Голод, трудности А.П. Ульяновой со школой и новый питомец

Если и в истории человечества отдельная личность играет роль, указует пути к дальнейшему, то в малой ячейке - в семье все домостроительство, все благополучие, безусловно, зависит от разумного руководителя. Наша потеря руководителя - дорогого деда совпала еще со стихийными бедствиями, было от чего потерять голову и вполне разумному человеку. Неудивительно, что Дмитрий утратил даже членораздельную речь. Только проклятия слышались отчетливо. Внешний вид нашего хозяйства не изменился: большой, прочно устроенный дом, сарай, амбар, баня и прочее все цело, но все выглядело сиротливо, точно застыло вместе с хозяином. Казалось, и березки печально леденели. Первое время тщательно искали дедушкины деньги. Перебрали все имущество, все потайные места. Большой сундук в амбаре был разобран по досочкам, но, увы! никаких признаков скрытого богатства. Решили, что деньги закопаны где-нибудь около дома. Спрашивали и меня - не видала ли, куда он их положил, так были уверены в существовании капиталов.

"Вот взять да хорошенько эту чертовку ремнем исполосовать, так вспомнит, где рылись", - приступил было с угрозами ко мне дядя, но нянька устыдила. Дед не растерялся бы, нашел выход, а Дмитрий хныкал. Нянька слабенькая, да еще беременная, возбуждала только жалость. И скоро наша семья, не знавшая материальной нужды, жизни впроголодь, сравнялась с бедняками. Но удивительное упрямство выказывал дядя в ответ на требования нужды и советы няньки: богатый мужик - кулак из села очень соблазнял Дмитрия продать большой сенной сарай на снос, на что можно было бы купить и хлеба и лошадь, годную для извоза в Питере, так как оставшаяся годилась только по домашности. Но он упрямо твердил: "не хочу. Кости его переворотятся". Спустя двенадцать лет мне пришлось побывать в Приселье и убедиться, что хоромы, построенные отцом, Дмитрий, несмотря на бедное житье, сохранил в целости.

Унылая жизнь после дедушки настала для меня. Проклятия, свирепые замахивания сыпались на мою голову каждый день. Я служила козлом отпущения во всех бедах. С особенным страхом относилась я к этим замахиваниям: положительно сжималась, деревенела и чувствовала к нему невероятную злобу. В те моменты я хотела, чтобы он ударил меня, и я вцепилась бы в него, как звереныш, стала бы кусать, царапать, не рассуждая о последствиях. Несмотря на то, что я была очень плаксивая девочка, проливала слезы от печальных молитв, при виде чужих похорон и горестей - пред дядей никогда ни слезинки не проронила, только за спиной его выплакивая все обиды. Да, печальные дни настали для меня. Не думала я, что без деда настанет такая злая жизнь. Правда люди мало о злых днях в будущем думают, не ждут, дни печали сами приходят и окутывают человека пронизывающим туманом для того, вероятно, чтобы более яркими красками запечатлеть в нашей памяти былые дни благополучия. Мое злое чувство иногда переходило и на няньку, хотя чаще было жаль ее, жаль, что она дядина жена, что такая маленькая и не может его бить. Нянька, должно быть, свыше сил хлопотала около больной скотины и вызвала преждевременные роды. Впрочем, дети ее рождались слабенькими и скоро умирали. "Уж очень ты, Матренушка, жадная на работу, вот и дети плохи", - говорила повитуха. Настал октябрь. Начались школьные занятия. Пока рубили капусту, справляли кое-что около дома, я была необходима. Но когда все закончилось, я рвалась в школу, со слезами просила няньку. Она и соглашалась: "пускай последнюю зиму хоть через день ходит", - говорила она. Но дядя и слышать не хотел. "Жрать нечего, а она, дармоедка, по школам шляться будет?" Точно от моего пребывания дома прибудет хлеб. К моему несчастью, в эту осень долго не устанавливался санный путь, и дядя дольше, чем когда-либо, был дома. Плохая лошаденка осталась у нас, но все-таки было решено извозить, чтобы прокормиться, ночным извозом, самому с лошадью. И с отъездом дяди, в школу я ходила неисправно: все работы по домашности, кроме печки, лежали на мне. Нянька была очень слаба после неблагополучных родов. Любовь к чтению, вложенная покойным дедом, не удовлетворялась за недостатком времени и книг, так как все купленные дедом для меня книги дядя запер в ларь и сказал, что "обломает руки, если я посмею трогать их". Ему не книг было жаль, а не мог он переварить моего "лодырничанья". Кроме всех этих бед, нянька решила после родов не запускать молоко, а взять питомца: "надо же как-нибудь прокормиться, нужда не свой брат".

Я все надеялась, что поговорят о маленьком питомце, да и забудут. Но вот нянька получила от окружного билет и так как сама пойти за ним по нездоровью не могла, отправилась другая женщина, чтобы заработать за поездку и за то время, которое она пробудет кормилицей в Воспитательном доме. К моей радости, пока мы дома были только с нянькой, я могла чаще ходить в школу.

Вдруг, пред самым рождеством вернулся из Питера Дмитрий: лошадь попортила ногу. Хмурый, как туча, с пустыми руками. Даже муки не купил, что так ждала нянька. Ясно представляется мне вечер этого печального сочельника. Чистоту мы с нянькой навели накануне, и в ожидании дяди, чтобы не жечь даром лучины, прилегли сумерничать. Дядя еще засветло к Мирону в Лужки ушел попросить хлеб на мой билет.

Прислушиваясь к бушевавшей непогоде, я невольно вспоминаю о нищенке Архиповне. Незадолго до рождества она шла домой с побиранья. Шла в сумерки, глаза плохие, а на ее беду запорошил снег, она и сбилась с дороги. Через сутки мужик на рассвете нечаянно наехал на окоченевшую старушку. Бабы потом сказывали, что снег вокруг замерзшей был укатан, как пол, какими-то страшными лапами. И мне представляется картина борьбы Архиповны с чудовищем. При дедушке ее нередко у нас подкармливали и с собой давали, на что она неизменно, прощаясь, говорила : "дай вам бог, дай. Хоть до неба и семь верст и все лесом, но он, батюшка, услышит". А серая мгла в избе и потрескивание бревен в стене от мороза помогают моему воображению, рисующему мрачные картины.

"И дядя, точно страшилище, - думаю я, - за последнее время как лесовик какой, так и смотрит, чтобы боднуть". Хорошо без него.

"Вот только есть хочется. Сегодня до звезды не едят, но она давно зажглась". Тяжело ступая, в избу вошел дядя и грузно спустил ношу. Я вскочила с лежанки, вздула огонь и разбудила няньку. Приготовили ужин из пареной брюквы и тертой редьки с квасом. Уселись за стол.

- Миронов дал муки-то? - спрашивает нянька, хотя и знала, что больше неоткуда взяться.

- Дал два пуда, больше, говорит, не дам, пока не представите свежий билет. Миронов брал билеты питомцев, по которым в правлении Воспитательного дома получал плату за воспитываемых, Крестьяне, вынужденные держать питомцев, в его - Мироновой лавке забирали авансом товар. Поневоле если питомец умрет или "устареет" - войдет в возраст (15 лет), приходилось брать нового.

- Много, слышь, задолжали?

- Знамо один руп, чего тут, обуви больше сдерет, - метнувши глазами в мою сторону, говорит дядя. Томительное молчание.

Я ем и чувствую себя виноватой за каждый глоток, а не есть не могу.

- Одна и перебилась бы, пока привезут маленького, а тут эту корми, да шляться пускай. Она и рада лодорить, дармоедка, - продолжал дядя.

- Ну, вспомни, какой сегодня день-то! Бога побойся? На ее же билет и муки Миронов дал!, - остановила его нянька. Дядя как будто спохватился, торопливо доел свой озубок, всыпал в рот подобранные пред собой на столе крошки и шумно вышел из-за стола.

Подметая после ужина пол, я заливалась неслышными, но горькими слезами, переживая обиду от слов дяди. И долго не спала, стараясь заглушить подушкой рыдания, придумывая куда бы мне деться. Но слышу - подошла тихонько нянька.

- Спи, не плачь. Он скоро уедет, - сказала она и поплотнее одела. Эта забота, нянькина ласка меня успокоила: я согрелась, мысли мои перешли на любимую тему - школу. И уносит меня в другое пространство, рождает другие впечатления.

Удивительно ласковый бурый волк вихрем нес меня к светлой звездочке, вдали сияющей, на детский праздник и уговаривал не бояться, а только крепче держаться за его уши. Но, приближаясь к звездочке, зрение мое было поражено таким сильным светом, что я вздрогнула и - проснулась. Полная луна сквозь оттаявшее стекло смотрела прямо мне в лицо. И совсем близко, казалось, под окном, раздавалось тоскливое завывание голодного волка (этот сон в виде святочного рассказа был помещен в [Нижегородской] Земской газете *50, 1914 год).

Вскоре после нового года привезли из Воспитательного дома нам нового жильца - мальчика Мишу.

- Вишь, рука-то у меня легкая: меченый, значит мать есть, - говорила самодовольно кормилка, указывая на пятнышко за ухом.

- Два раза приходила в шпитательный, молоденькая такая. И провожать прибежала. Нас усадили уж в фуры, а она тут и есть. Уж я тебя ей хвалила, страсть. Говорит, что не мать, а только кушерка. Куды там кушерка: так и целует, да все слезы платком утирает. Знамо, жалко родное дите в чужи руки справлять. На, принимай малыша, - закончила баба, передавая плачущего мальчика с черненькими волосиками на голове.

- Ишь, ты, сердечный, как жалобно плачет!, - говорила нянька, суя ему свою тощую грудь.

- Да ты его поцыцкай. Он сыт, всю дорогу тянул, аж тошнить стало. Обещала, слышь - мать-то, навестить. Не грех будет и меня вспомнить, - наставительным тоном закончила исполнившая так удачно миссию баба. Особенно был доволен дядя: свежий билет дает возможность извернуться в нужде и покрыть долг Миронову,

Дмитрий особенно боялся долгов. Теперь мое хождение в школу еще больше осложнилось. Хотя без дяди, через день могла уходить, уладивши утром все необходимое, а то что без меня проходилось в школе - вечерами готовила дома. Впрочем, мальчик жил не долго. Вначале он страдал желудком, вероятно от нянькиного плохого молока, а потом заболел оспой, что очень редко бывало с питомцами, так как отправляют их в деревню, когда предохранительная оспа вполне привьется. В это время "оспа по деревням ходила" и много жертв уносила: к прививкам в то время относились еще с недоверием. Смерть Миши памятна мне особенно потому, что умер он у меня на руках: нянька ушла на денек к сестре, получивши известие, что она умирает. Дяди тоже не было дома - уехал песок возить на завод.

Пред уходом нянька попросила кузнечиху приглянуть и помочь мне, если что понадобится. Мальчик уже "горел" дня два, но этому особенного значения не придавали, так как и во всю-то бытность у нас он не был вполне здоровым. Отвезти в лазарет - не всегда есть на чем, да и "дело божье: кому умереть, так умрет и в лазарете". Вечером, сделавши все необходимое по дому, я заперлась кругом, и, привязавши к ноге веревочку от люльки, тихонько покачивала стонавшего ребенка. Свет от соседского окошка подбодрял меня. Но все-таки я уснула: ребенок плакать громко уже не мог, только часто-часто дышал. Рано утром пришла проведать меня и помочь убраться тетка Анна - кузнечиха. "Не жилец, что и говорить. Вишь как мается, ангельская душонка, - говорила она, - а ты не робь, если что - крикни меня". Под вечер мальчик "прибрался".

Похоронили и скорехонько забыли о нем. Только Миронов был крепко недоволен: на билет Миши успели уже забрать и хлебом, и солью.

Ссылки: