Вайнштейн Г.И.: Кем же быть-евреем или православным?

Во время жеребьевки призываемых я случайно вытянул из урны самый длинный номер, поэтому на военную службу не попал и в солдатах никогда не служил. Радости моей не было конца, и это еще более сблизило меня с Курском, ставшим для меня второй родиной.

Да, второй, но не первой. При всем желании, стремлении покончить с еврейством как с религией, которой я никогда по убеждению не признавал, я мысленно еще не мог решиться на этот шаг, сознавая, что смена вывески лишь даст свободный паспорт и уничтожит для меня черту еврейской оседлости, иными словами говоря, я что-то продам и что-то куплю, а по существу останусь тем же.

Были моменты, когда я в мечтах видел себя идущим по стопам не только Бера, но и Витте... Да, Витте! Чем, мол, черт не шутит, когда Бог спит, как говорили евреи. И к этому меня толкали не только близкие и окружающие, но и возникавшие обстоятельства.

Меня по-родственному привечали не только Филипповы в Москве, но и Сциславские, Чепурины, Позняковы в Курске. А мамаши оказывали особое внимание: до отвала закармливали, звали не только на официальные обеды, но и запросто. Не раз и не два, а постоянно. Было ясно, что на меня имеются виды, выделяют среди других моих ровесников, сослуживцев. Мне это было и тяжело, и лестно. Перелом еще не наступил, и я стал пятиться назад, подчеркивать свое "жидовство". Я запустил бороду, стал получать еврейскую газету, бывать в еврейских домах.

Мне казалось, что взаимная рознь, вражда между "жидами" и "гоями" столь велики и имеют столь далекое историческое прошлое, что существующие грани никогда не сотрутся; эти две противоположности, вопреки законам физики, никогда не сойдутся. Так ли? Дальнейшее показало, что такие мои предположения являлись в корне ошибочными. Но об этом речь будет впереди.

По статистическим сведениям того времени, в 16 уездах Курской губернии с общим населением около 3 миллионов евреев числилось всего 1500 человек. Сколько из них жили в Курске - не знаю. Как в губернском центре со значительной хлебной торговлей в Курске нередко встречались на улицах евреи, но я их не знал и знакомства с ними не вел. Но я задумывался о невозможности ассимилироваться в русской среде, и возникло стремление вернуться к ермолке, пейсам, длиннополым фалдам, т.е. к тому, что относилось к далекому еврейскому прошлому и чего во мне не было. Или же удариться в другую крайность - немедленно сейчас же порвать с еврейством, пойти по стопам Филипповых, братьев Беер, Антона и Николая Рубинштейнов, Куперника и многих других, мне подобных.

Как-то в клубе на маскараде меня заинтересовала оригинальная маска - в мужских длинных брюках, сверху короткая, до колен, юбка, какая-то необычная кофточка с пуговицами, как на пиджаке, и поверх высокой прически надпись: "Эмансипация". Я к ней подошел, сказал несколько обычных фраз. Маска оказалась словоохотливой, взяла под руку, стала интриговать, заявив, что знает моих братьев и т.д. В конечном счете она сняла маску, заявив, что этим закрепляет наше знакомство. Она оказалась некой Златкиной, последовательницей эмансипации женщин, собиравшейся куда-то поступать учиться. По возрасту она заметно была старше меня. Своим вызывающим маскарадным костюмом, по ее словам, она хотела подчеркнуть, насколько последовательницы эмансипации перебарщивают в своих стремлениях. Златкина меня заинтересовала своими суждениями, и через несколько дней я отправился к ней с визитом. Затем стал бывать часто. Родители Златкиной, бедные еврейские ремесленники, строго практически расценили мои посещения. Намеками, обиняками они дали мне ясно понять, что если у меня серьезные намерения, то нечего медлить. Я покраснел до ушей, не зная, как реагировать на столь неожиданное и слишком откровенное предложение. Поэтому пошел по линии наименьшего сопротивления. .. Сбежал. Да, сбежал. Если не выскочил в окно, как гоголевский жених, то лишь потому, что это было зимой, когда двойные рамы закупорены. На этом закончилось мое знакомство со Златкиной и ее родителями. С ней я больше никогда не встречался, ничего не знаю о ее дальнейшей судьбе.

В семьях Сциславского,Чепурина, Позняковой и иных, близких к железнодорожной среде в Курске, меня ласково принимали, оказывали всякое внимание.

Но по моим местечковым представлениям о жизни получалось, что во мне они видят лишь "презренного жида", которого вскоре отбросят как чужого. Дальше этих соображений мои мысли не шли, поэтому, несмотря на все старания этих семейств, я не отвечал им с той сердечностью, которую был бы обязан проявить. Я бывал в этих домах, соблюдая необходимые приличия, вежливость, предупредительность, - и только. А от меня, предполагаю, ожидали большего внимания к интересным молодым девушкам.

Вскоре я случайно познакомился с Ксенией Эдуардовной Рензин , фельдшерицей Курской губернской больницы. Молодая, симпатичная девушка, незадолго до того окончившая школу, успешно работала по своей специальности и на эти средства содержала престарелых родителей. Отец ее много лет работал в Орле, там Ксения родилась, училась, росла в среде, где о евреях знают понаслышке да из газет. Я часто стал бывать в этом доме, наблюдая героические поступки Ксении по отношению к родителям, жившим лишь на ее средства. Я увлекся Ксенией и сделал ей предложение, совершенно откровенно объяснив фальшивое, никчемное свое состояние за чертой еврейской оседлости. Что эту "черту" я хочу, решил переступить и полагаю, что она явится для меня тем помощником, который освободит нас обоих от гнета. Она обещала подумать. Я терпеливо ожидал, почти каждодневно бывая в доме Рензиных. У меня сохранилась карточка Ксении с надписью: "В знак памяти и вечной дружбы". Но вместо определенного ответа Ксения пыталась убедить меня, что мои взгляды на жизнь ошибочны.

Наши отношения стали охлаждаться и постепенно прекратились. Впоследствии она вышла замуж за состоятельного негоцианта, обзавелась большой семьей, прекрасно воспитывала своих детей, затем внучат. Мы несколько раз случайно встречались, глядели друг на друга и детей наших с чувством ласковой сердечности.

Мое стремление жениться на еврейке, которая, как мне казалось, поможет мне освободиться от гнета, который я один не в состоянии был с себя сбросить, потерпело неудачу. Я прекрасно сознавал, что дело не в "великих и вечных истинах", а лишь в маленьком, но решающем скачке, который необходим, чтобы достичь противоположного берега. Но дело шло у меня как будто скорее назад, чем вперед, без необходимой точки опоры для скачка. И я махнул рукой, предоставив все, как теперь говорят, самотеку. Я успешно работал, бывал в обществе, много читал. Вопрос о скачке к противоположному берегу стал как будто даже забываться. Кроме участия в любительских спектаклях я увлекся изучением истории Курска и известных деятелей, родившихся в Курске. Таковыми оказались: И.И. Головин, актер "Деяний Петра Великого", Н. А. Полевой, известный писатель и журналист сороковых годов IX века, астроном-самоучка Семенов, которому городское общество поставило на кладбище памятник. В Курске похоронен также умерший в начале XIX века известный в свое время писатель И.Ф. Богданович, автор "Душеньки". Карты, пьянство, меня не интересовали, что мои сослуживцы не раз ставили мне в упрек. Нежелание Ксении Рензин идти за мной по предложенному мною пути заставило серьезно еще раз задуматься над этим вопросом. Мне казалось, что мы серьезно любили друг друга, были готовы на всякие жертвы, однако решиться на какие-либо уступки ни она, ни я не отважились. Я дошел до таких глупостей, что стал гадать у ворожей. Мне гадали на картах, зернах и еще чем-то, болтали всякую чепуху, которую я давно забыл. На улице я как-то встретил бродячего музыканта, на шарманке которого восседала птица, таскавшая клювом билетики "счастья" из коробки. Я уплатил следуемое, и необычайная птаха вручила мне билетик * 3. Планета Луна. Глупо, пошло!!! Этот билетик сохранился в моих бумагах. Как уцелел за 55 лет этот глупый билетик, сказать затрудняюсь, но как характерный документ далекого прошлого он интересен. Между прочим, какая-то гадалка предсказала мне тогда, что я буду женат дважды и умру, окруженный большой семьей.

Ссылки: