Выдержки из переписки Юли и Владимира Михайловича

Копия разумной стороны писем Владимира Михайловича

В окружающей обстановке нет ничего нового: все старое, знакомое, порядком истрепанное. Стоит только погрузиться целиком в эту ветошь, на ней сосредоточиться, ею жить, и тогда вдруг очутишься в заколдованном кругу, который все более и более будет суживаться, пока не притупит тебя, из которого нет выхода на свежий воздух, а только есть одна торная тропинка к апатии и тоске. Но человек только в исключительных обстоятельствах втягивается без борьбы в глупую окружающую обстановку, попадает в заколдованный круг. Чем больше у него энергии и силы, тем он упорнее действует в интересах своей личности. Если человек уважает себя, знает себе цену, то он дешево не отдастся в лапки пошлой жизни. С здравой мыслью и с трезвой надеждой можно вести борьбу и выдерживать атаки невзрачной обстановки.

Моя жизнь со всеми школьными атрибутами именно сделалась бы для меня таким заколдованным кругом, если бы я по несчастью остановился на ней, но я смотрю на нее, как на переходную форму, как на грязное и необходимое преддверие более разумной и свободной жизни. Та мысль, что до настоящих-то дверей нужно идти последний ход, имеет много живительного свойства и при всех размышлениях проталкивается на видное место. А осуществится эта мысль, и я знаю, она не особенно обрадует меня, потому что радует только или счастливая случайность, или достигнутая, давно желанная и глубоко любимая цель, за которой имеешь право отдохнуть и порадоваться.

Для меня же окончание курса не будет ни счастливой случайностью, ни дорогою целью, а только освобождением от пут, которыми сдавили на известное время. Стряхнешь с себя эти путы, потянешься, расправишь члены, да и погрузишься в тревожное раздумье: как плыть по волнам условно свободной и относительно разумной жизни. И это раздумье должно быть тем тяжелее и продолжительнее, что для решения сомнительного вопроса человек имеет мало положительных данных и напротив - много загадочных, условных. Оно и понятно, в нужных случаях трезвая умеренность редко применяется к делу. Человек или ничего не намеревается сделать активно, или намеревается сделать больше, чем способен. А это болезненное отношение к своей особе служит источником опасного заблуждения. Конечно, у кого громадные замыслы соединены с громадными силами, тому нечего робеть. Но это исключения, и об них или мало говорят, или не говорят ничего.

Теперь мы пришли к очень любопытному вопросу, который создан всем строем нашей жизни вообще и нашего воспитания в частности: почему мы не нормально, т.е. болезненно относимся к своим силам. Конечно, потому, что нам не дается возможности узнать вполне своих сил личных, которые проявляются только в деятельности, а деятельность между тем отмежевывается очень узкая. Таким образом, вдали от полезных жизненных впечатлений, под сенью доброжелательных попечителей мы себе живем тихою растительною жизнею, а окружающая обстановка между тем кладет на нас свои наслоения, которые и воспринимаются нашею сонливою жизнею в виде легких, но прочных впечатлений. Выйдешь из под свода этого опекающаго приюта и не знаешь, чего больше в тебе - застоя и апатии или деятельной любви к людям и делу. А ведь решение этого вопроса должно быть исходной точкою нашей деятельности. Вот тут-то и начинаются сомнения и недоумения, начинаются размышления через пень, да колоду. Однако, будет сетовать на несовершенство нашей жизни.

Новая жизнь, новыя лица заставляют человека вдумываться в новую обстановку и нужно занять в ней определенное место. Вглядываясь в окружающее, часто замечается, что разумность представляет только частный характер, а в общем много всякой дряни, вообще получается взгляд, что действительная, практическая сила личности главным образом не в идеях, а в чувствах, только сильное чувство, страстная привязанность к делу создает мощнаго деятеля; идеи же, которые не вызываются чувством, а принимаются человеком, как современные воззрения, свойственные передовым людям, никогда не могут дать человеку сил, настойчиво взяться за живое дело. Относительно взаимной эксплуатации всех животных, правилом которой в обществе считают, что надо быть молотом или наковальнею, можно сказать, что такой взгляд образовался не в силу необходимости, а в силу глупости и непонимания своих интересов, смешно говорить о вечности такого непонимания, такое заблуждение уцелеть между людьми не может, время освободит от него, ведь и теперь уже выработалось убеждение, что частные интересы не должны идти в разрез с общими при измененном общественном строе, лишь бы только не было помехи в разных учреждениях. Развитые люди должны всегда и все проверять критической мыслью, и чем глубже эта критика, тем больше права имеет человек называться развитым.

Взгляд на свободную волю человека: человек со своими взглядами, со своим характером является продуктом длинного ряда впечатлений, проследить которые мы на практике не имеем возможности, хотя в теории принять это имеем полное право; сам же человек считает себя свободным, он думает, что может произвольно поступить так или иначе и считает себя ответственным за свои поступки, значит человек целиком подчинен окружающему миру, а сам себя между прочим считает свободным, эти два факта и берутся в расчет: на основании первого из них утверждают, что нет свободной воли у человека в том смысле, что он произвольно может быть или хорошей или дурной личностью, может стать или честным деятелем или преступником, на основании второго полагают, что человек, считая себя свободным в выборе того или другого образа действия, является ответственным за свои поступки, сам налагает на себя нравственный долг, и это имеет очень важное значение.

Скверно, обидно, когда с олухами считают возможным о чем-нибудь говорить. Можно краснеть, рассуждая с такими субъектами о том, чего свиньи вообще не понимают, имея очень много данных, надо смотреть на окружающую обстановку и людей сверху вниз, зная, что кругом царит полнейшее бездумье, неисходная пошлость и рутина, осушать болото единичными силами - дело неисполнимое, главная же задача -самому в нем не погрязнуть. Спорить с глупцами хуже, чем стучать об стену лбом. Ведь стараться сделать участниками наших лучших идей тех людей, которых мы уважать не можем, предприятие уж очень наивное, хотя конечно избежать такой наивности очень нелегко, нужна сноровка сдерживаться от порыва делиться лучшими идеями своими с людьми, пустота которых досконально известна. Если каждый самостоятельный шаг стоит таких усилий, что приходится употреблять всю энергию своих лучших качеств, чтобы не поддаться окружающей пошлости, то вся задача в том, чтобы беречь свои лучшие верования не втянуться в апатию, в праздность, не вступить в такие сделки, против которых протестует чувство и сознание, ибо знаем, что не выполнивши этой задачи, теряем свое человеческое достоинство и опускаемся в грязную яму, называемую цивилизованным обществом, эта яма так близка, что можно обонять вонь, видеть ее мерзости; не вытаскивать же из нее тех, кто окончательно погряз, кто кровно связан с ней, когда самому нужно защищаться от попыток затащить в эту яму! Сохранить себя чистою и восприимчивою среди притупляющей обстановки - дело настолько не легкое, что будет с тебя и его.

До тех пор человек не может сказать, что ему совсем гадко, что он окончательно несчастлив, пока видится свет впереди, и ему хочется пробираться к нему. Надо очистить свое чувство, к которому прилипли грязные наросты нашего милого общества, надо просветить свои мысли, которые потускнели от разных глупых предрассудков и пошлой рутины. Чувство заставляет человека бороться, а идеи дают уменье вести эту борьбу. Если бывает хандра, то приходится бороться с нею за существование, финал ведь один - или она заест, или растопчешь ногами ее проклятую. (И я верю, что ты растопчешь ее проклятую, во что бы то ни стало).

Надо топить разные невзгоды в живительном труде. Хорошо, пока самолюбие не позволяет примириться с бессознательным существованием и махнуть рукой на собственное развитие. Скверно, если повторяется дурное настроение от окружающаго, это доказывает, что не совсем окрепло чувство должного презрения к глупой болтовне и сплетням, а воспитать это чувство обязательно, нужно побольше веры в свои силы, как бы они ни были мало устойчивы, как бы ни была скромна их будущность, с какой стати подозревать возможность их разбиться о такие ничтожные невзгоды, как болтовня баранообразных господ, нельзя, просто обидно допустить возможность погибнуть от комариного жала. Страх о такой погибели положительно суеверен, против него должен противостать рассудок всеми своими силами, как против чувства совершенно недостойного развитого человека. В таком случае - поменьше внимания к близко окружающему, подальше от глупых чужих поступков, поближе к своим дельным мыслям.

При честных отношениях необходима полнейшая искренность, в противном случае вкрадывается фальшь и неизбежное надувательство друг друга, а это канун разлада. Надо постоянно работать над собою, чтоб разумно устроить свою жизнь, надо помнить, что цель развития - не какой-нибудь человек, а самая жизнь, с нее мы хотим и вправе взять, как можно больше, поэтому должно украсить свою сравнительно крошечную долю жизни всеми наслаждениями развития, стойкой честности, всеми прелестями мысли и чувства, до которых только можем дорасти, так завоевывается счастье, которое иногда можно видеть в самых бедствиях и страданиях. Нужно давать самый сильный и стойкий отпор внешним влияниям на наше нехорошее настроение духа, чтоб избавиться от бесплодных страданий, лучший таковой отпор (как известно) состоит в той энергии, к которой приучает человека постоянная работа мысли и постоянное отсутствие праздности. Люди мыслящие должны жить настоящим, к которому не следует стоять затылком.

Копия заветной переписки 1-го друга В.М. 26-го июня 1882 года (разумного содержания, а не романической стороны, вероятно лишь ее требовали сжечь).

Спасибо, что сделали шаг к выходу из невыносимо тяжелой натянутости отношений наших. Вы, конечно, не можете сомневаться, что я была бы счастлива водворить в них естественный и дружеский характер, но насколько это возможно будет, не знаю, я не терплю деланных отношений, хорошо если дружба и вообще наши симпатии к людям являются сами собою, без форсировки.

Я хорошо понимала, что продолжительный период нашего разрыва прошел для Вас далеко не благополучно, слухи, которыми всегда земля полнится и личная чуткость подсказывали, что судьба часто гладила Вас против шерсти, грустно было сознавать это, но я не предполагала, что Вы доходили до такого страшного положения, когда весь мир становится для нас чужим, "жить" для других при таком обороте дела трудно, невозможно, а если так, то значит Вы лишены были единственного средства, смягчающего подобное положение. Я же, напротив, на нем только и выезжала все время, и верите ли, идя таким путем, несмотря на все невзгоды и тяжелую борьбу со многими преградами жизни, я не раз чувствовала себя счастливою и довольною.

Ваши отношения ко мне я считала преднамеренными. Помня правило, что к настоящему не следует стоять затылком, я сделала простой вывод: "не хочет, мол, способствовать воспоминанию прошлого". Что ж, такой поступок вполне честный, к сожалению, я в своих отношениях к людям не умею поступить так, и, хотя никого не морочу, но благодаря личным свойствам характера и опыта, не могу давать такой крутой и холодный отпор. Считаю долгом на откровенность ответить откровенностью: зная Вас, я не сомневаюсь, что прежде чем написать мне Вы строго обдумали такой шаг (не знаю вперед или назад), но сознавали ли Вы, что опускались в могилу в продолжении 5 лет? Я страшными усилиями хоронила свое прошлое, несмотря на Вашу отдаленность в этот период. Вы не раз, сами того не зная, играли важную роль в моей жизни.

В настоящее время я дошла уже до такого омертвения, что в присутствии Вашем, не проявляющем ничего жизненного, я испытываю чувство человека погребенного, уже не имеющего отрадных надежд, и как будто бы задыхающегося под тяжестью надгробнаго камня. Да, такое чувство я испытала в особенности в последний раз, так что умереть, в известном направлении, мне казалось легче, чем ожить. Осенью прошлого года - другое дело, я была до того воодушевлена у пристани своей деятельности, что никакое мертвящее чувство не в силах было повлиять на меня, неожиданная встреча вообще имела совершенно противоположное действие.

Что касается до восстановления дружеских отношений, то с моей стороны может господствовать полная откровенность к первому лучшему другу моему, а его фатальная черта характера, выражающаяся в непоколебимой скрытности снова будет тормозить взаимные отношения. Неужели же никогда, ни для кого Вы не изменитесь в этом отношении? Это доказывает только недостаток веры в людей, без которой на свете, право, скверно жить. Не понимаю я Вашего определения, когда называете себя человеком разорванным. Большое спасибо Вам за портрет, буду надеяться, что сами привезете его мне, проводив мамашу в Смоленск, недели через полторы. С радостью говорю до свидания! Давно преданная Вам Юлия. Что касается до писем, то я хотела бы получать их, если дружеские отношения не восстановятся.

Копия письма 3-го февраля 1876 года

Дорогой друг мой! Не имея больше возможности словесно говорить с тобою, прибегаю к перу, желая высказать не только все то, что чувствую, но и то, что думаю. Оставаясь в уединении, я невольно вспоминаю чуть не каждое слово, сказанное тебе, ищу причину, заставившую сорваться его, одним словом, отдаю себе полный отчет в своих, даже самых незначительных поступках.. Отрадно вспоминать мне, как еще очень недавно я считала малейшее сомнение в тебе оскорблением того чувства, которое к тебе питаю, но оно проявилось во мне как раз в ту минуту, когда я вовсе не ожидала, а именно, после произнесенного тобою "люблю".

"Странно, очень странно", - говорила я себе, что это слово, цену и смысл которого я очень хорошо сознаю, произвело на меня такое впечатление. Причиной его я после долгих рассуждений нашла следующее: я услыхала это слово, находясь во-первых, под впечатлениям только что читанной статьи Г. Михайловского , где он для определения самого высокого чувства высказывает только самые низкие причины, порождающие его. Не стану возражать, что выводы его отчасти справедливы, но в то же время уверена, что чувство, основанное, как он говорит, на одном только стремлении двух половинок, не может быть прочно и вовсе недостойно названия того высокого и могучего чувства, которое так хорошо определил Кирсанов, говоря, что под влиянием его можно стать гением.

Во-вторых, проведя полтора месяца пустой жизни, при которой, увлекаясь желанием как можно чаще видеть тебя, и при том не болтать, а говорить с тобою, я вместо того чтобы занять свой мозг чем-нибудь серьезным невольно направляла его к одной мысли: как бы устроить свидание. Если приходило в голову, что это не нужно, то сознание скорой разлуки брало верх. И вдруг, в ту минуту, когда я считала себя такой пустою, я слышу что меня любят.. "За что?", - спросила я себя. Ведь разумно полюбить меня не за что. Мне казалось, что ты мало знал меня такою, какою я знала себя, и как ни тяжело было мне, но я сказала про хандру, которая иногда одолевает меня при неблагоприятной обстановке. Не высказывая этого, я конечно имела бы больше шансов на твое расположение, как личность сильная, но тогда я обманывала бы тебя. Теперь же я довольна, что ничего не скрыла от тебя, но вместе с тем, больно сознать, "как же Володя будет любить-то меня такою?" Сомнение растет, но я хочу искоренить его и всеми силами буду стараться стать достойной того слова, которое ты так рано произнес. Твоя всей душой.

Копия письма 18 октября 1877 года

Думы свои "незабвенныя" (многодневныя)

На родимую грудь изолью...

Вот слова, которыми впервые приветствовал меня, мой первый, единственный друг, предлагая быть самым искренним утешителем в тяжелые минуты жизни. Он знает, как я была счастлива. Узнав это, знает, что с той минуты я откровенно делилась с ним каждою серьезною мыслею, не скрывала ни малейшего поступка, поэтому не может сомневаться, что и теперь я снова обращусь к нему с тем же доверием, так как уверена, что для меня он останется всегда одинаково дорогим и родимым...

Спасибо, сердечное спасибо за исповедь, которую по желанию считаю долгом уничтожить, но со своей стороны постараюсь изложить не менее откровенную, и предупреждаю, что если бы ее представили на суд всего света, то и тогда я не устыдилась бы ее, а следовательно, сохранение ее не только не возбудит страха, а напротив доставит удовольствие.

Вам хорошо известно, как столкнулись мы на жизненном пути, первое трехдневное свидание наше, я помню так живо, как вчерашний день. Мне кажется, я в состоянии была бы воскресить каждое слово, слышанное мною в продолжении 4-х лет из дорогих уст друга, так как в течение 3-х лет он составлял все для меня, главную поддержку. Воспоминания о трехдневном пребывании с ним оживляли меня и радовали 10 месяцев, по прошествии которых, мы снова встретились с ним как нельзя лучше в Т. (без родных дам), и вовсе не натянуто проговорили весь вечер и другой день. Затем потянулись не менее отрадные деньки, благополучно прерываемые разлукою, которую я посвящала на строгий анализ всего прожитого.

Наконец, прошедшая зима и, в особенности, лето во многом открыли мне глаза, хотя и прежде я думала: "отчего же я готова была исполнить малейшую его просьбу, если только она не противоречила честности и благоразумию (за что и упрекаю себя, это единственное тяжелое воспоминание из наших отношений), а он не хочет даже бросить привычку курить, которая ему вредна. Хотя и говорят "привычка - вторая натура", но я испытала несправедливость этой пословицы, в особенности, если нужно ею пренебречь для любимого человека. Кроме того, не стоит вычислять всех мелких наблюдений, которые вызвали ненавистное сомнение, в котором я созналась в ту самую минуту, когда услышала "люблю".

Надеюсь, разговор по этому поводу не забыт, до сих пор не могу понять отчего в ту минуту я не могла ответить тем же словом... Уж не было ли это слепое предчувствие, что оно вылетит в "трубу". Затем последовало мое письменное объяснение, конец которого я никогда не забуду, и наконец разлука при моем скверном настроении в прошлую зиму. Оно вызывалось иной причиною, а именно недовольством на себя за то, что не ответила Вам тем же словом. Являлось опасение - не подействовало ли на Вас это молчание так, как могло бы повлиять на меня. Подтверждением этому служил Ваш отъезд на юг. Я доходила до отчаяния. Наконец, все миновало, и мы дружелюбно встретились с Вами 23-го мая. Тогда Вы в беседе невольно натолкнули меня на мысль о возможности осуществления заветного плана моего в более скором времени, чем предполагала, и в самом деле, зачем же ставит жизнь отца преградою.

Теперь эта мысль блестящею звездою горит на моем горизонте, в ней вся цель моя, которая таинственно растет. Я положу на нее все лучшие силы мои до последней минуты жизни. Со вчерашнего дня я также твердо уверилась в этом, как и в том, что неизъяснимо глубоко любила тебя, но к сожалению, по неопытности и слабости не сумела упрочить взаимности, зато сумею до последней минуты своей жизненной "дороги" остаться достойной Вашего уважения. Я никогда не испытала к Вам страсти, вовсе не жалею об этом, и зато с гордостью скажу, что не была для Вас станциею и с грустью, как женщина, замечу, что мне невыразимо жаль тех, кто станет ими. Неужели же столь дельная голова, как Ваша, высказавшая столь много светлых мыслей и сострадание к нашему полу, не может заглушить в себе столь профанированное чувство любви, или по крайней мере не хочет обратить ее на каких-нибудь гризеток и марионеток, а околдовывает неопытных, честных и достойных девушек, которые, полагая всю жизнь и душу для святого чувства, могут погибнуть от разочарования.

Так, например, несмотря на Ваш отрицательный ответ на мой вопрос, мне все-таки кажется, что Вы серьезно увлеклись С.П. Это-то, должно быть, и есть новая страсть, вытеснившая другую. Но Вы не сознались, боясь встревожить меня, услышав какую ночь я провела после переворота в Вас. Да, действительно, то была ночь ужасного сознания одиночества, но зато она облегчила сегодняшнюю и была единственная. Что же касается до остального времени, то я удивляюсь себе. Право, я никак не ожидала видеть себя такою. Да, теперь я с прочувствованным убеждением могу сказать, что ревность есть чувство обратно пропорциональное любви. Однако, жаль, если С.П. станет станциею для Вас. Кроме того, помните, что по словам Янского ей угрожает болезнь спинного мозга и малейшее потрясение ей вредно.

Что касается до ее чувства к Вам, то ему я поставила серьезное испытание, желая убедиться, достойна ли моя наследница. Однако, будет про это. Скажу только, что Вы не можете упрекнуть меня за нескромность. Я блаженствовала, прочитав: "Посвящу моему другу", "Все тебе от всего твоего", и не набиваясь, ждала осуществления этих слов. Была довольна даже признанием, что обещал написать С.П. Остальное - для меня потемки. Вчера узнала, что "не способен трепетать постоянно чувством любви- страсти", "не постоянен в ней", и "имеете испорченное сердце" (чем и когда?), что вызваны на ускорение исповеди обстоятельствами, требующими настойчивого решения. Какими?

Все это прочла еще у Вас в доме, в 2 часа легла спать, в 4 меня точно кто разом разбудил. Последняя четверть луны давно освещала мою комнату, благовест во всех церквах к заутрени приковал мое внимание, я провожала Вас, мысленно шепча: "прости...", но не навсегда. Теперь, убедясь, что прочная испытанная дружба должна быть взаимная, предлагаю ее в полном смысле этого слова. Повторяю то же, что и некогда Вы, что теперь в Ваших письмах может господствовать полнейшая откровенность, что на них никто не дохнет, что я сумею понять Вас и считаю себя настолько развитой. Надеюсь, что не получу отказа, если Вы желаете иметь верного друга. В противном случае, воспользуюсь вашим адресом лишь в крайнем случае. Теперь, если не затрудняю, прошу ответить на мое имя через А.П. к 29 октября, так как 29-го уеду на неделю к Потемкиным. Всей искренней душой преданная Вам, Юлия.

1878 года, 14 Августа.

Прежде всего объясню причину моего долгого молчания. Эта причина - отчасти в свойственной моему характеру неразвитости в отношениях к людям вообще, которую ты не раз замечала, а отчасти, скажу откровенно, и в некотором недовольстве, которое непосредственно вызвало мою просьбу об уничтожении моих писем, и о котором я нахожу более удобным говорить при личном свидании. Я думал увидаться летом в деревне, потому что слышал, что вы с А.В. приедете в Бественку. Мне очень приятно было узнать, что ты нашла себе дело, которое заняло и время и мысли. Нынешнее лето мне не совсем задалось, хотя здоровьем я нынче поправился больше, чем во все, пожалуй, прошлые годы. В Питер думаю ехать в конце августа, а числа 18- го думаю съездить в Смоленск. Мать часто вспоминает о тебе, и просила пригласить тебя приехать в Тростянку. Если можно, ТО ХОРОШО бы было вам с А.В. воспользоваться этим приглашением. Вообще, в настоящее время мать вспоминает тебя с большим сочувствием, чему впрочем, нельзя удивляться.

Как поживает А.В.? Думает ли вернуться в Питер?

Твой В.М.

В.М. 1878 года

Наши отношения до того засорились, что становится необходимым выяснить их и выйти из тяжелой напряженности. Я понимаю, что я много виноват во всем этом, и потому, тем более считаю своею обязанностью поговорить с Вами откровенно. В нашем знакомстве существует большой пробел, без знания которого Вы не можете понять меня. Этот-то пробел я хочу, насколько возможно, заполнить. Говорить о нем подробно и неудобно в письме и, пока еще больно, буду говорить в общих чертах. Вы знаете хорошо, что я человек чрезвычайно нервный, порывистый, часто большой чудак, и нередко у меня ум бывает не в ладу с сердцем. Как ни неприятно, но в этом нужно сознаться. Таким же людям, если они не фавориты судьбы, жизнь дает роковые уроки, от которых переворачивает всего человека, вот эта-то дубинка жизни и гуляла по мне в то время, когда я стечением обстоятельств был загнан исключительно в себя и так страдал самосозерцанием. Весь мир был для меня чужой, и я всем существом своим ощущал пропасть между своим и чуждым мне остальным миром с другими людьми.

Вообще, я человек скрытный, но в личных неудачах и страданиях я органически не могу быть откровенным, нередко хочу, но не могу. Это какая-то фатальная черта моего характера. И вот, в этот тяжелый, болезненный период, когда я искал одиночества и сносил только людей, которые меня не знают и мною не интересуются, я запустил свои отношения со многими людьми, которыми имею основание дорожить. В этом-то не нормальном отношении к людям и состоит моя вина вообще, а по отношению к Вам - моя особенная вина. Я откровенно и искренно сознаюсь в ней перед Вами, потому что уважаю Вас и верю, что мое психическое самодурство причинило Вам немало тревожных минут.

Кстати, скажу Вам теперь, что я в общем человек разорванный, а потому строгой последовательности и ясности в моей душевной жизни нельзя отыскивать. Мою мятежную и причудливую душу мне удалось дисциплинировать только в сфере общественной жизни, где я надеюсь остаться последовательным и ясным. В сфере же частных, личных отношений я, должно быть, так и останусь чудаком, хотя далеко не таким порывистым и сумасбродным, как прежде, потому что холод жизни поубавил много-таки моего пыла. Но об этом подробнее после. Теперь скажу про свои отношения к Вам.

Вы знаете лучше других, что подхваливать людей не в моей привычке, и в хитрости меня, конечно, не заподозрите. Поэтому я скажу Вам, что Вы оправдали слова своего письма. Вы действительно имеете право на уважение и право, взятое Вами с бою. Скажу откровенно, что я мало знаю женщин, которые личными трудами и энергией обставили бы себя так дельно, как это сделали Вы. Теперь, когда я начал уже входить в норму и могу жить не в одиночку, а по людски, я с удовольствием смотрю на Вашу деятельность и ценю Ваши заслуги. В заключение скажу Вам, что мне хотелось бы, чтобы отношения наши приняли естественный, дружеский характер. Если же Вы найдете, что между нами лежит крупное, неустранимое недоразумение, и если Вы найдете неудобным почему бы то ни было выйти из натянутых отношений, то я подчиняюсь Вам вполне и только попрошу, насколько возможно, примириться в душе со мною. Я прочел все письма. Вы хотите их взять назад? Карточку, о которой Вы просили постараюсь доставить Вам. До свидания. Очень поздно.

Ваш В. Получено 24-го июня 1882 года.

Ссылки: