Жизнь Насти Ульяновой Приселье, дедушка

Почти на полпути дорога в Прилесье идет в гору, с вершины которой открывается красивая холмистая местность с живописно расположенными небольшими рощами, разделенными пахотными полями, точно широкими коридорами. Вдали, за березовой рощей, обширные барские луга - "гладкие десятины", за ними начинается большой лес, "лес с медведем". В этом лесу каждый год охотились важные Питерские охотники.

Особенно красива правая сторона этой местности с барской усадьбой. Огромный сад Мызы как бы сбегает с горки, чтобы соединиться с рощей Заказником. Правее белая церковь в зелени, от нее тянется вдаль линия крестьянских дворов. По другую сторону Заказника - Приселье, Никольское тож, деревенька дворов пятнадцать. У самого подножия горы деревня Лужки. Впоследствии я часто ходила по этой дороге и всегда отдыхала на камне под елкой, что высилась на вершине горы. Смотрела на рощи, поля, деревни и мне так хотелось вырасти большой-большой, чтобы прямо с горы шагнуть в наш Бородинский сад: он выделялся из всего Приселья несмотря на двухверстное расстояние.

Солнце было уже довольно низко, когда я приехала к новому пристанищу. На крыльце дома, к которому мы подъехали, стоял старик. Очевидно, он вышел встретить нас. Пока снимали вещи с воза, я стояла у стены и посматривала на окружающее, а главным образом на старика, который указывал, куда что поставить. Старик был высокого роста, немного сутулый, но крепкий как дуб. Черные с проседью волосы и длинная такого же цвета борода обрамляли продолговатое лицо. Его черные глаза внимательно следили за работой "молодых". Управившись с вещами, все вошли в избу. Заходящее солнце освещало бревенчатые стены просторной чистой избы, стол, накрытый домашнего изделия скатертью, перегородку, широкие лавки и, должно быть, недавно выбеленную печь.

"Ну, Дарьюшка, принимай еще молодую! Видишь, как мы выгадали - не было ни одной, а стало две: только подавай работу", - говорил старик, указывая на меня своей старухе.

"Вот и слава богу, теперь отдохну, - шепелявила новая моя бабушка, - раздевайся, девонька, да садись на лавку, на сегодня гостьей будешь", - обратилась она ко мне. Я смирнехонько и долго сидела, готовая каждый момент расплакаться от всего чужого и с горечью видела, что это чужое так затянуло мою няньку, что она ни разу не подошла ко мне.

Но вот скотина вернувшаяся прибрана, и все собрались ужинать.

Первый ужин в этой семье сохранился в моей памяти со всеми подробностями. Впрочем, все ужины и обеды проходили в том же порядке. В конце стола у божницы сел старик - дедушка, по правую руку его на другой лавке муж няньки - дядя, как я его называла, рядом с ним бабушка. Мы с нянькой на скамье. Я около дедушки. Эти места так и остались за нами навсегда. Дядя нарезал хлеб и наложил на деревянный кружок целую кучу, чему я немало удивилась. Дедушка в это время в плоском деревянном блюде двумя ножами крошил баранину для щей, дымившихся в чашке посреди стола. Все эти приготовления происходили при полной тишине. Это новое, молчаливое, мало меня занимало. Мне было скучно и так хотелось вернуться в матушкину избушку. Тем более тоскливо, что и нянька стала точно чужая.

Я крепилась-крепилась и горько расплакалась, повторяя "хочу домой".

"Вот те и раз! одна работница уже заголосила? Брось, Настюшка", - обратился ко мне дедушка, - давай лучше ужинать. Ты, что больше любишь - мясо или косточки грызть?".

"Косточки? Их долго грызть можно?, - говорила я всхлипывая.

"Вот и дело! значит зубастая девка будешь", - и он так ласково улыбнулся, глядя на меня, что сразу изменил мое настроение. А подложенные косточки и нянькина ласка скоро совсем успокоили. Между тем зашевелились руки, ложкой дедушка первый почерпнул щей. За ним последовали прочие домочадцы.

"Ты, что же зеваешь! Смотри, всю баранину выловим", - поощрял меня дедушка. Я посматривала на всех с робостью и невольно следила за тем, как ел дядя, он сразу кусал много хлеба, причем старался, чтобы ни одна крошка не упала мимо рта. Ему очень видно не понравилось мое любопытство, что он и выразил далеко не дружелюбным взглядом. За все время ужина было сказано две-три фразы. Дедушка своими черными глазами словно указывал каждому, что к пище следует относиться серьезно, не разговаривать.

Моя нянька в этом доме казалась еще меньше, и я невольно вспоминала баловницу-матушку, ее избушку, готовая опять разреветься. После ужина, как и пред ним, помолились на божницу со светлыми иконами и стали укладываться на ночь: я с бабушкой на кровати, дед на лежанке, а молодые в другой избе.

О бабушке вообще я помню мало. Хотя она жила при мне почти два года, но оставила по себе в моей памяти очень слабые следы. Ходила она совсем сгорбившись, говорила шепелявя, неясно. Но бабье дело по дому велось с помощью работницы, а потом няньки - исправно. Летом она заставляла меня рвать траву около березок, "где коса не ходит", и рубить ее сечкой, для пойла коровам. Каждый раз при доении коров давала мне кружку парного молока, если я слушалась ее. Из-под повойника бабушки всегда вились белые, как снег, пушистые волосы. После ее смерти в сундуке осталась целая куча в порядке сложенных разноцветных лоскутков, к которым я относилась с большим интересом. Но я крепко почувствовала ее утрату, так как у няньки родилась дочка, которая требовала моего внимания больше, чем при бабушке.

Ссылки: