 |
Ульянову А.П. отправляют в Питер
"Серебряный старичок" вспомнил, должно быть, как я угощала его пареной брюквой, и потребовал меня в Питер. Говорят, все краски прошлого смягчаются. Но мне всегда грустно вспоминать последний день, прожитый у дяди. Утром, после уборки я, с согласия няньки, пошла к соседке писать письмо ее сыну-солдату. Не успела еще все поклоны написать, как меня окликнули.
- Иди скорей домой, дядя серчает.
- В сумерках приду, тетка, и допишу!, - говорю я убегая.
- Беги, беги, касатка, не к сроку, век успеем.
- Что за шмыганье, чертова кукла, - приветствует меня дядя, - аль у тебя праздник? Жрать только домой? Вишь, нашлась писариха! - И он пустил в меня ролжкой , которую починял. Я быстро одела только что снятую кацавейку и, машинально захватив в сенях мякинную корзину, пошла в сарай. От дядиных обид я редко плакала. Только ненавидела его все больше, сильней и мысленно отыскивала выход из обидного положения.
- Почему я такая ненужная, чужая? - с горечью думала я, подходя к сараю,
- как бы хорошо уйти от всех и лечь рядом с дедом! Уйду от этой брани, уйду!
- Испугается небось, - говорю уже вслух, решаясь на что-то не ясное еще.
- Пускай держит ответ пред окружным. Няньку только жаль, она такая хворая. И чувство жалости к няньке и больше того к себе сжимало мое сердце.
- Катька, Катька! Что ты оглохла? - кричала девочка Петрушиных, - иди скорей, полулекарь приехал, беспременно тебя найти велел. Вишь растрепанная, он испужается!.
- Ты, что заставляешь ждать себя? - сердится Петр Иванович. Я подошла к столу и хотела сказать свой год и номер.
- Не в этом дело, - остановил он, - а ты скажи своему воспитателю, чтобы тебя завтра к обеду представили в лазарет, слышишь? Завтра к обеду!.
- Больше ничего? - спрашиваю машинально.
- А тебе этого мало? Вишь, прыткая какая. Ну, прихвати пучок березовой каши, мы тебя и попотчуем!, - смеется подлекарь, утирая толстую шею после обильно выпитого чая. Известие это нисколько меня не тронуло: я была полна предыдущим переживанием. Придя домой и не видя дяди, я уткнулась на кровать и долго плакала, а потом уснула. Проснувшись, я не сразу поняла, почему сплю не раздевшись, и еще больше удивилась, когда услышала разговор сумерничавших: с нянькой сидела тетка Степанида и говорила обо мне.
- Ишь ты, сердечная, не смогла даже и сказать. А Петр Иванович велел беспримерно везти. Будто завтра же ее и в Питер отправят. Поди зря только, что-нибудь иное?, - прибавляет она с сомнением в голосе. Я сразу сообразила все и села.
- Да, няня, мне Петр Иванович велел быть к обеду в лазарете зачем-то.
- Вишь грех какой, а я ничего и не знаю. Слышу, что приехал, а что еще и не знаю, - говорила встревоженным голосом нянька.
- Ведь таких еще в набор не берут? И после разных предположений решили, что верно так, зачем-нибудь, и завтра же я вернусь обратно. Последнюю ночь в дедушкином доме я спала на лежанке, так как с вечера меня трепала лихорадка. Во сне все собирала березовые ветки, которые дед срезал с верхушек, успевшие "выйти из нормы". Утром, еще не рассвело, мы с дядей усаживались в дорогу. С нянькой расцеловались без слез, так как были обе уверены, что я вернусь.
В лазарете, в прихожей доктора, я увидела плачущую девочку, но значительно больше меня. Скоро нас с ней вызвали в кабинет, к столу, за которым сидел окружной и господин в очках.
- А эту пигалицу куда? - спросил он.
- Как, куда? В училище, где по идее Ольденбургского из питомок выделывают барышень - ха-ха-ха! - смеялся доктор, с презрением осматривая мою фигуру.
Дяде сказано, что он может возвращаться. Ему вернули мою верхнюю одежду и дали какую-то плату за привоз.
- А когда она? - спрашивал он растерянно. Но ему не ответили. Я юркнула за дверь и шепнула: "скажи няньке, что я приду!. Сердце било тревогу от неизвестности, но я утешала себя, что дорогу до дому хорошо знаю.
Под вечер приехал из [почтовой] станции Витино (по Нарвскому тракту) возчик, чтобы утром следующего дня нас доставить в Питер. Закутанная в большой тулуп, я переживала впечатления дня. "Какое это училище построила Идея? - думала я, полагая, что доктор говорил о дочери Ольденбургского . И мне в дреме представлялась красивая девушка в белом кисейном платье с голубыми лентами, похожая на дочь помещика в селе. И, конечно, я не думала о том, что с мечтой о красавице Идее заканчивается первая страница моей жизни. Письма прошедшего, письма былого? Сколько в вас жизни ушедшей сокрыто! Сколько мучений, сколько родного, Все, что ушло? Но не все позабыто. Вас разбираючи, горько так станет? Все пред глазами прошедшее встанет. фото Институт принцессы Терезии Ольденбургской, 1913 г. , фотоателье К.К. Буллы
Ссылки: