Вайнштейн Г.М.: поездка в Варшаву, 1900 г

В начале 1900 года, кажется, в феврале, мне впервые пришлось поехать на Запад, в Варшаву . Необходимо отметить, что, несмотря на возможность получить бесплатные проездные билеты, я за всю жизнь так и не удосужился побывать за границей. Почему? Правда, не знаю. Определенного ответа на этот вопрос дать не могу, не в состоянии. Могу лишь объяснить это природной местечковой косностью и страхом.

Я уже упоминал о моих земляках, братьях Беер , также транспортниках, работавших на Юго-Западных железных дорогах. Младший Беер, Юлий , был одно время начальником пограничной станции Волочиск. Если я обращался к нему с запиской, Юлий Беер легко добывал бесплатные билеты по австрийским дорогам до Вены и далее. Был даже случай, когда Юлий Беер дал по моему письму четыре бесплатных билета начальнику станции Курск Киберу и его семье.

Итак, лишь в сорокалетнем возрасте я впервые поехал в Варшаву. Правда, Варшава находилась не за границей, а в России, но все же город особенный, не Курск и даже не Москва. В Варшаве работал старший брат Юлички, Владимир , незадолго до того женившийся. Он усиленно звал нас к себе в гости.

Поехали я и Елена Евгеньевна (Леночка) по бесплатному билету моей жены, конечно, в вагоне I класса. Почему Юличка не поехала тогда в Варшаву - не помню. Думаю, не хотела оставить ребят без должного призора.

Линии Москва-Брест и в особенности Брест-Варшава произвели на меня отрадное впечатление. Действия железнодорожников во время стоянки нашего поезда на станциях были корректны, тверды, разумны. Чувствовалась близость Европы, постепенное удаление поезда от "Пошехонья". Так, например, на какой-то маленькой станции около Бреста дежурный помощник начальника станции приказал кондукторам нашего поезда быстро пройти по вагонам, спросить пассажиров - кто будет завтракать, так как завтрак будет подан в вагон на следующей остановке. На следующей остановке явились в вагон официанты с огромными подносами, чтобы покормить пассажиров на ходу поезда. Многие требовали "кулишек вудки", закусывали, пили чай, кофе - и уже затем официант спрашивал, кто что ел и пил. Официанты быстро, без малейших недоразумений со всеми рассчитались и со словами "дзенкую, пане" оставили поезд на следующей станции. Это не было похоже на наши порядки в вокзальных буфетах средней полосы России. При объяснениях с пассажирами железнодорожные агенты козыряли, старались угодить, были предупредительны, изысканно вежливы, выдерживая однако польский "гонор".

При тогдашней политике обрусения края железнодорожникам было запрещено говорить по-польски, но эти указания, видимо, не соблюдались, и по- польски говорили не только поляки, но и русские. Исключительное внимание мне оказал начальник станции Варшава, когда я к нему обратился с просьбой обеспечить купе для обратного проезда в поезде Варшава-Москва.

Варшава резко отличалась от Харькова, Киева, Москвы своей опрятностью, чистотой. Там я впервые увидел, как мыли швабрами и мылом обыкновенные мощеные улицы, как люди извинялись, случайно задевая друг друга в толпе; вагон конно-железной дороги, разделенный на две части: для чистой публики и простого народа - для "хамов", как выражались ясновельможные паны.

Не могу не отметить такой эпизод. Мне понадобилось послать телеграмму, поздравить дедушку Аркадия Ионовича Щекина с днем рождения. Я сдал свою депешу на пассажирской станции Варшавско-Венской дороги. Дежурный телеграфист в мундире с высоким, почти до ушей, воротником, белом воротничке, манжетах не был похож на нашего телеграфиста-замазулю. Получив деньги, этот чиновник вопросительно посмотрел на меня: мол, что вам еще угодно?

- А квитанция? - вопросительно обратился я к нему.

- Как, разве мне не верят? Ведь ваша депеша поздравительная, а не коммерческая, зачем же вам квитанция?

- Да, но такой везде порядок.

Оказалось, что за квитанцию, кроме того, в Польше полагается особая плата (5 копеек). Я был сконфужен, так как у нас, в России, квитанция особо не оплачивалась, считалась обязательной - "на всякий пожарный случай". И квитанция не казалась излишней, так как само собой подразумевалось, что без выдачи квитанции телеграфист обязательно присвоит депешную плату, а телеграмму уничтожит. Таковы были времена и нравы.

Пришлось мне быть в варшавском, так называемом государственном театре . Смотрел балет "Лебединое озеро". Я ничего не понимал и не понимаю в хореографии, но так как польский балет считался выдающимся, то пошел посмотреть. По-моему, балет как балет, такой же, как в Москве, а вот внутренний театральный распорядок иной, европейский. Не знаю, как на галерке, а в партере и ложах для каждого зрителя был отдельный бинокль (бесплатно) в особом футляре, прикрепленном к спинке впереди стоящего кресла или же барьера. У меня возникла мысль: как же так, неужели беспризорные бинокли не пропадают? Оказалось - нет, не было случая похищения или пропажи бинокля, принадлежащего театру. Чудеса, да и только.

После театра Володя предложил выпить чаю в цукерне (кондитерской). Мы засиделись, пришлось ехать домой на извозчиках. Типичный польский кучер , молчаливый, как мумия, с длинным-предлинным батогом (кнутом) в руке. По таксе любая поездка для одного пассажира стоила 20 копеек, для двух - 30 копеек. Зная это, я уплатил следуемое извозчику. Каково же было мое удивление, когда извозчик, вернув мне деньги, достал из кармана свои часы и молча ткнул пальцем в циферблат. Я ничего не понял, а извозчик молчал. Пришлось обратиться за разъяснением к моей спутнице, Елене Людвиговне , жене Володи, коренной варшавянке. Оказалось, что мы подъехали к нашему дому после полуночи, в 0 часов 10 минут, а после полуночи такса удваивалась. Я, конечно, уплатил следуемое, но казалось странным, почему извозчик не объяснил свои претензии, а молча ткнул перстом в циферблат часов? В дальнейшем я узнал, что по положению извозчик обязан был говорить со своими пассажирами лишь по-русски. Но они этого не хотели, всячески противились, поэтому с незнакомыми объяснялись мимикой.

Нет, это не Курск, не Москва, где, нанимая извозчика, торгуются до исступления, орут на всю улицу и, если в конечном счете не дали извозчику на чай сверх условленной платы (хотя бы пятачок), он тебя обязательно облает, а то и ругнет матерщиной. В то время имела большой успех книжка известного талантливого журналиста, сотрудника либеральной печати Владимира Михневича "Варшава и варшавянки" . Я эту брошюру, конечно, прочел и, начиненный сведениями Михневича, приглядывался ко всем и всему на месте.

Осматривая город совместно с Володей, я не мог не обратить внимания на старинные костелы, запущенные, точно ободранные. Оказалось, что бездарное царское правительство запретило ремонтировать здания костелов, видимо, предполагая, что со временем католические храмы развалятся и исчезнут. Такова была политика русификации . А старинные здания церквей как назло по-прежнему стойко оставались на своих местах, возбуждая злобу, ненависть польских патриотов к русским чиновникам и их порядкам. Поэтому костелы были всегда открыты для молящихся. Я заходил в один из таких костелов несколько раз не во время церковной службы. Однако всегда находил там горько плакавших старушек. Я спросил: отчего, почему плачут эти женщины? Мне ответили: они оплакивают родную Польшу, молят Бога о восстановлении польского государства.

Для евреев Варшава была доступна во всех отношениях, там они могли селиться, торговать, работать сколько угодно. Варшава - настоящая, законная "черта оседлости" и в то же время большой культурный город. Благодать! Если я не ошибаюсь, в то время в Варшаве и, вероятно, во всем Польском крае не соблюдалась процентная норма в учебных заведениях для евреев: университет, гимназии, реальные и коммерческие училища были переполнены евреями. Зато в Варшаве была "русская гимназия" . Да, русская. Так и называлась, потому что туда принимались лишь православные, а католики, евреи и дети иных вероисповеданий не допускались вовсе в это привилегированное учебное заведение. Так проводилась политика обрусения края .

Жена Володи , Елена Людвиговна (мать Верочки , Коли и Марины ), окончившая русскую гимназию в Варшаве, мне рассказывала, с каким трудом она попала в это учебное заведение будучи православной. Ее отец - католик, а мать - православная. По законам того времени детей подобных смешанных браков родители обязаны были крестить в православных. Как полагалось, ее окрестили по православному обряду. А через 10 лет, когда девочку решили отдать для учебы в первую "русскую" гимназию, возникло затруднение, так как имя отца Людвиг - не русское. Потребовалось разъяснение министерства (из Петербурга), и лишь после этого десятилетняя Леночка, по документам православная, была принята в первый класс "русской" гимназии.

Пробыв в Варшаве около 10 дней, занятый осмотром города, театров, дворцов, музеев, я не имел возможности ознакомиться с бытом, нравами "свободных" польских евреев, но зато видел специальный их рынок, "еврейский" , у железной брамы (брама - ворота).

Не рынок, а большой город, с несметным количеством еврейских лавок, магазинов, ларьков, будок не только в каменных корпусах, но и на улицах, площадях, тесных переулках, дворах. Все продают, все покупают: от бриллиантов до ржавых, старых искривленных гвоздей и гнилых яблок. Не рынок, не базар, а бестолочь, ярмарка. Все говорят, жестикулируют, кричат, стараясь перекричать друг друга. Ни одного русского слова: между собой говорят по-еврейски, с покупателями (не евреями) - по-польски. Покупателей в свои лавки не только зазывали, но и тащили за рукава, за фалды. Было это и со мной. В конечном счете я купил Юличке отрез на платье, и эта моя покупка имела большой успех по своей добротности и прочности. Конечно, торговаться можно было до бесконечности, до исступления.

Видимо, велика была конкуренция, поэтому порядок был такой: покупателя из магазина, лавки не отпускать без покупки. Сколько для сего требовалось умения изворотливости? Не торговцы, не лавочники, а великие артисты. Нужда скачет, нужда пляшет, нужда песенки поет - и всяк на свой лад.

Совсем иное я наблюдал в центре города, на лучшей улице Маршалковской в польском магазине, где с нами объяснялся важный пан, хотя по виду и захудалый. Мы зашли купить перчатки. Варшавские перчатки всегда считались лучшими по качеству, а значит, являлись прекрасным подарком. Нам показали много перчаток разной цены, разных достоинств. Елена Евгеньевна спросила: нельзя ли уступить? Пан, заявил: "Торгуются лишь у железной брамы, где запрашивают, а у нас этого, моя пани, нет". Быстро собрал с прилавка все выложенные перчатки и спрятал. Леночка была сконфужена. Не менее оригинальный эпизод имел место в фотографии.

Местные газеты поместили объявление большого частного ателье о том, что они прекращают печатать рекламу в газетах и на эти деньги выдают заказчикам премии: бесплатно увеличенные портреты. Пошел туда и я. Оказалось, что цены обычные: 10 рублей дюжина карточек кабинетного размера и бесплатно большой портрет, стоящий не менее 5 рублей. В чем же секрет? Никакого секрета, а обычный разумный коммерческий расчет, основанный на учете людской психологии, вечном стремлении "получить на грош пятаков".

Заказчики, конечно, желали получить свой портрет в "роскошной" раме. Теснимый конкуренцией, фотограф скупил где-то по случаю значительное количество хорошего багета, стекол и занялся выделкой недурных рам, так называемых "роскошных", дававших некоторый барыш. И если принять во внимание, что это ателье избавилось от ежемесячного расхода (более тысячи рублей) на газетную рекламу, а о "бесплатных" портретах говорила вся Варшава, то остальное ясно.

Прошло с тех пор 36 лет. И сейчас еще цел и прекрасно сохранился у меня этот "бесплатный" портрет в "роскошной" раме. Правда, за раму я тогда уплатил соответствующее количество рублей, да за стекло, да за пересылку почтой. Но это не столь важно. Нас, и меня в том числе, тогда убедили, что увеличенный портрет дается даром. Что и требовалось доказать. Так боролись за существование конкуренты в Варшаве, где на еврейском рынке всякого, носившего галстук, величали паном, женщину в шляпке - пани, солдата - кавалером, горничную или кухарку - барышней, крестьянина - купцом, рабочего - милым человеком.

Володя мне показывал дома польских магнатов, из окон коих во время восстания 1863 года стреляли в проходившие русские войска. Владельцы этих домов тогда же были расстреляны или сосланы на каторгу, а домовладения реквизированы.

Тяжелое впечатление на меня произвел бывший дворец польских королей в Лазенках. Это что-то вроде Петергофа, а фактически музей. Музей как музей, интересный как отражение былого величия и падения Речи Посполитой. Во дворце в Лазенках сохранилась королевская картинная галерея, состоящая почти всецело из толстомордых голых баб во всех видах. Такое я вынес впечатление из осмотра королевской картинной галереи в Варшаве. Когда-то Плутарх сказал, что "не в стене заключается сила города", а в мужах, живущих за этой стеной.

Таковы были мои впечатления о Варшаве в феврале 1900 года, на пороге XX века. С тех пор я там не бывал, но у меня все же сохранилось в памяти, что в то время Варшава была опрятней, чище, благоустроенней больших российских городов.

Ссылки: