 |
Впечатления, полученные А.П. Ульяновой от поездки в Саровскую пустынь
От Арзамаса на тряской телеге, которая может разбить нутро даже бревну, мы дотащились, наконец, до села Кременки, проехали от 3- х часов утра до 8-ми вечера только 57 верст, осталось еще восемь. За этим селом вскоре начинается уже Саровский лес. Волнение невольно охватило от мысли, что там впереди, среди дремучего столетнего бора, увидим иной мир, мир, где люди преследуют и иные задачи, где нет и не должно быть честолюбия, зависти, нет ссор, борьбы друг с другом.
Где со смирением выполняются все послушания. Современность обрекла эти обители на уничтожение, как гнезда обмана и лени. Но она - современность - проглядела тот упорный труд, какой проводился в этих трудовых коммунальных хозяйствах. Вся насущная работа у них строго распределена между членами коммуны. Рассчитан каждый час, и для отдыха выделено так мало времени, что миряне, несомненно, взбунтовались бы. Часы башни над входными воротами в монастырь отмечают тихим звоном каждую пройденную минуту, точно говоря: "спеши человек, не вернешь и минутку". У них, действительно, время рассчитано до минуты.
В Саров мы (в количестве 5-ти человек) прибыли 27/VI по старому стилю, впереди предстояли два праздника - воскресенье и Петров день в понедельник, и, может быть, благодаря этому с разных сторон по дорогам и тропочкам тянулся народ, чтобы поклониться преподобному Серафиму (что значит пламенному). Чтобы отдохнуть около него от житейских невзгод и огорчений, чтобы выплакать все наболевшее около святых останков того, кто и при жизни не отгонял от себя, изломанных жизнью людей, кто каждому находил утешение и давал совет по силе его.
Особенно много мордвы в своих оригинальных костюмах с громоздкими головными уборами. Идут издалека, пользуясь тем, что еще не настала страдная работа в полях.
- Сколько верст прошли?, - спрашиваю молодую женщину с красным рогастым убором на голове.
фото Надвратная колокольня с часами
фото Женщины в национальных костюмах, в ожидании прибытия Николая II , 1903 г.
- Она не умеет, - отвечает другая со слезящимися глазами, - мы не все по-русски говорят. А прошли доселева боле ста верст. Из Нижегородска волость.
- Часто здесь бываете?
- Иной, каждый год. Если можно и больше, - заговорили и другие, но русским языком владеют плохо все.
- Эта хоть ба больно хорошо! Не мог работать, ломит все, а сходил и сила стал. И-и - как хорошо! - заявляет высокая, тощая с желтым сморщенным, как старый пергамент, лицом. И все они, особенно мордовки, спешат, толкаясь, приложиться к мощам по несколько раз.
Публика самая разнообразная. На лицах некоторых столько пережитых страданий, столько тоски, что невольно вспоминаешь слова поэта: "о ней и небо плачет и буря песни поет". Миллионы прошли по тем дорогам и тропочкам, ища утешения в этой обители, и очень многие ушли примиренные с жизнью. Несомненно, и неверующие с умилением вспоминают Саровскую пустынь уже по одному тому, что там, среди чужой природы, обвеянной сказаниями о святом старце-созерцателе, душа каждого отдыхает от суеты мирской. О храме и все, что в нем, я не касаюсь, это свято, неприкосновенно, и запечатлевается в сердце каждого инако. Не могу умолчать только о хоровом пении: простые мотивы, стройный могучий хор с задушевными нотами тенора долго будет звучать в душе каждого, кто слышал это пение. В тот же день сходили в ближайшую пустыньку. Дорога идет по берегу речки Саровки. По другую сторону, да и за речкой, тянутся хвойные леса. Кроме того разросшиеся липы и тополя, которыми обсажена дорога, своею тенью заботливо прикрывают от солнцепека постоянно движущуюся взад и вперед толпу. Во многих местах по дороге устроены колодцы, над ними ниши с иконой богоматери или распятие I.X. Этим [знаком] отмечены места, где отдыхал в пути преподобный.
фото Вид часовни на св. источник преподобного Серафима В самой пустыньке, где много ключей холодной прозрачной воды, устроена купальня, и жаждущие получить исцеления, принимают душ прямо бьющего ключа. В часовенке, где то же обилие ключей, наполняют бутылки и кувшины освященной, удивительно прозрачной водой, которая потом увозится и уносится в разные концы России. Мне пришлось вести разговор со странницами из Перми, Пскова, Одессы и Саратова. Нечего и говорить, что из более близких губерний они всегда встречаются там. На лужайках, около часовенки и купален всегда народ: отдыхают, едят, а иные, бывшие в пути двое-трое суток, и спят тут. Раньше существовали даровые помещения-гостиницы и для неимущих отпускались даровые обеды. Более имущий мог за 25 копеек в сутки иметь помещение с кроватью, с полной ее обмундировкой и с кипятком. Теперь все это уничтожено, хотя построек в монастыре достаточно, но ими распоряжается уже монастырь.
Только на третий день нашего пребывания в этом чудном краю, мы в сопровождении о. Иерофея отправились верхней лестной дорожкой в дальнюю пустыньку, дорожкой, которой любил ходить преподобный, как сообщил нам сопровождавший нас о. Иерофей. На этом пути особенно ясно представляется умственному взору великий пустынник и созерцатель природы, видевший мудрое величие Бога и в малой былинке.
Столетний могучий лес тихо покачивает своими вершинами, ласково навевая дрему. Внизу тихо не шелохнет. Только изредка прожужжит лесная пчела, перелетая с цветка на цветок, которых так много на лестных полянках. То тут, то там скромно выглядывает из свежей зелени ягодка земляники. А скромные гиганты в два обхвата величаво поднимаются в высь, точно говорят нам, что только там истина, мир и благовение.
В дальней пустыньке, отстоявшей от монастыря в четырех верстах, народу не меньше, чем в ближней и в купальнях (в этой пустыне преподобный провел около 15-ти лет одинокой жизни).
фото Внутренний вид пустыньки преподобного Серафима
В келье-часовне служат молебен. Женщины украшают цветами иконы и большие изображения преподобного. Поют, переживают духовный подъем. Другие с благоговением осматривают места пустынной жизни святителя - келью в горе, где с трудом может встать человек среднего роста, камень, на котором он молился и прочее. В стороне, под деревьями группа женщин довольно стройно поет величие великому пустыннику. В другом месте тихо рассказывают друг другу, что знают о подвижнике, о чудных делах, связанных с его именем. И все с радостными, праздничными лицами. Среди паломников особенно много москвичей. В дальней пустыньке постоянно живут два старых монаха. Они приветливо отвечают на все вопросы, с которыми к ним обращаются.
- Вот и хорошо, что ты пришла сюда!, - говорит о. Афанасий, глядя добрыми глазами и поглаживая меня по плечу.
- Наш преподобный ласковый, пожалеет и одиноких и страдающих, - продолжает старец, указывая на большое, художественно выполненное изображение преподобного Серафима. С картины, точно живые ласковые глаза смотрят на вас и провожают с благословением. После молебна наша компания попросила у старцев дать нам самовар, и в шагах 50-ти от домика мы устроили чаепитие. Пригласили и хозяев. Один - о. Афанасий - присоединился, а другой остался на посту давать указания и объяснения пришлым людям.
- Как у вас тут хорошо. Не рассталась бы! А воздух-то какой! - говорит молодая девушка из нашей компании. Иеромонах Афанасий записывает случай исцеления слепорожденного у св. источника ( фото из Альбома видов Саровской пустыни, 1900-е годы )
- Днем, действительно, хорошо, жаль уходить. Но ночью тут страшновато: в этих дебрях наверное и медведи водятся, - говорю я.
- Верно, верно. Да еще какие матерые, - подтверждает о. Афанасий.
- Но они у нас смирные. Еще преподобный Серафим их смирил, - улыбаясь прибавляет он.
- А вы попросите о. Афанасия рассказать, как он встретился лицом к лицу с мишенькой, - говорит (наш чичероне) о. Иерофей. Мы, конечно все пристали к о. Афанасию с просьбой рассказать это событие. Налили поскорей ему чаю, подложили яичко с хлебом, чтобы он, подкрепившись, приступил к повествованию.
- Вишь вы какие любопытные. Ну да уж расскажу!.
И дед, не прикасаясь к чаю, приготовился рассказывать. Мы присмирели. Его умные, проницательные глаза окинули всех нас с едва заметной улыбкой.
- Было это в позапрошлом году, в ноябре, - начал он с волнением в голосе. - Только что выпала свежая пороша. Первые снега не совсем прочные, еще слезливые, липкие: вот возьмет, да и растает и нога в него мягко садится. После обедни пошел я в лес, чтобы надрать лыка - лапотки- то всем нужны, и к нам приходят больше всего в них, и иной раз в таких стоптанных, что только бросить. А зимой-то времени много и без дела скучно. Ну вот и пошел. Далеко-то и не следовало бы идти, потому как день короткий, но прошел я с версту и поболе от дому - все выбираю подобротней лыко. Смотрю, начинает смеркаться - пора и домой, да и лыка набрал довольно. Осмотрелся, чтобы уходить, а кругом то все одинаково - и кусты и деревья под один лад - куда двинуться и не знаю. Я стал рассматривать следы. Но с лыком так много натоптал, что и не могу разобрать, откуда пришел. Вижу, неподалеку лежит большущее дерево, бурей с корнем выворочено. А на его корень как раз упала вершина другого дерева. И вершина та густо-густо засыпана свежим мягким снегом. Мне и приди в голову, что мой путь лежит по ту сторону упавшего дерева. Спешно подхожу, потому как в лесу начало уже темнеть. Перешагнул это я бревно, а мне точно прямо в ухо как заревет! аж воздух задрожал. Взглянул я в сторону вывороченного корня, а из под него лезет огромаднейший рыжий медведь, и все ревет, ревет, да так громко, что страсть. Что со мной стало - уж и не помню: только как стоял я пред ним, так и свалился на спину и ноги вытянулись. Но в голове ясно, что пришел конец. "Погибаю, Господи! твори волю твою". А все прочие мои чувства отошли, замерли. А он крадется до меня, яки тигра лютая и все ревет, ревет. Вот уж около моих ног, лежащих недвижимо.
Но вдруг случилось странное: как только его морда коснулась моих лаптей, он вихрем отлетел прочь, точно его бурей отбросило и понесло дальше. Вершина упавшего над корнем дерева обдала его снегом, как пухом, а он стрелой несется прочь. Я встал. Вижу жив, цел. Радость охватила меня несказанная. Но тут же дух искушения вошел в мою голову и зашевелились мысли: эге! Думаю, значит, Мишка-то засел уже на зиму в берлоге и сердится, что его потревожили, след к нему проложили. И страсть, как захотелось мне посмотреть в берлогу, узнать, что там у него за хозяйство? Но в это же время точно кто-то во мне самом заговорил и ясно так :"не любопытствуй, жив и иди". Послушался голоса изнутри, переломил свою охоту и пошел. Хотя от страха и холода дрожу, но радуюсь: беда схлынула! жив, слава тебе Господи! Ан нет, рано зарадовался: впереди-то ждало еще худшее. Иду это я, тороплюсь, уверен, что иду, куда следует. Кругом темно. Иззяб, издрожался, но скоро, думаю, буду дома, отогреюсь. И вдруг чувствую, что мои ноги в болотину погружаются. Я назад. Иду в другую сторону. Ноги мокрехоньки, зябнут. А предо мной опять болотина. Тело холодеет и от холода, и от страха, опять напавшего на меня. Да и дух во мне еле держится. Силой заставляю себя, двигаться. Но куда не двинусь - впереди болото. Измаялся, одеревенел весь. Руки и ноги так окоченели, ровно их у меня и нет: пальцы уж не сгибаются. Прислонился я к дереву и взываю: "Господи! ты видишь, что пропал я? А ты можешь спасти, если захочешь, пожалей, спаси! Но заветов тебе никаких не дам: 66 лет сулил всякие обещания и не выполнял, все обманывал, будет. Спаси, ты можешь".
Но милости с его стороны не было. Двигаться я уже не могу, чувствую, что тут у дерева и останусь. Пришли мне в эту минуту на память мои давно умершие родители, вспомнил деревеньку, где вырос и других родных. Потом, точно выплыло откуда-то лицо брата - монаха Сергея. Этот юродствующий брат жил у нас в монастыре и имел странную любовь собирать и тащить в свою келью всякий хлам: старые рогожки, тряпки, кости, черепки битой посуды - все что откапывал на помойной яме. Подбирал бросовых кошек, котят, и все это сваливал в кучу, в угол кельи.
Грязь, запах от его кельи, бывало страсть какой невозможный: подойти нельзя. Братья, которые жили рядом, жалуются игумену, что дышать нельзя. А на юродствующего брата никакие уговоры не действуют.
Прикажет игумен монахам силой келью вычистить. Двое-трое держат Сергея, а другие лопатами выгребают из кельи зловонный хлам. А он - Сергей-то, истошным голосом кричит: караюл! грабят! Но пройдет день- другой - он опять за свое. Маялись с ним долго, и кончилось тем, что выселили из монастыря на лесной кордон. Но пропадет, бывало, на несколько дней и опять появится. А как-то по зиме пропал и пропал, да так и не явился. Летом уже нашли его косточки в лесу у дерева. Так, вот этот брат Сергей и представился мне в смертный час, да так ясно, как живой. Я даже протянул к нему руки: "помоги, брат! видишь, я так же погибаю, как и ты погиб". В это время я сдвинулся с места и ... вдруг вижу, что стою на просеке. Тут я сразу понял, где нахожусь и как попасть домой. Вот какое чудное дело случилось! Скоро и добрался до дому. Брат, с которым живем тут в пустыньке, стащил с меня все мокрое, согрел чаем и закутал шубой. Рассказавши ему в кратких словах, что со мною случилось, я несколько успокоился, перестал дрожать и скоро заснул. А утром встал здоровешеньким, ровно со мной ничего и не приключилось: даже насморка не было. Вот, все это случилось со мной грешным. Я крепко желал в это время, чтобы не разболтать, где видел медведя и не навести на него охотников: ведь вместо благодарности сотворил бы ему зло. Слухи все-таки прошли, но в ту зиму охоты на медведей в этих краях не было. Да и снег еще растаял, так как настала оттепель. Вот, хорошие люди, что случается. А теперь по милости Божией, я с вами буду и чай пить в нашем лесу, - продолжал он, набожно осеняя себя крестным знамением. - Заслужил что ли?
Так закончил свое повествование о. Афанасий и подвинул к себе стакан с чаем. Рассказывая он заметно волновался - очевидно, еще не улеглось пережитое. Поблагодаривши за рассказ и гостеприимное к нам отношение, мы распрощались с о. Афанасием и со всем окружающим.
- Будете живы - не забывайте места угодника Божия!, - говорил старец.
- А вы все-таки далеко за лыком не бродите, а то Мишенька и всерьез рассердится, - советую я. Обратно к монастырю мы шли более краткой дорогой, чрез ближнюю пустынь. Здесь среди сосен идет уже проезжая дорога, с утоптанными рядом тропами. То и дело попадаются встречные молодые и старые, мужчины и женщины. Но женщин значительно больше. Лес подчищен и виднее его стройность. У самой дороги отмечено, где молился на камне преподобный.
- Почему на камне? - спрашивает мальчик лет 12-ти, должно быть, свою мать. Ответа не слыхала. Да едва ли ему понятен смысл молитвы на камне. Ему еще не известна борьба с чисто физическими силами и требованиями тела, а всем нам грешным непонятно то молитвенное состояние, когда великие пустынники не ощущают боли, если стояли на гвоздях.
фото Внутренний вид часовни и камня, на котором молился О. Серафим В следующие дни впечатления повторялись, но обвеянные сказаниями о жизни великого подвижника и повторные с радостью воспринимались. Были в келье, где о. Серафим, после пустынной жизни в лесу, принял затвор. В ней он и умер. У его могилы, везде просто, уютно, с его изображениями. Кругом народу и много, но движения и говор сдержанный - не слышно резких звуков. Даже серебренный звон колоколов разливается мягкими волнами.
Очень интересна громадная столовая с изображением отцов церкви. Наверное, может вместить до трехсот едоков сразу. Кухня с громоздкими печами и плитами, где готовилось на шесть-восемь сот человек (теперь на 150) - все чисто, аккуратно прибрано. Ходили и кругом обители и очень дивились, что ее внешний вид своею фундаментальной прочностью напоминает старинные замки или крепости. Так, например, укрепленный спуск, лестница и стена около церкви Крещения Господня.
История говорит, что в тысяча трехсотые годы, во время татарского ига, на этом месте существовал татарский городок Сарокмыч. Когда иго татарское было сброшено, этот город был тоже разрушен и с течением времени место это пришло в запустение. Осталось от него только несколько крепких каменных оснований от зданий замков. И только в 17-м столетии на старом запущенном городище первыми пустынниками (Исакий, Ларион, Герасим, Феодор) основана Саровская пустынь. Впрочем, об истории возникновения и усиления этой обители существует много печатных изданий.
Моя задача закрепить мои кратенькие впечатления.
Жизнь монастыря совсем отличная от нашей, особенно интеллигентской. В два часа утра они уже на молитве - утреня. Непосредственно за ней ранняя обедня, потом молебен у раки преподобного и тут же поздняя обедня. В три часа дня вечерня, а пред праздниками в 6 часов всенощная, в будни - правила. Ведущие работы по хозяйству послушники тоже рано должны вставать.
фото Братская трапезная Вообще так мало дается времени для отдыха и сна в монастыре, что приходится удивляться, как люди выдерживают. А когда они владели большими хозяйствами, обязанности на каждом лежали еще более тяжелые. Что еще поражало нас, так это бодрое, постоянное воодушевленье в делах их: служат изо дня в день, и вы слышите свежесть в голосе, лице, движениях. Нет, в этой жизни о лени, в чем их огульно обвиняют, говорить не приходиться. Конечно, как и во всех областях жизни, и тут найдутся лентяи и карьеристы, так же, как и везде, высокое положение часто людей портит.
Я, часто задавалась вопросом, что заставляло молодежь уходить от мира - Расспрашивала, и почти всегда оказывалось, что причиной было какое-либо несчастье. Несчастье действует на людей различно, смотря по силам их нравственных и умственных способностей: одни, махнув рукой, летят по наклонной плоскости, другие, напротив, крепнут духом, ломают все старые пути, а иные стремятся и подальше от людей. Я не говорю о тех, которые имеют определенное стремление посвятить себя молитве и глубокому воздержанию. Особое настроение навевает церковная служба в Саровской обители: стоишь с закрытыми глазами и кажется тебе, что ты не в церкви среди массы людей, а в бесконечно дремучем лесу, где, слившись с могучим хором, просишь небо водворить на земле мир и правду. На этом "впечатления" обрываются.