Этап из Петербурга до Москвы

Из Ульяновой А.П. Тюрьмы Петербурга после 1-го марта 1881 года были переполнены - разбирать дела судебным порядком всех схваченных, слишком кропотливая процедура, и административная ссылка процветала, как никогда. Особенно много молодежи высылалось в Сибирь, в северные губернии России "на родину" в 1882-1883 годах.

Узнавши, что меня, находящуюся под гласным надзором, тоже высылают из Питера, я поспешила заявить о желании следовать за мужем в Сибирь. "Хорошо делаете, что подальше убираетесь! - сказали мне, и я скоро получила разрешение присоединиться к партии высылаемых.

В первых числах июня 1882 года в шесть часов утра всех высылаемых вывели на двор из камер Дома предварительного заключения. Начальство торопливо распоряжалось. В кареты садили по два-три человека, кроме конвоя. Выведенные из камер шумно приветствуют друг друга. Громко посылают последнее "прости" остающимся. Из окон женского отделения слышны ответные. К нашей карете подходит смотритель дома и игриво пророчествует насчет моего маленького сына: "Эх, молодой человек, как бы эту родительскую прогулку не поставили в будущем и тебе в счет!".

фото Прогулочный двор Дома предварительного заключения, Шпалерная ул. Но вот открылись ворота тюрьмы, и кареты быстро покатили по пустынным еще улицам столицы. Промелькнули улицы-коридоры со своими каменными громадами, и мы отвезены на отдаленную ветку пути Николаевского вокзала. Из карет пересадили в арестантский вагон с прочными решетками и запорами. Публика быстро разместилась. С интересом посматривают друг на друга: час тому назад строго изолированные, тайком посылавшие приветы соседям постукиванием в толстые стены, теперь вместе одиннадцать человек! Пока известно, что везут Москву, а там уже решат дальнейший путь. фото Погрузка женской партии ссыльных на Николаевской железной дороге

В уголке вагона я устроилась со своим маленьким больным сыном. А рядом шумно переживали товарищи радость свидания: стены не разделяют их, говорить можно наделенным природою способом и выражать все оттенки чувств! От всего этого можно потерять голову. А говорить так много есть о чем: так много пережито, передумано. Шумно, как школьники, рассказывают горькое и юмористическое о только что покинутой жизни в тюрьме. Идут расспросы о событиях на воле; о новостях литературы и прочем. Далеко не все ведь имели свидания и весточки о том, что делается в миру. Долго, почти весь день, стоит наш вагон среди пустых товарных.

Наконец передвижка, скрип, лязг, и нас потянуло: мы прицеплены к поезду, товарному или пассажирскому, неизвестно, так как из окон видим только стражу. С каждым моментом удаляемся от центра просвещения, кипучей жизни, от центра борьбы за идеалы будущего.

Одни из сидящих в вагоне с каждым моментом удаляются от близких, родных. Другие с сожалением покидали место светлых молодых лет студенчества, когда смотрелось так радужно "вперед без страха и сомненья". Были тут и, как залетные птички, слетевшие с разных мест необъятного пространства нашей родины, которые и не видели самой столицы, а волею судеб познакомились только с толстыми стенами и крепкими замками тюрьмы ее. Но для всех страница книги, называемой жизнью, была закончена, надо творить новую, может быть, без предварительных планов, без ясного, определенного материала, если не хочешь, чтобы она, жизнь, не затерла тебя, не смешала со своей пылью.

Промелькнули пустые вагоны, осталась позади полоса фабрично- заводская, незатейливые железнодорожные домики и потянулись кусты, тощая береза, ольха да осина. Сразу резкая перемена: от шумного, могучего города к болотистой равнине. А в вагоне идет своя жизнь, тут закипели уже страсти. От бесед более спокойных перешли к спорам на принципиальные темы, которые всегда порождают много огня: народовольцы убеждают чернопередельцев в правоте действий своей организации, чернопередельцы отстаивают свою. Русский человек в споре неистовый, со стороны и не разберешь, драться он намерен с оппонентом или любовно старается оградить его от ошибок, от неправильного пути к далеким идеалам. Особенно бурно отстаивает народовольческую программу Коган-Бернштейн с другом Подбельским .

Рабочие: Скворцов, Леонтьев, Лебедев и Гаврилов больше прислушиваются и изредка вставляют вопросы. Гаврилов, удачно рисующий карикатуры, и в пути умеет схватить шутливое, комичное.

Короткая белая ночь севера уже окутала серой дымкой все окружающее, а молодежь продолжает спорить, убеждать друг друга. Голоса многих охрипли от суточного говорения. Истощенные тюрьмой нервы не выдержали напряжения, и с некоторыми начались обмороки. Особенно глубокий был с Коган-Бернштейном.

Ссылки: