли в рюкзаке. Из Марка Твена:

"А добывать себе пропитание можно охотой и грабежом!" Конечно, летом, когда с чужого огорода можно было украсть картошки, в лесу набрать грибов, а на болоте подстрелить утку - жить было легко и привольно. Хуже было весной - голодно. Весна. Стемнело. Расположились на остатках соломенной скирды посреди залитой водой луговины. Нагребли в кучу побольше соломы, что-то пожевали на сон грядущий. И вдруг в эту луговину в полной темноте с кряканием и шумом стала садиться утиная стая. Стреляли по звуку, потом кидались что-то искать наощупь. Вернулись на стог мокрые, вокруг пополз туман. Я не знаю как дрожат сукины дети, но видимо мы были на них похожи. Раннее утро. Чуть-чуть показался красный диск солнца. И два молодых, полных сил идиота в голом виде на куче мороженой соломы. Мокрая одежда, разложенная рядом, замерзла и одеть ее нельзя. И вдруг вдалеке сел чибис. Представьте себе голого, довольно крупных размеров мужика, крадущегося в морозном тумане с ружьем по чистому болоту. Думаю, что такое зрелище можно считать первым, после стакана водки, согревающим средством в этой ситуации.

Весенние дни, наполненные птичьим гомоном, воздухом, от которого кружится голова, и радость бытия, радость от ощущения своей силы и молодости. Мы мало разговаривали, бродя по нашему подмосковью. Каждый знал, что надо делать, каждый из нас как-то интуитивно дополнял друг друга и это было единство наших душ, которое не раскладывается на составляющие при попытке их анализа.

Мы на территории охот высокого начальства под Завидовым. Подхожу к нашему лагерю, у костра два егеря, в руках одного толькино ружье, но их собственные ружья в чехлах, а у меня на вскидке: "Ребята, положите ружье на место, разойдемся миром!" Разошлись. Мы мало убивали всякой дичи. Хорошо, когда удавалось заохотить что- нибудь на обед, но радость идти по лесу, плыть по речкам, смотреть на огонь костра, мерзнуть, завернувшись в куцый пиджачок летними ночами и было для нас главным в жизни тех далеких лет. В военные годы, да и в конце сороковых никого не встретишь бывало в подмосковных лесах. Совсем близко, там где теперь вытоптанные леса и садовые участки, охотились мы на рябчиков, уток, тетеревов. Построенные нами плоты, с которых мы ловили рыбу, стояли нетронутыми целое лето, все было чисто в наших лагерях у кострищ, к которым мы возвращались в дни, когда удавалось удрать из Москвы. Ездили без билетов, либо на крыше, либо в тамбурах поездов. В последнем случае мы проволокой заматывали ручки дверей так, чтобы контролер не смог пройти ни с той ни с другой стороны. А пока он разбирался с ручками, мы успевали доехать до остановки и перейти в другой вагон или залезть на крышу. Не могу рекомендовать этот способ внукам: риск есть и не очень оправданный.

В этих поездках мы учились жить в единении с природой, узнавали быт нашей деревни, получали уроки доброго отношения между людьми. Все это незримо вошло в наши души, как единое и огромное понятие - Родина. Подмосковные наши поездки позволили мне ближе узнать деревню ее людей, их заботы. Напомню, что перед войной я год жил в Завидове. Иногда меня брали в ночное пасти лошадей. Ходил на покосы по утренней заре вместе с семьей моих хозяев, ел те же щи и картошку из общей миски, тарелки ставили лишь по большим праздникам. В ходу были деревянные ложки. Уроки делали при керосиновой лампе. Во время войны поработал в колхозе, потом в подсобном хозяйстве на лошади в качестве возчика. На протяжении моей жизни очень сильно изменилась деревня, ее быт, ее люди.

Не буду повторять уже написанного о том как социализм калечил, уничтожал, уродовал деревню, ее уклад, добрые отношения между людьми, традиции. Отмечу только, что советская власть очень преуспела в своих черных делах. Частенько приходилось нам в своих походах проситься куда- нибудь на ночлег и всегда можно было расчитывать, что если попал к ужину - тебя посадят за стол и уж во всяком случае дадут сенник для спанья, кружку молока и ломоть хлеба. А уж если ты попал на большой праздник - гулять можно было несколько дней. И ходишь уже большой гурьбой из избы в избу и никто не спросит откуда ты взялся,а уж коли пришел - садись за стол, гостем будешь. Совсем мальчишкой ходил на вечерние гулянки молодежи постарше. Мы, мелюзга, составляли непременный круг зрителей. Такие сборы были почти каждый вечер, пели песни, частушки, танцевали под гармошку. И не было в такие вечера пьянок и драк. Сохранялись еще традиции взаимопомощи. На покосы, стройки собирались семьями, каждый был при деле в меру своих сил и способностей.

Я далек от желания идеализировать деревенскую жизнь - всякое бывало: и драки, и попойки, и убийства, круг интересов был весьма ограниченным. Однако в нелегком своем труде люди оставались радушными, гостеприимными, готовыми придти на помощь, поделиться тем, что есть, а при случае от души повеселиться. Такой вот и запомнилась мне деревня тридцатых - сороковых годов и труд крестьянский, с которым мне тоже довелось соприкоснуться, всегда вызывал у меня уважение.