25-летний юбилей моей беспрерывной работы на транспорте 1905 (Вайнштейн Г.М.)

В начале 1905 года приближался 25-летний юбилей моей беспрерывной работы на транспорте. Об этом я, конечно, и сам знал, а окружавшие меня сотрудники намекали на готовившееся торжество. Я не ожидал такого внимания от сослуживцев и своих подчиненных. За несколько дней до знаменательной даты ко мне явилась делегация в составе начальника участка пути, инженера Узембле, начальника депо Ревенского и начальника станции Берендеевского. Они попросили дать им адреса моих старших братьев, чтобы пригласить нас всех на обед, устраиваемый в честь моего юбилея, 25 марта, в квартире Берендеевского. Пришлось кланяться, благодарить. Мамочка наскоро сшила себе парадное светлое платье.

Оказалось, что собираются чествовать не только меня, юбиляра, но и моих старших братьев, также старых железнодорожников, воспитавших меня с юношеских лет после смерти отца нашего. Такого внимания я не ожидал, это было выше моих предположений. Не думал, что достигну такой оценки со стороны общества железнодорожников. Наступил этот знаменательный день - с утра стали поступать телеграфные приветствия, а около полудня явилась делегация от станций моего участка. Начальник станции Ока-пристань Кудрявцев, старейший по возрасту, произнес торжественную речь, смысл коей сводился к тому, что я не только краше и умнее всех, но и добрее, в своей работе никому не причинил зла. Поэтому, мол, мои товарищи и сослуживцы просят меня принять от них подарок и адрес в папке.

Я был сконфужен и в первый момент не знал, что ответить на такое приветствие. Затем овладел собой и поблагодарил за внимание не по заслугам.

За это время мамочка успела распорядиться насчет кофе и пригласила всех в столовую. С дневным поездом приехали из Курска мои старшие братья Иосиф и Лазарь , вызванные распорядителями юбилейного обеда. Все явились с дамами, парадно одетыми. Точно не помню, но можно с уверенностью сказать, что принявших участие в обеде было не меньше пятидесяти человек. Меня с мамочкой, конечно, усадили на почетное место, в красном углу. Речам, приветствиям, всяким пожеланиям мне, мамочке, всей нашей семье не было конца. Даже было обращено внимание на официальную дату моего зачисления на службу 25 марта - день Благовещения, когда "по народному поверию, и птица гнезда не вьет". А я, мол, свил хорошее, прочное гнездо. Такое гнездо, что "дай Бог каждому". Я не знал, счесть ли это комплиментом или упреком, а пришлось отвечать на все тосты. Очень милую речь произнесла Лидия Ивановна Зембулатова. От имени дам она приветствовала мамочку, "создавшую эту славную семью труда и талантов". Мамочка сконфузилась и прослезилась. Зачитывали полученные приветственные телеграммы - неожиданной и трогательной явилась телеграмма из далекой Читы от моих агентов Лихачевского и Бредихина, командированных на Забайкальскую дорогу почти за три года до моего юбилея. Приятно было осознавать, что мои сотрудники, находясь за 4 тысячи верст не забыли меня поздравить. Я, конечно, аккуратно сохранил отрывной листок стенного календаря от 25 марта, меню обеда, нарисованное от руки инженером Антошиным, и все телеграммы.

Вот текст меню:

Обед 25 марта 1880-XXV-1905

Водка-закуска

Суп раковый

Расстегаи

Севрюжка паровая

Жаркое

Дичь разная

Осетрина

Салат.

Парфе ореховое, Кофе

- Ну, моя маленькая женушка, итак, мы отпраздновали серебряную свадьбу с транспортом, - начал я, - отпраздновали и как будто неплохо. Как судьба нам сулит отпраздновать золотую?

- Нет, я до этого не доживу, - ответила Юличка, - не по силам. А сегодня было хорошо, радостно за себя, за тебя, за наших детей. Подумай: я осталась сиротой после смерти матери. Впоследствии, когда я подросла, старуха-нянька мне говорила не раз, что мама моя, умирая, за несколько минут до своей смерти благословила меня на счастливую жизнь. Но подумай только, мой дорогой, что меня ожидало? Насколько себя помню, отец, человек слабой воли, пил горькую после смерти матери. Сошелся с нашей экономкой, соблюдавшей лишь свои карманные интересы. О нас, детях, никто, кроме старухи-няни, не думал. Мы росли, как говорят на юге, "як горох при дороге". И выросли полузнайками. Лишь мой брат Володя окончил школу, а все остальные полуграмотные: еле-еле... Что ожидало меня в Сергеевке? Не знаю, не знаю. Но вот я встретила тебя, человека иной среды, полного жизни, энергии, работоспособного, жизнерадостного. С первых дней твоего приезда в Золотухине, ты еще у нас не бывал, не знал нас, а в Сергеевке уже все тебя знали. Почему? Я тогда не могла бы ответить на этот вопрос. И вот я как-то собралась ехать в Курск, увидела тебя на платформе, и у меня точно сердце оборвалось, застыло, перестало биться. Я ничего не сознавала, не чувствовала, предчувствовала что-то хорошее и невольно подумала: хорошо жить на маленькой станции - чисто, уютно, нет деревенской скуки... О дальнейшем я не думала, так как не могла себе представить тогда, что судьба нас соединит. Ты такой важный, гордый, крупный, из другой среды, не дворянин, а я - столбовая дворянка, маленькая, невзрачная, малограмотная. А случилось по-иному. У нас уже большая семья, растим детей. Старшей дочери скоро 15 лет, почти невеста. Живем хорошо, значит, Богу угодно. И все, мой дорогой, было бы еще лучше, если бы ты не ворчал. Говорят, и твой покойный отец любил поворчать - это у вас наследственное.

На такую исповедь самого близкого человека я ответил приблизительно так:

- Помнишь ли, моя дорогая, после рождения Шуры приехала к нам в Золотухино моя старшая сестра? Как говорится, по ее носу видно было, как недоверчиво, недружелюбно она, появившись у нас в доме, оглядывала меня, тебя, наших детей. Все же, когда моя сестра уезжала через несколько дней из Золотухина, она мне сказала:

"Да, братец, ты, видимо, в рубашке родился, судя по твоей удачной счастливой женитьбе. Береги свою достойную жену". Этими несколькими словами умная еврейка поставила, что называется, крест на вековой национальной розни. О дальнейшем не говорю - ведь вся наша жизнь как на ладони. Скажу лишь еще раз то, что давно повторяю многократно: да, верно, я по природе ворчлив. По мере сил стараюсь превозмочь этот недостаток, но не всегда удается. А в остальном благодаря твоей доброте ведь между нами не было разногласий. Идет шестнадцатый год нашего счастливого супружества, проживем еще столько, сколько сулит нам судьба, и так же счастливо - мне надо было родиться в рубашке, чтобы встретить тебя, которая не только отдала мне всю свою жизнь без остатка, но и заставляет меня трудиться, чтобы из местечковых переулков выйти на большую дорогу. Спасибо, спасибо, дорогая! Пишу эти строки 27 марта 1936 года, через 31 год после этого знаменательного юбилея. Почти никого уже не осталось из числа присутствовавших на моем юбилейном обеде. А бумажки сохранились все - я их сберег. Сохранят ли эти бумажки, вещественные доказательства живой жизни мои дети, внуки? Будут ли эти бумажки иметь для них такое же огромное моральное значение, как для меня, или нет? Кто знает?

Постигнут ли они, как причудливо, своеобразно разрисовала судьба мой жизненный путь и как все приходилось вырывать зубами у этой судьбы. Но я вновь забегаю вперед.

День моего юбилея работы прошел блестяще. Парадный обед, речи, чествования меня, моей семьи, моих старших братьев не могли пройти бесследно. Я, что называется, раскис, осознал, что жизнь проходит не даром, созидается что-то новое, не похожее на далекое прошлое моих предков. У меня сохранились две фотокарточки : одна снята приблизительно в 1880 году и другая в 1905 году после юбилея. Поглядите, дети мои, чем я был и чем стал.

Помню, в тот вечер, когда все торжества закончились и дети наши уснули, мы остались с мамочкой вдвоем и не могли не поделиться своими восторгами. Ведь на дороге немало старых агентов, были уже юбилеи других, почему же их чествовали не так пышно, торжественно, не так парадно? Мамочка решила этот вопрос легко: "Значит, так Богу угодно". Что ж, пусть так. Сказал же кто-то из философов: если Бога и нет, то его обязательно надо было бы выдумать.

По заведенному порядку я каждый вечер, ложась спать, обходил своих детей, целовал их спящими. На сей раз, после шумного юбилейного дня, целуя детей, я не мог не задаться мыслью: а что ждет их в жизни, как они пройдут свой жизненный путь? И вспомнил дивное лицо своего отца, которого в детстве часто видел у своей постельки, глядящим в упор на меня, сонного или полусонного. Правда, давно это было, но тем радостней, приятней вспоминать. В голубоватом тумане не то вспоминается, не то чудится родной городишко, отцовский дом, униженные, затравленные евреи...

Ссылки: